Артур Хейли - В высших сферах

— Не понимаю, почему они должны вас волновать, — сказала Милли. — Если разобраться, это одно и то же.

— Я-то всегда так думала. — Маргарет улыбнулась. И пододвинула к Милли сахарницу и молочник. — Но меня удивляет, что я слышу это от вас. Я всегда считала вас правой рукой Джейми, увлеченной своим делом.

Милли внезапно сказала, к собственному удивлению:

— Увлечение проходит, а руки устают.

Маргарет рассмеялась:

— Мы обе бываем ужасно нелояльны, верно? Но должна сказать, что время от времени чувствуешь от этого облегчение.

Обе замолчали — в большой, плохо освещенной гостиной слышно было лишь потрескивание огня. Отблески его плясали на потолке. Поставив на блюдце чашку, Маргарет осторожно спросила:

— Вы никогда не жалели, что так все обернулось? Я имею в виду между вами и Джейми.

На миг у Милли перехватило дыхание — тишина в комнате стала многозначительной. Значит, Маргарет знала. Знала все эти годы и молчала.

Милли всегда спрашивала себя об этом, порой даже подозревала, что это так.

Теперь ей стало легче.

И она просто и честно ответила:

— Я никогда не была ни в чем уверена. И я об этом больше не раздумываю.

— Да, — сказала Маргарет, — с течением времени, конечно, так оно и случается. Вначале думаешь, что рана никогда не залечится. Но в конце концов это происходит.

Милли помедлила, подыскивая подходящие слова для того, что было у нее на уме. Наконец она тихо произнесла:

— Вы, должно быть, очень переживали.

— Да. — Маргарет медленно кивнула. — Помню, я очень страдала в то время. Любая женщина страдала бы. Но в конце концов это проходит. Так и должно быть в жизни.

— Не знаю, могла ли я быть столь понимающей, — тихо сказала Милли. И, помолчав, вдруг добавила: — Брайан Ричардсон хочет, чтоб я вышла за него.

— А вы?

— Я еще не решила. — Милли озадаченно покачала головой. — По-моему, я люблю его — даже знаю, что люблю. А с другой стороны, не уверена.

— Хотела бы я вам помочь. — Голос Маргарет звучал мягко. — Правда, я давно поняла, что невозможно жить жизнью другого человека. Мы должны сами принимать решения, пусть и неправильные.

Да, подумала Милли, и снова перед ней возник вопрос: как долго может она откладывать свое решение?

2

Джеймс Хоуден тщательно закрыл двойные двери своего кабинета, прежде чем снять трубку специального красного телефона — такой же стоял на его столе в Восточном блоке. Это был «зашифрованный» телефон с прямой, защищенной от прослушивания связью.

— Говорит премьер-министр, — сказал он.

Голос оператора ответил:

— Президент ожидает вашего звонка, сэр. Подождите минуту, пожалуйста.

Послышался щелчок и затем сильный грубоватый голос:

— Джим, это вы?

Хоуден улыбнулся, услышав знакомый гнусавый выговор Среднего Запада.

— Да, Тайлер, — сказал он, — это говорит Хоуден.

— Как себя чувствуем, Джим?

— Немного устал, — признался он. — Отмахал кучу миль за несколько дней.

— Я знаю. У меня был ваш посол — показывал мне ваш график. — Голос президента зазвучал озабоченно. — Не убивайте себя, Джим. Вы всем нам нужны.

— Я останавливаюсь у края могилы. — Хоуден улыбнулся. — Но рад слышать, что нужен. Надеюсь, избиратели считают также.

Голос зазвучал серьезно.

— Думаете, вам удастся это провести, Джим? Думаете, сможете провести это в жизнь?

— Да. — Голос звучал не менее серьезно. — Это будет нелегко, но я смогу это сделать, если все оговоренные условия будут соблюдены. — И многозначительно добавил: — Все условия.

— По этому поводу я и звоню. Кстати, какая там у вас погода?

— Идет снег.

— Так я и думал. — Президент хмыкнул. — Вы уверены, что хотите побольше такого же — например Аляску?

— Мы ее хотим, — сказал Хоуден. — И знаем, как быть со снегом и со льдом — мы живем с этим.

Он удержался и не добавил, что министр разработок и природных богатств восторженно заявил на заседании кабинета министров десять дней назад: «Аляска — это консервная банка, в которой проделаны две дырки, а крышка не снята. Если снять крышку, под ней окажутся большие районы, в которых можно развивать сельское хозяйство, промышленность, строить дома. Со временем, научившись покорять природу, мы пойдем даже дальше…» Трудно было думать все время о неизбежности войны.

— Так вот, — сказал президент, — мы решили провести плебисцит. Возможно, мне придется выдержать борьбу: наш народ не любит снимать с флага звездочки, раз они там есть. Но, как и вы, я считаю, что добьюсь своего.

— Я рад это слышать, — произнес Джеймс Хоуден. — Очень рад.

— Вы получили проект нашего совместного заявления?

— Да, — кивнул Хоуден. — Энгри прилетел на Запад встретиться со мной. Я внес несколько предложений и оставил его подработать детали с Артуром Лексингтоном.

— В таком случае все будет решено завтра, с Аляской в тексте. После заявления, когда мы будем выступать с речами, я подчеркну, что Аляска имеет право на самоопределение. Я надеюсь, вы поступите так же.

— Да. — И сухо добавил: — Аляска и Канада имеют право на самоопределение.

— В таком случае завтра, в четыре часа дня, — раздался сдавленный смешок президента. — Я думаю, мы должны сверить часы.

— В четыре часа. — У него возникло ощущение конца, словно захлопнулась дверь.

В телефоне тихо прозвучал голос президента:

— Джим.

— Да, Тайлер?

— В международном плане дела не улучшаются — вам это известно.

— Если уж на то пошло, — откликнулся Хоуден, — я бы сказал, что они стали хуже.

— Помните мои слова: что я молюсь, чтобы этот год принес нам подарок, прежде чем начнется война? Это лучшее, на что мы можем надеяться.

— Да, — сказал Хоуден. — Помню.

Наступила пауза — слышалось тяжелое дыхание, словно президент боролся с волнением. Затем он спокойно произнес:

— Мы делаем хорошее дело, Джим. Наилучшее — для детей… для тех, что еще не родились…

С минуту царило молчание. Затем раздался щелчок, и телефон отключился.

Положив на место трубку красного телефона, Джеймс Хоуден постоял в задумчивости в тихом кабинете со множеством книг вдоль стен. На него сверху смотрел портрет сэра Джона Э. Макдоналда, основателя Канадской конфедерации, государственного деятеля, bon vivant[20] и чрезвычайного пьянчуги.

Хоуден считал, что наступил момент триумфа. Еще минуту назад президент ерничал по поводу устройства плебисцита на Аляске, но, наверное, это была горькая пилюля, которую трудно проглотить, и если бы не твердость Хоудена в переговорах, этой уступки им было бы не видать. Теперь в обмен на утрату Канадой значительной части своей независимости она получит одно-единственное Большое Красное Яблоко[21] вместе с другими благами. То есть Аляску в качестве Я — то есть яблока.

Раздался стук в двойные двери кабинета.

— Да, — крикнул Хоуден.

Это был дворецкий Ярроу. Пожилой мажордом дома номер 24 неслышно вошел и объявил:

— Приехал мистер Каустон, сэр. Он сообщил мне, что по очень срочному делу.

За спиной Ярроу в верхнем коридоре Хоуден увидел министра финансов в теплом пальто и шарфе, с мягкой шляпой в руке.

— Заходите, Стю, — крикнул он.

Войдя в кабинет, Каустон отрицательно покачал головой, видя, что Ярроу приготовился взять у него верхнюю одежду.

— Я всего на две-три минуты — брошу пальто здесь.

Он снял пальто и повесил его на стул, а рядом положил шляпу и шарф. Обернувшись, он машинально улыбнулся, провел рукой по лысеющей голове, а как только дверь за мажордомом закрылась, помрачнел.

— У меня скверные новости, — лаконично объявил он. — Хуже некуда.

Хоуден ждал продолжения.

Каустон тяжело произнес:

— Кабинет раскололся — ровно пополам.

Джеймс Хоуден дал словам осесть, прежде чем что-либо сказать.

— Непонятно, — сказал он. — У меня было впечатление…

— И у меня тоже, — подтвердил Каустон. — Я считал, что вы всех их купили… всех нас. — Он жестом как бы подвел черту. — За исключением одного или двух, которые послезавтра могли подать в отставку.

Хоуден кивнул. Со времени его возвращения из Вашингтона состоялось два заседания всего кабинета по вопросу об Акте о союзе. Первое прошло так же, как заседание Комитета по обороне накануне Рождества. На втором уже вспыхнули восторги, поскольку начали выявляться преимущества, какие получала Канада. Было, конечно, двое-трое несогласных, но этого следовало ожидать. Предвидел Хоуден также и неизбежность одной-двух отставок — придется их принять, и страсти улягутся. Но чтобы кабинет раскололся…

— Сообщите детали, — сухо приказал он.

— В этом участвуют девять человек.