Ностальгия по крови - Дарио Корренти
– Понимаю, я тоже таким был. Однако, возможно, именно сейчас мы действительно близко подобрались к переломному моменту этого дела.
– Ты так считаешь?
– Когда я рылся в литературе для той статьи, то вычитал, что, по мнению некоторых психиатров, дисморфофобия возникает из-за сложных взаимоотношений с матерью. Мать слишком беспокоится о внешнем виде сына и, вместо того чтобы дать ему расти и развиваться, как того хочет его природа, старается сделать из него копию модели, засевшей у нее в голове. И ребенок вырастает с неправильным восприятием собственного тела как расширенного продолжения тела матери.
– Интересно, возникает ли при этом связь между дисморфофобией и каннибализмом?
– Понятия не имею, – ответил Безана.
– Давай поищем побольше информации?
– Почему бы и нет…
На экране планшета появились сайты по психологии и диетологии, изображения тучных мужчин и женщин с обезображенными целлюлитом телами.
– Здесь говорится, что слишком суровая низкокалорийная диета сжигает мышцы в так называемом «самоканнибализме». Мне кажется, к нашему случаю это не относится.
– Я бы сказал, что нет.
– Следующий сайт предостерегает от всех чрезмерных увлечений, связанных с пищей и внешним видом: это может провоцировать агрессию и даже жестокость. Но не думаю, что это относится к убийствам.
– Слушай, а ведь связь прослеживается, – заметил Безана. – Человек начинает чувствовать себя неправильным, потому что мать его отвергает…
– Более того: бросила, – перебила его Илария.
– Вот именно. Он начинает либо ненавидеть свое тело, либо любить его изощренным, нездоровым образом. А потом вдруг обнаруживает, что и к телам других людей можно относиться таким же образом.
– Не могу сказать, выдерживает эта теория критику или нет, однако с точки зрения логики она вполне верна.
– В любом случае не нам составлять профиль убийцы. К счастью, мы всего лишь журналисты.
24 января
Было уже восемь вечера, когда Илария обнаружила, что ее холодильник абсолютно пуст. Она уже переоделась в пижаму, но делать было нечего, поэтому пришлось накинуть пуховик прямо на пижаму и бежать в магазин за углом, который был открыт до девяти. Пакистанец приветливо ей помахал, достал веточку розмарина, которую она просила, а Илария вежливо его поблагодарила. Потом купила мандарины, пару бутылочек пива, на случай, если придет Безана, и готовый суп. С веточкой розмарина в одной руке и с пакетом в другой она отправилась домой.
Проходя мимо индийского ресторана и заглянув сквозь окно внутрь, Илария вдруг заметила, что за столиком сидит ее отец. Она подошла поближе, стараясь, чтобы он ее не заметил. Ему что, разрешили выходить в город? Или выпустили из тюрьмы? Илария сглотнула слюну, которая тут же застряла в горле, и ее накрыла сильная боль.
Отец ужинал с какой-то женщиной в ресторане как раз под ее домом. Кто эта женщина? Он встречался с ней раньше и она его не бросила? А может, познакомился с ней в тюрьме? Илария наблюдала за ними. Они болтали, смеялись и шутили, как все нормальные люди.
На миг у Иларии возникло искушение войти: «Удивительно… Кого я вижу…», но она не решилась. Кроме того, ей было неловко появиться в пижаме, с веточкой розмарина в одной руке и пакетом в другой. Наверное, у отца сложилось бы удручающее впечатление о ее жизни. Сцена их встречи представлялась ей по-другому: в виде сладкой мести. Ты принес в мою жизнь только разрушения и боль, но я все равно выстояла. Посмотри на меня теперь, если хватит смелости. Однако в пижаме Илария ощущала себя слишком хрупкой, почти голой. Может, где-то в самой глубине души она чувствовала, что это ей не хватает смелости посмотреть отцу в лицо. Они не виделись столько лет, и она ни разу не навестила его в тюрьме.
Илария наблюдала за ними сквозь стекло и должна была признать, что теперь что-то неотвратимо отделяет ее от отца. Но больше всего ее мучила мысль, что он вместе со своей спутницей находится на светлой стороне, а она прячется на темной. И между ними дверь, которую невозможно открыть. Папа, как ты можешь сейчас улыбаться? Ты слышишь меня? Слышишь? Нет, он не слышал ее голоса. Он даже не повернулся к окну. Он никогда не узнает, что за ним тогда стояла тень. Она.
Илария втянула в себя морозный воздух и выпрямилась. По тротуару шла женщина в пижаме, с веточкой розмарина в одной руке и пакетом в другой. Шла и плакала. И ей становилось все хуже. Когда кто-нибудь оборачивался на нее, не было даже стекла, чтобы спрятаться.
Толкнув плечом дверь, Илария стремительно вошла в подъезд и взбежала по лестнице. Веточку розмарина и пакет с покупками она оставила в кухне, быстро скинула ботинки и сняла пуховик. Есть больше не хотелось. Она решила отрыть бутылку пива, купленную для Безаны. Спокойно. Завтра можно будет пополнить припасы. Бутылку Илария выпила залпом, из горлышка, сидя на диване. Она уже не плакала: ее захлестнуло бешенство.
Лицо отца все еще стояло у нее перед глазами. Его губы беззвучно шевелились, как в немом фильме, он что-то спросил у своей подружки, и она весело ему ответила. Кто знает, что он хотел узнать, что рассказать о себе. Наверное, всякие глупости про жизнь, работу, дом и кота. А как внимательно слушала женщина!
Одна только мысль, что отец может, как и все остальные, провести приятный вечер, сводила Иларию с ума. Ей вдруг показалось совершенно бессмысленным гоняться за убийцами. Она встала и открыла еще бутылку, но сидеть на месте уже не могла. Ярость согнала ее с дивана и заставила метаться по гостиной. Илария ходила взад и вперед до самой ванной, и путь получался на пару метров длиннее. Наконец она не выдержала и позвонила Безане.
– Илария, ты что, плачешь? Что случилось?
– Ничего. Я хотела сказать, что выдула твои бутылки пива. Я их купила для тебя, представляешь? И выпила.
Илария заплакала в голос.
– Хочешь, я к тебе приеду?
– Нет. Я уже выпила бензодиазепин и иду спать. Спасибо, что предложил помощь.
– Почему ты плачешь?
– Потому что они находились на свету, а я пряталась в темноте. Это несправедливо.
– Кто «они»?
– Завтра расскажу, а сейчас я так устала… Очень, очень устала.
25 января
На следующий день Пьятти и Безана снова колесили по Бергамаске. Снег смешивался с облачками дыма, поднимавшимися с полей, и было трудно различить, где проходит граница между серым небом и покрытой инеем землей. Однако им обоим этот пейзаж уже не казался таким коварным. Может быть, теперь они
