Майкл Маршалл - Мы здесь
– Ну так что, – спросила Доун, – по-твоему, я не схожу с ума?
– Нет, – ответил он. – Но… что еще?
– В каком смысле?
– Ты… все мне рассказала?
– Я-то да, – с толикой раздражения сказала женщина. – А вот ты, похоже, что-то недоговариваешь.
– Я уже к этому подхожу, – буркнул Дэвид.
Он ощущал сейчас в себе безотчетное бурление, которое словно нагнеталось извне, – нечто, от чего хочется горестно рассмеяться, глухое раздражение, что-то темное и ломкое, желающее вывести конфликт за рамки просто так, из злобного любопытства («Гы-ы, а вот и не подеретесь!»), раздуть его из ничего. Некая темная вязкая волна, злорадно накатывающая сзади, – сила, которой не надо от него ничего, только бы он чувствовал себя неизменно угнетенным и подавленным.
– Я знаю насчет рукописи, – произнесла Доун.
По ее словам, Доун решила посмотреть, может ли чем-то помочь мужу. Он же был занят, весь в работе над новой книгой. Так ведь они всегда по жизни и шли – она управлялась с реальным миром, он стоял у окошка на карнизе, зазывая в дом мечты и грезы.
И вот Доун поднялась наверх, чтобы своими силами пройтись по коробкам. Уже вскоре стало ясно, что оставит Дэвид почти все, надо только определиться, куда все это предстоит сложить (можно поспорить, что ответом будет единственная фраза: «Поскидаю к себе в кабинет»). Перейдя к третьей коробке, хозяйка вгляделась в ее содержимое с чем-то бо́льшим, чем праздное любопытство.
Если конкретно, то ее внимание привлекла стопка бумаги. «Вот здорово, – подумала она, – рукопись Дэвидова романа». Разве можно прятать такое в коробке? Такое надо… ну, не совсем чтобы выставлять напоказ (кипа листов посреди гостиной смотреться фотогенично не может), но уж во всяком случае бережно хранить в достойном месте. Доун вынула бумаги и с улыбкой пробежала первые несколько страниц, пока не поняла: что-то здесь не совсем так.
Да, это была книга, но книга другая. Не только в том смысле, насколько контрастно всегда смотрится первый, исходный черновик – эдакий полуфабрикат, первый блок, высеченный в каменоломне случайных слов и событий, которым затем придается форма за счет последующих черновиков, – но другая вообще. Тем не менее на ней всюду были пометки почерком Дэвида – где карандашом, где ручкой – сотни изменений и добавлений. Иной раз переправлены были не просто абзацы, а целые страницы. Но то, что было под ними, напечатанное, не говоря уже о самой писчей бумаге…
– Что это было, Дэвид? – спросила женщина. – Откуда оно?
Литератор слушал ее с вялым видом, безучастно скользя глазами по растущему за окном потоку машин (они уже доехали до Ньюарка). Он смотрел себе на руки. Руки, лежащие на коленях, руки, которые…
– Это моего отца, – выдавил он.
– Что?
– Городок, где я рос, очень отличался от Рокбриджа. Палмерстон, это в Пенсильвании. В девяностые он печально прославился какой-то там жуткой стрельбой, ну а так это был просто спокойный укромный городок. Родители прожили в нем всю свою жизнь. Они любили друг друга, но… спорили. И ссорились. Много. Жутко, со скандалами, рукоприкладством. Одним из их обычных предметов спора была комнатушка, которую мой отец использовал под кабинет. Это было его хобби. Он…
Закончить фразу Дэвид не мог. Да и не надо было. Доун уже все знала и сделала это за него:
– Он написал книгу, которую я нашла.
– Да.
– Но она была не закончена, – заметила учительница. – Там только с полромана, и проза, надо сказать, так себе. И…
– Он, кажется, на момент смерти все еще над ним работал. Возился годами. Может, и закончил бы, а может, и нет. Рукопись я нашел, когда паковал вещи для переезда в Рокбридж. Я уже давно о нем не вспоминал, но однажды подумал: а вдруг с ним что-то можно сделать. Сначала это было больше как дань памяти, попытка лучше его узнать, или… Только по мере работы над ним – всяких там исправлений, добавлений, выемок – я перестал рассматривать это как его работу и начал видеть как свою. А когда закончил и дал на ознакомление тебе, а ты сказала, что тебе понравилось… Я уже не хотел признавать, что у книги изначально был другой вид.
– Дэвид, ты мог бы мне об этом и сказать.
– Да знаю. Просто боялся облажаться. И… может, с этим как-то связан возврат Меджа в мою жизнь. Он столкнулся со мной ровно в тот день, когда мы очно познакомились с моими издателями. Это ведь не может быть простым совпадением?
– Дэвид, кто такой этот Медж?
– Он был первым, о чем я когда-либо написал. Моей первой большой мечтой. Как бы двойником. Просто, как видно, слишком уж внятно я его изобразил.
Глава 60
На подходе к бару Гользен заметил, что уличная дверь там открыта шире обычного. Вот как… Отчего-то его пронзила мысль, что теперь все пойдет по-иному: что-то сдвинулось, взгромоздилось на ноги. Может, даже, паче чаяния, нынешняя ночь окажется той самой, заветной. А значит, надо следовать знакам, пусть даже и неявным.
«Следовать знакам, пока не появится Джедбург».
За стойкой никого не было, только лампочки за бутылками источали холодный синий свет. Помечаем на манжетах: бизнес течет не в обычном порядке. Обычно в этот час татуированный персонал проверял холодильники с пивом – достаточен ли запас – или звенел, подсчитывая, бутылками с крепким пойлом на высоких полках. Через обширный пустой зал Гользен прошел в кабинет.
Райнхарт со сложенными на груди руками ждал за столом. Гользен сразу же обратил внимание, что беспроводная телефонная трубка не воткнута, как обычно, в аппарат, а раскидана возле стенки на полу в виде шести неравных кусков.
– Что с ней? – удивился он.
– Сломалась.
Райнхарт вел себя так, будто этот казус не имеет к нему никакого отношения, словно бы прибор перестал существовать не от его руки и по его воле, а сугубо по своей вине. Пусть и исподволь (в исполнении Райнхарта его посетитель видел и куда более жестокие номера в отношении своих врагов, как одушевленных, так и неодушевленных), но эта мысль вызвала у Гользена ощущение неуюта. Оно напоминало о мыслях, что иногда просачивались из его мглистого ума зыбучим холодком: нелегкая догадка, что все на свете есть не более чем игра, и чем темнее и кровавей она становится, тем забористей тебя пробирает. И нет в ней ни ответственности, ни вины, ни ущерба, ни правил. И никакого смысла, который принято вкладывать в завесу из слов.
– Кто это был? – поинтересовался Гользен.
– Церковник. Не знаю, как он раздобыл этот номер, но он нынче безумней, чем обычно. Как все равно что, мать твою, свихнулся.
– С час назад что-то случилось в Челси, на улице возле его церкви. Кто-то из его друзей самопроизвольно отбыл. Кое-кто весьма значимый. Очень многих это всколыхнуло. В том числе, получается, и его.
Гользен хотел было пробросить, что Лиззи была очень близка с Меджем, но не стал. Со времени своей позавчерашней с ним встречи Райнхарт о Медже не заговаривал, и его гостя это вполне устраивало.
– Как бы то ни было, церковник прошел точку невозврата. Им надо заняться.
– Он не единственная наша проблема, – заметил Гользен.
– Я понимаю, есть и другие, кто пытается сделать наш бизнес своим.
– А разве ими нам заняться не надо?
– Ими я займусь тоже. Можешь не сомневаться. Но прямой угрозы они не представляют.
Здесь было что-то не так. Впечатление создалось такое, будто Райнхарт активировал в себе какую-то часть. Причем часть довольно скверную.
– Для тебя – может быть. А для нас? – спросил его гость. – Эти люди знают, кто мы, знают, что мы такое. Они могут предпринять какие-то действия.
– Пускай. Когда надвигается враг, прозорливый стратег не отступает. Он даже не ввязывается в драку без абсолютной на то необходимости. И знаешь почему?
– Почему?
Райнхарт безмятежно улыбнулся:
– В момент своего приближения враг находится в самом уязвимом положении. Он разбалансирован, голова его полна планов и импульсивных позывов, он безоглядно скачет к своей победе… вместо того чтобы смотреть, что делаешь ты. И возникает идеальный момент для броска в том направлении, куда ты и без того уже шел.
Гользен растерянно моргнул, чувствуя, что подловлен, как какой-нибудь тугодум:
– Но… что это за направление?
– Ты не ухватываешь. Вот почему я – это я, а ты – это ты. Ты даже не понимаешь, кто этот самый враг. Вовсе не эта новая парочка, тот верзила с его ведьмачкой-подружкой. Их мы вжик – и готово! Но это не будет концом. Враг, мой друг, сидит, по сути, в каждом. Начинать надо буквально от своей входной двери, но если начнешь, то конца этому уже не будет. Вот с кем мы сражаемся не переставая, и сегодня заканчивается последний отсчет той нашей намеченной сделки. Пресловутый День икс.
– Ты имеешь в виду…
