Мартин Смит - Роза
— Дурака, который ничего не понимал.
— Ничего подобного.
— Я был очень большим дураком? — спросил Блэар. — Сколько народу знало? Фло, Мэйпоул, Смоллбоун, Билл?
— Только они. Больше никто.
— А Роуленд знает, что собирается жениться на шахтерке? Ему, как будущему лорду и владельцу имения, это должно доставить массу удовольствия.
— Нет.
— Почему ты вообще за него выходишь? Почему сдалась и уступила?
— Передумала. Тебе-то какое дело? Тебе ведь только бы вернуться в Африку, больше ничего не надо.
— Не хочу оставлять тебя ему. Тебе кажется, что Роуленд всего лишь неприятный кузен, из которого выйдет неприятный муж. Ничего подобного. Он убийца. Я видел, как он убивал африканцев только потому, что те сворачивали направо, когда нужно было повернуть налево. И он уже не может без мышьяка. Я сам наполовину такой же, так что в этом разбираюсь. Хуже того: он ненормальный. Если он обнаружит в тебе хоть малую частичку от Розы, считай, что тебя нет в живых.
— Ну, это была только игра.
— Не только. Мне Роза в тебе нравилась. А он ее возненавидит. Сварливая, злобная и занудная Шарлотта могла бы протянуть с ним год-другой, но тебе это не удастся.
— С тобой я притворялась.
— Нет, все было по-настоящему. Как минимум многое.
— Какое это имеет значение? У меня нет выбора. Я не Роза, я Шарлотта Хэнни и через две недели выхожу замуж.
— Когда ты была Розой, то просила, чтобы я взял тебя с собой в Африку.
— Я помню.
— Я тебя беру.
По-видимому, слова эти произнес не Блэар, а кто-то другой за него, потому что, услышав их, он сам был поражен не меньше, чем Шарлотта, сумевшая уловить это его удивление.
— Ты серьезно?
— Да. — Ему не хотелось думать об этом, тема не допускала возможности рационального ее обдумывания.
— Тебе как, понравилась Роза?
— Она начинала мне нравиться.
— Понравилась девушка, которая пьет джин и затаскивает тебя в свою постель? А как же Шарлотта: она ведь не спешит раздеться и вполне способна думать самостоятельно?
— Она тоже может ехать с нами. Я предлагаю вам обеим побег.
— Самое странное предложение, какое мне приходилось слышать! Я польщена, Блэар. Честное слово.
— Можем ехать, как только я получу у твоего отца причитающуюся мне сумму.
Она откинула волосы с глаз:
— Какая из нас выйдет пара!
— Убийственная.
Шарлотта посмотрела в глубь туннеля, как будто там, в темноте, перед ней вырисовывалась картина ее будущего. Блэару и самому уже тоже начинало казаться, что он что-то там видит, но картинка, приближаясь к нему, теряла очертания и расплывалась.
— Я не могу.
— Почему? Когда ты была Розой, ты сама этого хотела.
— Когда я была Розой. Но я Хэнни.
— Да, это действительно большая разница.
— Я хочу сказать, что на мне лежит ответственность. «Дом».
— Нет, ты хочешь сказать, что существуют классовые различия, разница в образовании, что у тебя есть настоящее имя, Роза — лишь вольная девица из Манчестера; а какое настоящее имя у меня, Бог его знает. Как же ты можешь отправиться в путешествие со мной, когда у тебя есть перспектива остаться в великолепном имении один на один с убийцей? И вообще, мое предложение несерьезно? Возможно. Но мне понравилось, как ты играла в женщину. Это была лучшая женщина, какую мне доводилось видеть.
— Ты невозможен.
— По-моему, мы оба невозможны.
— Недалеко же мы продвинулись, верно? — усмехнулась она.
— Верно, — согласился Блэар. Он не обратил внимания на то, сколь грустной вышла ее усмешка. С его точки зрения, они снова оказались в положении, когда каждое сказанное ими слово превращалось в разящий удар.
Она отвернулась, глядя на этот раз как бы в никуда.
— И что ты собираешься делать? — спросила она. — Исчезнуть?
— Это твои знакомые имеют обыкновение исчезать. На свадьбе меня не будет, но подарок я тебе пришлю.
— Какой же?
— Мэйпоула.
— Ты знаешь, где Джон?
— Скажем так: я знаю, где его найти.
Глава двадцать седьмая
Казалось, ночь выплеснулась из ствола шахты Хэнни, затопила шахтный двор, его постройки, навесы и копер, и теперь все это молчаливо стояло, будто погруженное в воду по самые облака. Не стучали железнодорожные вагоны, не звенели вагонетки, ползущие к верхней части сортировочного навеса, не грохотал сортируемый уголь, не переругивались между собой женщины, не было очереди вполголоса переговаривающихся друг с другом шахтеров перед клетью. Полные тишина и темнота резко контрастировали с оживлением на шахтном дворе по рабочим дням; сейчас же паровозы неподвижно, как мертвые, стояли на путях, а копер возвышался посреди теней незажженным маяком.
Из небольшой дверцы в верхней части машинного отделения подъемника, откуда выходили тянущиеся к вершине копра канаты, шел неяркий свет. Канаты висели неподвижно; клеть находилась внизу и, по всей вероятности, оставалась неподвижной на протяжении уже многих часов. Внутри отделения машинист подъемника сидел и смотрел на диск указателя вызова, а возможно, медленно прохаживался, чтобы не заснуть, вокруг огромной неподвижной машины, подмазывая клапаны и трущиеся части.
Из вентиляционного ствола, гонимый тягой, которую создавала расположенная на глубине в целую милю печь, вырывался воздух. Независимо от того, шла на шахте работа или нет, пламя в печи поддерживалось постоянно, в противном случае тяги бы не стало и вентиляция шахты прекратилась бы.
Возле печи работали двое, припомнил Блэар слова Бэтти, наверху тоже двое — машинист подъемника и, возможно, кочегар.
Помещение, где выдавали лампы, было заперто. Блэар заглянул в кузницу, вернулся оттуда с ломом и взломал дверь. Он поставил свой рюкзак и незажженный «бычий глаз» на стойку, открыл заслонку пузатой печи; слабый свет еще дотлевавших в ней углей упал на полки с лампами. Блэар взял безопасную лампу и банку замазки для заделывания щелей; канарейки проснулись в клетках и беспокойно захлопали крыльями.
Он прошел к платформе копра, дернул дважды за сигнальную веревку и услышал, как колокол внутри лебедочной прозвонил два раза, что означало «Вверх!» Машинист подъемника обязан был постоянно находиться на рабочем месте, не отлучаясь даже по естественным надобностям. Скорее всего, машинист должен был счесть, что сигнал поступил снизу, из шахты; но если бы он в этом засомневался, то самое большее, что мог бы сделать, это выглянуть из двери и посмотреть на площадку возле копра. Блэар был почти уверен, что машинист этого не сделает, но на всякий случай все же притушил свою лампу и встал позади одной из опор башни. Огромное колесо у него над головой пришло в движение, канаты оторвались от земли и натянулись.
Блэар ждал: клети предстояло пройти целую милю, прежде чем она окажется наверху. Работающие возле печи кочегары не могли услышать ее движения: рев пламени заглушал собой все иные звуки. Едва только клеть оказалась наверху и остановилась на одном уровне с платформой, Блэар прыгнул в нее, перескочив через предназначенные для вагонеток рельсы, и дернул один раз за сигнальную веревку: «Вниз!»
Каждый спуск был фактически контролируемым падением, особенно когда происходил в полной темноте. Где-то на середине пути клеть раскачалась и начала задевать за направляющие канаты, создавая у находившегося в ней ощущение слепого полета, хотя умом Блэар сознавал, что не летит, а падает в стальной клетке вниз. Впрочем, ему и в жизни ориентация обычно давалась с трудом. Блэар поморщился. Что он плел тогда Леверетту насчет составления карт и метода трех точек? Свое любительское расследование он вел как раз подобным методом, только вот две из его точек — Роза и Шарлотта — слились в одну.
Ноги его, от кончиков пальцев до колен, ощущали нараставшее давление. Стальные канаты напряглись, клеть мелко и часто задрожала между направляющими и остановилась у основания ствола.
Одно дело — просто оказаться глубоко под землей и совсем другое — очутиться там в полном одиночестве, когда невозможно ни на минуту забыть, что над тобой вместо неба — миллионы тонн породы. Когда внизу, возле основания ствола работают подгонщики вагонеток, сцепщики, ковали и мальчики-погонщики пони, создается обманчивое впечатление, будто вся эта зона вместе с конторкой смотрителя работ и стойлами для пони — всего лишь подземная деревня. Но теперь, когда никакой активности вокруг не было, эта успокоительная иллюзия исчезла, и поневоле приходилось сознавать расстояние, отделявшее человека от остального мира.
На платформе, на бадье с песком, стояла зажженная шахтерская лампа. Жара и вонь от лошадей висели, как всегда, невыносимые. Блэар открыл коробок спичек — само их присутствие в шахте было грубейшим нарушением, но кто сейчас мог бы его увидеть? — и зажег лампу, которую прихватил в шахтном дворе. Пламя за проволочной сеткой резко подпрыгнуло вверх. Блэар закинул на плечо рюкзак и отыскал ту центральную черную штольню, что звалась «главной дорогой». Здесь, перед входом в нее ему предстояло сделать первый выбор: передвигаться ли со страхом и опасениями или же идти вперед так, словно он хозяин всей Земли.
