Джозеф Кэнон - Хороший немец
Он писал статью, весь уйдя в нее, прежде чем понял, что бормотание в спальне затихло и единственным звуком в квартире был тихий скрип его пера. Лина стояла в дверях, наблюдая за ним с усталой улыбкой.
— Заснул, — сказала она. — Работаешь?
— Хочу написать по свежим следам.
— Шей, пока игла не остыла, — привела она немецкую пословицу. Села напротив него и взяла сигарету. — Мне не нравится его состояние. Надо, чтобы его посмотрел доктор Розен. Так, на всякий случай. Я снова его видела сегодня — кажется, он тут всегда.
— Он лечит девочек.
— Ой, — сказала она, слегка смутившись. — А я и не подумала. И все же доктор…
— Лина, мы не можем оставить его здесь. Я не хочу привязываться.
— Да, понимаю. Но на одну ночь… — Она замолчала и посмотрела на него. — Ужасная участь, да? Он никому не нужен. Никому. Я подумала, стоя там: ну чем не семья. Ты вот так работаешь, он спит.
— Мы не его семья, — мягко, но определенно сказал он.
— Да, — ответила она и сменила тему: — Расскажи мне о Ренате. Что произошло? Он сейчас не слышит.
— Вот, — сказал он, толкнув листки через стол. — Все здесь.
Встав, он подошел к бутылке с бренди и налил в два стакана. Один поставил перед ней, но она не обратила внимания. Ее глаза были прикованы к странице.
— Это она тебе рассказала? — спросила Лина, читая.
— Да.
— Господи. — Она медленно перевернула страницу.
Закончив читать, она толкнула листки обратно и отпила.
— Ты не упоминаешь ребенка.
— Она не хочет, чтобы кто-нибудь знал. Особенно сам ребенок.
— Но никто не узнает, почему она пошла на это.
— Разве имеет значение, что подумают люди? Факт в том, что она пошла на это.
— Из-за ребенка. Ради ребенка пойдешь на все.
— Так она и говорит, — слегка раздраженно сказал он. — Лина, так хочет она. Она не желает, чтобы он знал.
— Кто он такой.
— Жить, зная такое, ужасно, разве нет? Все это. — Он коснулся листков. — Ему лучше быть в стороне. Ему не надо знать обо всем этом.
— Не знать своих родителей… — сказала она задумчиво.
— Иногда это неизбежно.
Она взглянула на него, затем положила руки на стол, собираясь встать.
— Верно, иногда, — сказала она, отвернувшись. — Хочешь поесть? Я сейчас…
— Нет. Сядь. У меня есть новость. — Он помолчал. — Рената видела Эмиля. Она сказала, где он.
Лина замерла, привстав со стула.
— Ты ждал, чтобы сказать мне это?
— При мальчике не было времени.
Она села.
— Так говори. Где?
— Русские держат его в здании на Бургштрассе.
— Бургштрассе, — сказала она, пытаясь сообразить, где это.
— На востоке. Оно охраняется. Я съездил и посмотрел.
— И?
— И оно охраняется. Просто так не войдешь.
— И что мы будем делать?
— Мы — ничего. Пусть этим занимаются люди Шеффера — они в этом деле доки.
— Доки в чем?
— В похищении людей. Вот во что это выльется. Русские его не отдадут — они скорее всего даже не признаются, что он у них. Поэтому Шеффер должен придумать, как все это провернуть. Он хотел использовать тебя. Как приманку.
Она уставилась в стол, обдумывая все это, затем подняла бокал и допила бренди.
— Хорошо, — сказала она.
— Что — хорошо?
— Я сделаю это.
— Нет, не сделаешь. Люди, приходящие к русским, не всегда возвращаются назад. Я не готов так рисковать. Это военная операция, Лина.
— Мы не можем оставить его там. Он приезжал за мной — он рисковал своей жизнью. Я перед ним в долгу.
— Ты ему ничего не должна.
— Но русские…
— Я же сказал, поговорю с Шеффером. Если кто и сможет добраться до него, только он. Он ему нужен. Он ждет этого.
— А ты нет, верно? Тебе он не нужен?
— Все не так просто.
Она подалась к нему:
— Ты не можешь оставить его там. Только не с русскими. Я не оставлю.
— Несколько недель назад ты думала, что он мертв.
— Но он жив. И потом. Ты был сыщиком, искал повсюду. И нашел его. Я думала, ты этого хотел.
— Так оно и было.
— Но не сейчас?
— Нет, если это грозит тебе опасностью.
— Я не боюсь. Я хочу с этим покончить. Как ты думаешь, что у нас будет за жизнь, если мы будем знать, что он там? С ними. Я хочу покончить с этим. С этой тюрьмой — ты даже не хочешь, чтобы я выходила из квартиры. Поговори со своим другом. Скажи ему, я согласна. Я хочу вызволить его оттуда.
— А ты сможешь уйти от него? Спасибо он тебе за это не скажет.
Она опустила голову.
— Нет, не скажет. Но он будет свободен.
— И это единственная причина?
Она оглядела его, затем потянулась к нему через стол и коснулась пальцем лица.
— Какой же ты еще мальчишка. После всего того, что произошло, так ревновать. Эмиль — это моя семья. Это другое. Не то, что с тобой. Разве ты не понимаешь?
— Я думал, что понимал.
— Думал. Даже если и так, все равно, как школьник. Помнишь фрау Хинкель?
— Да, две линии.
— Она сказала, я должна сделать выбор. Но я уже сделала. Еще до войны. И выбрала тебя. Какой же ты глупый, если не понимаешь.
— Я все равно не хочу, чтобы ты рисковала с Шеффером.
— Может, это тоже мой выбор. Мой.
Он встретился с ней взглядом и отвел глаза.
— Дай мне поговорить с ним. Может, он больше в тебе не нуждается теперь, когда известно, где Эмиль.
— И тогда что?
— Тогда мы ждем. Мы не едем на восток. Не едем на Бургштрассе. Я уверен, они переведут его в другое место, если обнаружат, что мы знаем. И не предлагаем свои услуги. Понятно?
— Но ты мне скажешь, если они действительно захотят…
Он кивнул, обрывая ее, затем схватил за руку:
— Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.
— Ты что-то знаешь? Я тоже нет, — сказала она легко, затем погладила его по руке. — Не сейчас. — Она настороженно склонила голову. — Это он? Пойду проверю. — Она сняла руку и поспешила в спальню.
Джейк сидел и наблюдал за ней — тревожно. Не надо было ему идти на эту сделку. Но ничего рискованного, что бы там ни говорил Шеффер. А потом что? Их будет трое.
Прикрыв дверь, она вернулась в комнату и приложила палец к губам.
— Спит, но беспокойно. Нам нужно говорить тише.
— Он что, останется там?
— Мы перенесем его попозже, когда действительно заснет.
Она подошла к нему и поцеловала в лоб, затем стала расстегивать ему рубашку.
— Что ты делаешь?
— Я хочу видеть тебя, а не форму.
— Лина, нам нужно это обсудить.
— Уже обсудили. Решение принято. Теперь представим — дети спят, но у нас есть кушетка, так что мы тихонечко. Давай посмотрим, насколько тихо мы сможем этим заняться.
— Ты просто пытаешься сменить тему.
— Тс-с. — Она поцеловала его. — Ни звука.
Он улыбнулся ей.
— Подожди, сейчас ты услышишь кушетку.
— Тогда мы будем медленно. Медленно так хорошо.
Она была права. Сама тишина возбуждала, каждое касание — скрытное, чтобы скрип пружин не выдал их. Войдя в нее, он двигался так медленно, что, казалось, об этом знают только они, секрет на двоих, который выдавало лишь ее тяжелое дыхание возле его уха. Затем мягкое покачивание, бесконечное, сладкое поддразнивание, пока, наконец, все не закончилось тем, чем и началось, в том же ритме, и даже содрогание ничего не нарушило в окружавшей их комнате. Она не отпускала его, поглаживая ему спину, и он несколько минут не чувствовал разницы между занятием любовью и пребыванием в ней. Они слились в одно целое.
Но на разбитой кушетке было неудобно. Выпиравшие пружины вывели его из обычного забытья, беспамятства секса, и вместо того, чтобы отдаться течению, он вдруг резко всплыл. У них это так же было? У другой парочки на кушетке, чтобы не разбудить своего ребенка? Невероятно — словно услышав его, она коснулась его лица.
— Я выбрала тебя, — сказала она.
— Да, — сказал он, целуя ее, затем поднялся и в тревоге сел рядом с ней. — Ты думаешь, он слышал?
Она сонно покачала головой:
— Накрой меня. Я хочу полежать так минутку. Как ты смог подняться?
— Не знаю. Выпить хочешь? — спросил он, подходя к столу, чтобы налить еще.
— Посмотри на себя, — сказала она, наблюдая за ним, затем слегка приподнялась. — Джейк? Мальчик — я заметила. Я думала, что у всех евреев — ну, ты понимаешь, — сказала она, кивнув на его пенис, и смутилась, как Рената, хотя лежала все еще мокрая после любви.
— Она не стала это делать. Она хотела, чтобы он был немцем.
Лина обеспокоенно села, прикрываясь платьем.
— Она хотела этого? Даже после…
Он сделал глоток.
— Чтобы защитить его, Лина.
— Ага, — сказала она, медленно качая головой. — Господи, что же она должна была пережить.
