Эрик Ластбадер - Ниндзя
— Это письмо от Кансацу. Согласно его воле, я должен передать тебе это письмо именно, теперь.
* * *Самый обычный черный “форд”.
Док Дирфорт пытался рассмотреть, кто сидит за рулем, но утреннее солнце ударяло в ветровое стекло, делая это совершенно невозможным.
Дирфорт достаточно долго наблюдал за “фордом” и убедился, что он не отстает от красного спортивного автомобиля Жюстины. Помня о предупреждении Николаса, он повернул руль и поехал за ними.
Дирфорта вызвали к больному, недалеко от дома Жюстины, и он решил ее навестить. Подъезжая к ее дому, он заметил сначала ее машину, а потом и этот черный “форд”.
Док Дирфорт держался от них на приличном расстоянии и остановился у обочины, увидев, что оба автомобиля расположились у входа на пляж. Странно, но из черного “форда” никто не выходил. Секунды ожидания тянулись бесконечно долго. Наконец, Дирфорт вышел из машины с намерением догнать Жюстину, шедшую вдоль пляжа, когда заметил, что “форд” медленно тронулся.
Док Дирфорт поспешил к своей машине. Он изрядно вспотел к тому моменту, когда снова увидел “форд”, теперь уже припаркованый. На шоссе почти не было машин, и он вынужден был держаться от “форда” на большом расстоянии, чтобы не выдать себя. Несколько раз Дирфорт терял его из виду на поворотах.
Теперь он понял, куда направлялись Жюстина и ее преследователь: он сразу же узнал виллу Рафиэла Томкина.
Гравий скрипел под ногами у Дока Дирфорта; из-за нестерпимо яркого солнца он вынужден был надеть темные очки.
Вокруг стояла полная тишина. Не слышно было даже успокаивающего шипения прибоя или шелеста ветра в высоких соснах. Было очень жарко. Он приближался к “форду”, зловеще черневшему перед ним. Кто мог преследовать Жюстину? И зачем? Николас просил за ней присмотреть. Док Дирфорт вдруг с удивлением обнаружил, что думает о них как о своих детях. “Глупый старик, — покорил он себя. — Просто я скучаю без своих девочек”.
Его намокшая рубаха прилипала к телу. Так же, как когда-то в джунглях. Внезапно он зашатался, чувствуя резкое головокружение. “Малярия, —подумал Дирфорт, опираясь о смолистый ствол. — Ничего, осенью это пройдет”.
Он коснулся рукой раскаленного крыла “форда” я заглянул внутрь. Никого не было. Он стоял так, согнувшись, старый лысеющий человек, изнывающий от летнего зноя, когда на черный кузов упада тень.
Док Дирфорт не сводил с нее глаз; это напомнило ему сцену из какого-то балета, который он смотрел много лет назад: появление Черного Ангела. Тогда его маленькие дочки, сидевшие рядом, громко заплакали. Черные крылья заслонили солнце, и ему вдруг стало холодно.
Дирфорт начал поворачиваться, но в ту же минуту услышал зловещее жужжание и машинально прикрыл лицо руками. Что-то обвилось вокруг его лодыжек и потянуло его к земле. Металл больно впивался в тело; Дирфорт задыхался и извивался, чувствуя себя как рыба на крючке.
Он посмотрел на свои ноги: туго натянутая цепь тащила его в густую тополиную рощицу, за которой открывалось кукурузное поле. Он отчаянно перекатывался по земле, пытаясь сесть, как вдруг увидел у самого горла лезвие. Док Дирфорт поднял глаза: на фоне ярко-синего неба над ним нависало лицо, при виде которого он содрогнулся.
Дирфорт смотрел в эти мертвые глаза, глаза сумасшедшего. Много лет назад он видел такие глаза. “Ниндзя”, — подумал Док Дирфорт. Его сердце похолодело при этой мысли, и весь остальной мир перестал для него существовать.
Звенели цикады, жужжали мухи. Он снова был на Филиппинах, с палатке, привязанный к топчану. И мягкий, сочувственный голос произнес:
— Почему ты преследовал меня?
— Почему вы преследовали эту девушку?
В черных глазах ничего не отразилось. Ниндзя резко дернул цепь, и металлические зубья впились в кожу, разрывая мягкие ткани.
Голова Дока Дирфорта откинулась назад, и из его полуоткрытого рта вырвался вздох. Кровь отхлынула от его лица.
— Почему ты преследовал меня?
Эти слова доносились до него снова и снова, как вечерняя молитва.
— Почему ты преследовал меня?
Боль нарастала и спадала, как прилив и отлив, и времени больше не существовало. В какое-то мгновение Док Дирфорт вдруг понял, что этот ниндзя другой. Более жестокий, и, в то же время, менее отчужденный. В нем была какая-то стихийная сила — словно сам дьявол явился за душой Дирфорта.
Дирфорт не сомневался, что его смерть близка. Теперь уже неоткуда ждать спасения, да и сам он был слишком стар и слаб. Но у любого человека до самой последней минуты остаются силы, над которыми не властны ни время, ни страх.
Ниндзя надавил коленом на грудь Дока Дирфорта. Медленно, почти нежно он взял его правую руку и выломал большой палец. Он выждал ровно столько, сколько нужно для того, чтобы прошел шок и началась нестерпимая боль. После этого ниндзя принялся за указательный палец, потом — средний, медленно и неумолимо.
Док Дирфорт дрожал и судорожно дышал. Он бормотал имена своих дочерей и покойной жены. Он уже ничего не видел, но чувствовал, как ниндзя наклоняется ближе, чтобы разобрать его слова. Бешеное ругательство, и снова нестерпимая боль: сломано запястье.
“Кому-то, — подумал он отрешенно, — придется позвонить детям”.
Наконец, боль полностью овладела Дирфортом, и он потерял сознание.
Где-то неподалеку послышался детский крик, и это решило его судьбу. Сайго понял, что продолжать эту игру бессмысленно. Он взял второй конец цепи и острым лезвием перерезал Доку Дирфорту горло.
* * *“С самого начала, — читал Николас, — твой отец подозревал Сацугаи. С их первой встречи полковник понял, что за спиной этого человека стоит мощная тайная организация. Он догадывался — вполне обоснованно, как показало дальнейшее расследование, — что Сацугаи тесно связан с Гэньёся. Эти люди посеяли семена, которые в конечном счете проросли в роковое решение напасть на Пирл-Харбор.
Твой отец хотел сокрушить Гэньёся, и именно с этой целью он вмешался и спас Сацугаи от военного трибунала. Он думал, что если Сацугаи останется на свободе, то рано или поздно удастся выйти на главных руководителей Гэньёся.
План был сам по себе хорош, если бы только Сацугаи не раскрыл его. Он оказался в вечном долгу перед полковником — врагом, который поставил целью уничтожить дело всей его жизни. Это было невыносимо для Сацугаи, человека старой закалки, с прочными понятиями о чести. Он знал, что сам и пальцем не сможет тронуть полковника.
И тогда Сацугаи сделал посланником смерти своего сына, Сайго, и отправил его в Кумамото, в самую страшнуюрюиз всех школ ниндзюцу, Кудзи-кири.
Через много лет полковник стад понимать, как жестоко он просчитался. Он поставил на карту все и проиграл. Теперь Сацугаи был неуязвим с точки зрения закона — благодаря самому полковнику.
Твой отец родился в Англии, но он был японцем по духу и принял решение, которое мог принять только японец. Он собственноручно убил Сацугаи”.
Пораженный Николас поднял глаза. Значит, Цзон совершила сеппуку, чтобы смыть этот семейный позор. — Читай дальше, — мягко сказал Фукасиги. “Твой отец был прекрасным воином, и никто не заподозрил его в убийстве — до тех пор, пока не вернулся Сайго. С помощью основ ниндзюцу, которыми он тогда уже владел, ему было нетрудно добраться до истины. Он никому об этом не сказал и вел себя на людях как убитый горем сын, смирившийся с ударом судьбы. Но в тайных глубинах его души разгоралось пламя ненависти и созревал план мщения.
Сайго умудрился несколько раз прийти вместе с Итами на обед к полковнику, когда тебя не было дома. Не знаю, произошло это в первый его приход или во второй — едва ли это имеет значение.
Ты уже, наверно, знаешь, что ниндзя Кудзи-кири — искусные фармацевты; они знают тысячу способов лишить человека жизни, даже не дотронувшись до него.
Боюсь, именно это случилось с твоим отцом. Сайго отравил его медленно действующим ядом”.
Слезы выступили на глазах Николаса, и он с трудом разбирал последние предложения. Его дрожащие пальцы судорожно сжимали рисовую бумагу.
“Я должен принести тебе самые искренние и глубокие извинения. Хотя я сам не ниндзя, я все же чувствую долю своей вины в смерти твоего отца. Он был моим большим другом, и я обязан был предотвратить несчастье.
Ты стал для меня символом искупления. Доказательством этому служит то, что ты сейчас читаешь эти строки. Надеюсь, мой дорогой друг Фукасиги рядом с тобой.
Представляю твое удивление, когда по прибытии в школу Тэнсин Сёдэн Катори ты обнаружил, что плата за обучение уже полностью внесена. Думаю, ты понимаешь, почему я сделал это перед смертью. Я молю будду Амида, чтобы ты простил глупого старика”.
Николас плакал о полковнике и о Цзон. Он чувствовал, что прошедшие годы спадают с него как красные и золотистые осенние листья. Он оплакивал также своих друзей, которые любили его и которых любил он.
