Дмитрий Вересов - Черный ворон
«Нет, неправда, Варя все-таки удивительно красива, только… только когда рядом нет Тани… Опять не то… Лучше вспомни, чем ты обязан ей, как самоотверженно ухаживала она за тобой, беспомощным, подняла на ноги, как она любит тебя… Но Таня… В чем можно упрекнуть Таню? Разве ее поведение не самоотверженно, не бескорыстно? Сегодня она проявила такое понимание и доброту, такую мудрость, на которую ты сам не способен тысячу лет и на которую едва ли способна Варя. Она… она ведь сделала все так, чтобы ты не угрызался, не чувствовал себя подлецом перед нею. Ведь что бы она там ни говорила, если бы она была тебе только другом, то не примчалась бы сюда с другого края света, бросив все дела, которых у нее так много… Или это и есть настоящая дружба?.. Господи, ну почему она такая прекрасная! Ну что бы ей быть чуточку поплоше, поглупей, побабистей — как бы это все упростило! Надавала бы пощечин, укатила бы, пыхтя как паровоз… Только с ней так быть не может, все это, как она сама сказала, «для быдла»… Или бы Варя была похуже…»
Шумная компания удалилась, напоследок прихватив с собой недопитую бутылку коньяку. Нянечка застучала стульями, передвигая их с места на место и шуруя мокрой тряпкой. Прошествовала мимо дежурная медсестра с биксом в руках, многозначительно глянув в их угол.
— Эй, — сказала Таня и провела ладонью перед самым лицом Павла, — ваше высочество! Народ истомился, спать хочет, а попросить нас выйти вон не решается. Снизойдите!
— А? — встрепенувшись, спросил Павел.
— Заведение закрывается. Пошли отсюда.
— Куда? — Павел поднялся.
— Ты к себе, баиньки. А мы с Варенькой еще поболтаем в беседке.
— Да, — подтвердила Варя, когда Павел вопросительно посмотрел на нее. — Пойду только Алика предупрежу, чтобы, если вдруг кому-то понадоблюсь, позвал.
— Проводим кавалера до палаты, — сказала Таня. — А мы пойдем в сад, послушаем тишину. Я тебя такой штучкой угощу…
Она приоткрыла сумку, показывая.
— Я ведь на работе, — хихикнув, напомнила Варя.
— А никто стаканами глушить и не предлагает. По чуть-чуть, по глоточку…
Таня зевнула, прикрыв рот ладошкой, и потянулась. Варя вздрогнула.
— Ой, прости пожалуйста. Ты ж с дороги не отдыхала, а мне все одно дежурить. Я пойду.
— Давай еще по рюмочке, — предложила Таня. — А потом, если хочешь, приляг прямо здесь. А я посижу еще, спать-то не хочется, а зеваю так, по привычке.
— Нет, ты непременно ложись. Обязательно надо выспаться. А мне в стационар пора. Я там в кабинете на кушеточке покемарю. Не привыкать. Только ты не провожай, не надо…
Она встала. Поднялась и Таня. Неожиданно Варя шагнула к ней и крепко обняла.
— Ты такая хорошая. Спасибо тебе.
Голос ее дрогнул.
— Мне-то за что? — легко, сбивая пафос, спросила Таня. — Это ты у нас хорошая. Большого Брата на ноги подняла…
Такое прозвище она дала Павлу только сегодня, после того как надоумила его, во избежание недоразумений, представить ее Варе как свою кузину.
Варя ткнулась ей в плечо.
— Только… только ты ему, пожалуйста, ничего не рассказывай, что я тут наговорила, ладно? Я сама, потом как-нибудь…
— Я похожа на болтушку? К тому же, знаешь ли, тебе и говорить ничего не обязательно было. И так по глазам видно, как ты его боготворишь. Вы с ним очень похожи.
— С ним?! Да что ты? Я самая обыкновенная, а он… он…
— Во-первых, не такая уж обыкновенная, а во-вторых, я про то, что у него тоже все по глазам видно. Все у вас будет хорошо. Он тебя любит.
Порывистый Варин поцелуй пришелся Тане пониже уха. Таня улыбнулась.
В миг, когда за Варей закрылась дверь, улыбка бесследно стерлась с лица. Вслед Варе полетел символический плевок, сухой, но смачный.
Сестра Тереза траханная! И похотливая. Милосердная сестрица долбаная… И Павел, простодыра, тоже хорош — на что запал, спрашивается? Из такого семейства, а не знает, что медичкам в таких вот привилегированных заведениях чуть не в обязанность вменяется совмещать медицинские услуги с интимными. Но что-то не слыхала, чтобы из-за этого кто-нибудь из чиновных клиентов на них женился. Не отдам! Мой! То, что на даче и в стационаре сестры выполняли еще и другие обязанности и по другому ведомству, Таня лишь догадывалась. А если и так, что это меняет? Шлюха — она во всем шлюха!
Однако же предаваться гневу, даже наедине с собой — роскошь непозволительная. Надо спокойно все обдумать и действовать осторожно, грамотно. Дело здесь тонкое, деликатное, малейший просчет — и мимо кассы…
В эту номенклатурную, закрытую для простого люда южную больничку Таня проникла без труда: несколько предварительных звоночков организационного свойства — и ее с почетом встретили прямо на раскаленном летном поле, мигом домчали сюда, в прохладу предгорий, определили на совминовскую дачу в двух шагах от правительственного стационара, в неплохой номер с кондиционером, окнами в тенистый парк. А главное, без проволочек организовали доверительную беседу с главврачом, лысым степенным таджиком. Так что, еще не входя в палату к Павлу, она уже знала все — про аварию на Памирском тракте, происшедшую в тот же день, что и ее инцидент на подмосковной даче, про крайне тяжелое состояние, в котором Павел был доставлен сюда, про самоотверженную борьбу, которую вел за его жизнь и здоровье коллектив в целом и медицинская сестра Варвара Гречук в частности…
И то, что после первых радостных минут встречи поведал ей, пряча глаза, выздоравливающий Павел, про свою новую и пылкую любовь, врасплох ее не застигло, и линию поведения в этой ситуации она определила совершенно правильную. Благородство и мудрость. Пусть теперь мучается, сопоставляет, делает окончательный выбор. Она поможет ему выбрать правильно, но об этой помощи он догадываться не должен…
Варя появилась только вечером — астеническая костлявая блондинка не первой молодости в нелепом сереньком жакете. Не без этакого провинциально-романтического шарма, но в целом, конечно, крыска. Тонкие, нервные пальцы. Должно быть, неплоха в постели. Немногого же мужикам надо!
Ужинали они втроем, засиделись в холле, болтая ни о чем. От Таниного внимания не укрылась игра чувств на лице Павла, его взгляд, который он исподволь переводил то на нее, то на Варю. Сравнивает.
Потом она отправила Павла спать, а Варю затащила сначала в беседку, а потом, после надлежащей предварительной обработки — в свою комнату на правительственной даче, где и начала колоть по полной программе при помощи ласково-сестринских интонаций, швейцарского растворимого кофейку и как нельзя кстати пришедшейся бутылочки ирландского сливочного ликера «Бейлиз». Варенька разомлела, пошла пятнами и разоткровенничалась. В числе прочего Таня узнала, что Варе двадцать семь лет, что она — вдова гражданского летчика, умершего страшной и медленной смертью после жуткой аварии, оставив на ней двух мальчишек и старика-отца…
Стоп. Вот тут-то и проскользнуло в Барином рассказе нечто интересное… Нет, уже позже, после четвертой рюмочки, когда она вконец размякла, пустила слезу и стала лепетать про то, как сама не верит своему счастью, какого потрясающего человека она обрела в лице Павла.
— Что, скажи мне, что он во мне нашел?! — Всей душой разделяя Варино недоумение, Таня, тем не менее, ласково покачала головой и издала соответствующие моменту воркующий звук — зря, мол, на себя наговариваешь, героическая ты моя. А Варя всхлипнула и продолжала: — Некрасивая, старше его, необразованная, с судимостью…
Ну и так далее. Судимость больше не упоминалась ни разу. Видно, сгоряча вырвалось — у таких все сгоряча. Надо надеяться, Павлу про этот факт биографии любимой женщины ничего не известно, а у Тани, естественно, хватило ума в разговоре эту тему не педалировать. Но узнать все основательно, какая судимость, когда, за что. Ошибки буйного отрочества, какой-нибудь шахер-махер с медикаментами, с бельем, продуктами… Нет, вряд ли, не тот тип, да и не держали бы ее тогда в таком-то месте. Или скрыла? Ага, здесь скроешь, и опять же типаж не тот, чтоб скрывать. Тут что-нибудь страстное, с сильно смягчающими обстоятельствами. Может, из сострадания мужа своего безнадежного порешила? Впрочем, что гадать, когда можно узнать наверняка. Информацию нужно подтвердить, конкретизировать, найти ей грамотное применение…
И злость на Варю моментально прошла. Теперь ее, бедняжку, только пожалеть остается.
Павел досмотрел программу до «Не забудьте выключить телевизор», помылся, лег, раскрыл «Прощай, оружие», но через несколько минут отложил. Хемингуэй был уже, что называется, не в цвет. Сейчас бы больше подошло… Нет, конечно, ничего бы не подошло. Самому надо разобраться, мужик все-таки.
…Голубые глаза светились любовью, нежностью, обожанием, возносили на пьедестал. В золотистых искрились веселая мудрость, добродушие, немного насмешливого лукавства и еще какая-то неуловимая и жутко притягательная чертовщинка… «Ты свободен, дурачок, — говорили эти глаза. — Что, страшно?»
