Дмитрий Вересов - Черный ворон
Таня достала из сумочки сигарету, подошла к раскрытому окну и закурила, выпуская дым в форточку.
— Извини, мне казалось, что нас связывали совсем другие чувства… — сказал Павел ей в спину облегченно и чуть грустно.
Она стремительно развернулась. Щеки ее разрумянились, в волнении она была особенно хороша.
— Наши чувства — это наше личное дело, пока мы не выплескиваем их друг на друга, — отчеканила она. — А я слишком уважаю тебя, чтобы полоскать тебя в моих комплексах, обидах, смутных переживаниях, тайных мечтах и прочем мусоре. И с твоей стороны хотелось бы рассчитывать на взаимность. Вообще я считаю, что эта самая русская душевность, которой мы так кичимся перед всем миром — это просто душевная распущенность и эгоизм. Сладострастно исповедуемся, топим друг друга в соплях, и тут же вцепляемся в глотку, особенно если другой оказался счастливее, умнее, талантливей… Впрочем, я отвлеклась. Короче, ты согласен, что у нас нет серьезных оснований терять друг друга?
— А? Да… — Павел смутился. Он поймал себя на том, что любуется ею и так этим поглощен, что не вслушивается в ее слова.
— Прекрасно. Значит, мир? — Она подошла к кровати и протянула Павлу руку. Он крепко пожал ее, потом не удержался и приложился к ней губами.
Несколько секунд она смотрела на него сверху вниз с легкой улыбкой, потом отвела руку от лица Павла.
— У тебя теперь есть Варя, — полушутливо сказала она. — А у меня есть просьба.
— Какая?
— Ты познакомь меня с Варей, ладно? Я хочу посмотреть на нее и поболтать с ней. Во-первых, просто любопытно понять твой вкус. И еще, есть некоторые вещи, в которых я разбираюсь намного лучше тебя… Доверяешь? Но предупреждаю, что с тобой я своими наблюдениями поделюсь только в самом крайнем случае.
— Хорошо, — сказал Павел. — Она придет к ужину или чуть позже. У нее сегодня ночное дежурство. Это так называется — дежурство, она просто будет ночевать в кабинете. Здесь настоящих больных — только я один, и то уже поправился. Несколько человек восстанавливаются после болезни, а большинство отдыхают.
— Это я заметила, — с усмешкой сказала Таня.
— Я вас познакомлю, потом можем вместе посмотреть телевизор…
— Знаешь, чтобы не ставить ее в неловкое положение, ты скажи ей, что я — твоя родственница. Двоюродная сестра.
— Да? Я и не подумал…
— Ничего, зато я подумала. Две головы, если не совсем тупые… Ужин в полвосьмого?
— Да.
— Тогда до встречи.
— Погоди, — вырвалось у Павла. — Побудь еще немного.
Таня вздохнула и нахмурилась, явно в шутку.
— Ты, конечно, будешь смеяться, — сказала она, — но я тоже устала. Я ведь к тебе прямо с самолета, только вещички в номер забросила.
— Ой. Прости. Я не подумал.
— Прощаю.
И Таня вышла из комнаты, а Павел смотрел ей вслед.
Дверь закрылась.
«Господи, — подумал он. — Какое счастье, что она у меня такая!»
Никто за Павлом не зашел, и в столовую он отправился самостоятельно. В ординаторской, куда он заглянул по дороге, было пусто. Еще не пройдя сквозь стеклянные двери столовой, он заметил Таню. Она сидела за его столиком и что-то оживленно рассказывала его соседям — пожилой и явно сановной узбекской паре.
— Вот и Павлик! — радостно сообщила она, когда он подошел и, опираясь на здоровую ногу, несколько боком сел на стул. — А мы тут как раз про тебя говорили.
— Йигыт, йигыт… молодец прямо! — льстиво улыбаясь, сказал узбек.
Павлу стало неловко и немного противно.
— Что сегодня по телевизору? — спросил он.
— Говорят, «Начало», — тут же ответила Таня. — Хороший фильм, только надоел.
— Начало-мочало! — фыркнул узбек. — Ску-учно. Вчера «Зита и Гита» была. Вот это кино! А «Начала» нам не надо… Вечерний рацион — и спать, да?
— Что-что? — переспросил Павел.
— Рацион, — с явным удовольствием повторил узбек умное слово. — Гулять немножко будем, атмосферу дышать.
— Может, и мы не пойдем? — предложила Таня. — Посидим в холле, кофе попьем или в парке подышим атмосферу.
Павел, натужившись, чтобы не рассмеяться, смог лишь кивнуть головой.
Они сидели на скамеечке неподалеку от входа в стационар, курили Танины «Мальборо», разговаривали и поджидали запаздывающую Варю. Таня рассказывала Павлу о европейском турне, которое она совершила вместе с камерным оркестром областной филармониио о городах, нравах и магазинах, о разных смешных и досадных накладках и оплошностях, характерных для советских людей, вырвавшихся за рубеж. Павел заговорил об экспедиции, при всей трагичности более чем удачной с точки зрения науки, понемногу увлекся, начал размахивать руками, строить планы… После долгого перерыва мысли охотно встраивались в прежнюю, добольничную систему координат: наука-работа-институт-город. Родители. Сестра. Привычный круг привычных лиц, забот и надежд… Таня легонько толкнула его локтем в бок. Он поднял голову. Перед ними стояла Варя в мешковатом сером жакете и как-то странно смотрела на него.
— Опоздала, — чужим голосом сказала она. — Владька заболел. Перекупался и заработал ангину.
— Варя, — сказал Павел. — А ко мне сестра приехала. Только не Елка, а другая, двоюродная. Таня.
Варя затравленно посмотрела на Таню. Таня поднялась.
— Варечка, — прочувствованно сказала она и протянула руку. Варя нерешительно взялась за Танину руку. — Мне Павел столько о вас рассказывал. Вы наша спасительница. Если бы не вы…
— Что вы… — смущенно пробормотала Варя. — У меня работа такая. А вот Павлик… он такой… такой…
Таня взяла Варю за плечи и притянула к себе.
— Родная ты моя…
Павлу отчего-то стало не по себе.
— Эй, девчонки, пошли-ка в дом. Что-то я прозяб.
В холле было гулко и пусто. За угловым столом, возле большой пальмы в кадке, сидела, закусывая, шумная и веселая компания отдыхающих. Павел, Таня и Варя устроились подальше от них на кожаном диване. Девушки пили кофе из термоса, ели пирожные, прихваченные Таней из правительственно-дачного буфета, и оживленно, как старые добрые подруги, беседовали обо всем на свете — о модах, о родных городах, о балете, о детях и котах. К Павлу они не обращались и лишь изредка посматривали в его сторону. Он и не порывался вступить в разговор, а молча сидел, смотрел на них и смаковал изумительное легкое вино местного производства — ему был разрешен один стаканчик. Павел невольно ловил себя на том, что сравнивает их внешность, манеры, осанку… Ему стало стыдно, он попытался отвлечься. Но ничто другое не шло на ум…
Да, каждая черточка Вариного лица тоньше, изящнее, благороднее, чем у Тани. Но в целом — как проигрывает ее лицо рядом с Таниным! На фоне яркого неяркое выглядит блеклым. Откуда вдруг проступили на любимом лице темные мешочки под глазами, тонкая сеть морщинок вокруг губ и глаз, крупные поры на носу? Только оттого, что рядом появилось лицо, лишенное всех этих изъянов, гладкое, безупречно юное? Юное… Павел, вздрогнув, ощутил ледяное дыхание арифметики человеческих дней: Таня младше его па пять лет, Варя — на два года старше. Когда видишь их обеих вместе, разница в семь лет не только не исчезает, но и удваивается… Это нечестно, нечестно! Разве бедная Варя виновата? А Таня — она в чем виновата?
Павел отвернулся, якобы осматривая панно меж зеркальными стеклами. Он старательно разглядывал счастливых дехкан, летающих, как пчелки с мотыгами, над огромной розовой тыквой, но видел не их, а две стоящие в рядок женские фигуры. Обе легкие, изящные, грациозные… Но грация их — разного стиля, да и разного класса. Рядом с Таниной фигуркой, литой, упругой, как мячик, словно тщательно выделанной величайшим из мастеров, не упустившим ни одной самой маленькой детали, Варя, увы, казалась собранной умело, но на скорую руку, без окончательной подгонки. Плечи немножечко костлявы и широки, спина сутуловата, руки длинноваты, ноги тонковаты, суставы толстоваты… Да как он смеет! Что ему Варя — лошадь на ярмарке?
Павел закрыл глаза — и тут же в голове появилась картинка: обвисающие груди, чуть дряблые живот и бока. А вот у Тани наверняка…
Тут он всерьез разозлился на себя, залпом допил стакан и обратился к девушкам с каким-то нелепым вопросом. Те переглянулись, дружно улыбнулись, Таня сказала ему что-то короткое и смешное и вновь заговорила с Варей, оставив его наедине с собой.
«Нет, неправда, Варя все-таки удивительно красива, только… только когда рядом нет Тани… Опять не то… Лучше вспомни, чем ты обязан ей, как самоотверженно ухаживала она за тобой, беспомощным, подняла на ноги, как она любит тебя… Но Таня… В чем можно упрекнуть Таню? Разве ее поведение не самоотверженно, не бескорыстно? Сегодня она проявила такое понимание и доброту, такую мудрость, на которую ты сам не способен тысячу лет и на которую едва ли способна Варя. Она… она ведь сделала все так, чтобы ты не угрызался, не чувствовал себя подлецом перед нею. Ведь что бы она там ни говорила, если бы она была тебе только другом, то не примчалась бы сюда с другого края света, бросив все дела, которых у нее так много… Или это и есть настоящая дружба?.. Господи, ну почему она такая прекрасная! Ну что бы ей быть чуточку поплоше, поглупей, побабистей — как бы это все упростило! Надавала бы пощечин, укатила бы, пыхтя как паровоз… Только с ней так быть не может, все это, как она сама сказала, «для быдла»… Или бы Варя была похуже…»
