Возраст гусеницы - Татьяна Русуберг
Я переступил босыми ногами, которые холодили плитки пола и залетающий снаружи ветер.
— Да у меня все нормально. Просто… дел всяких много. С бумагами. Ну, там, страховки, пенсии… Сама понимаешь.
— Значит, нормально, — повторила за мной Дюлле, меряя меня взглядом с головы до ног. При этом ее вздернутый нос забавно сморщился.
Я машинально провел пятерней по волосам и скользнул глазами вниз по собственной персоне. Хм. Белую когда-то футболку украсили бурые разводы на груди и животе, растянутые треники на коленях посерели от пыли, будто я где-то на карачках ползал. Я вытер о них неприятно липкие пальцы. Когда я был в душе последний раз? Кажется, перед похоронами? Ну и несет же от меня, наверное…
— У вас, кстати, звонок не работает, — пробормотала Дюлле, смутившись непонятно от чего. — Жмешь на него, и ничего. Стучать вот пришлось.
Я высунулся за дверь. Надавил на серую резиновую кнопку. Тишина беззвучно рассмеялась надо мной беззубым ртом коридора.
— Наверное, батарейка села, — оживленно объявила Дюлле. — У нас так было один раз. У тебя есть батарейки?
Я пожал плечами.
— Вроде были где-то.
— Хочешь, помогу поменять? Я умею.
— Да я сам могу.
— Ну да… — Дюлле потерянно мялась на пороге, поглядывая в темноту коридора за моими плечами. — А… может, я тогда помогу батарейку найти? Тут такая специальная нужна, как пальчиковая, только маленькая.
— «А двадцать три», — буркнул я на автомате, продолжая торчать в дверях.
Дюлле заправила за ухо рыжую прядь, которую ветер все норовил бросить ей в глаза.
— Ну так… я помогу найти?
Что-то в ее настойчивости пробилось ко мне. Я подумал о пустом темном доме за спиной, о скрипе половиц, о ночном смехе, о безумии, плетущем паутину в углах. Быть может, эта девчонка могла бы хоть ненадолго разогнать тени. Осветить углы пламенем своих волос, разбить тишину на осколки своим звонким голосом. Но потом я вспомнил о маминых вещах. Они все еще были повсюду. Она все еще присутствовала. Наполняла дом своим запахом, своим дыханием. Привести кого-то сюда сейчас показалось вдруг кощунством. Словно нарушить покой мавзолея, открыв его для туристов. Я еще не был к такому готов.
— Слушай, Дюлле, давай… — Я взялся за ручку двери, просто взялся за ручку, но она уже все поняла, и ее лицо потухло, словно дом отбросил и на нее свою тень.
Она отступила на шаг, и тут на нее рухнуло небо.
Так часто бывает на западном побережье и особенно у нас на острове. Погода резко меняется, порой много раз на дню. Солнце еще светит, а уже идет дождь. Дождь переходит в град. Град в снег. Снова выглядывает солнце, зажигая повсюду радуги. Ветер меняет направление, то загоняя воду в залив и затопляя пристань, так что машинам приходится не заезжать, а почти заплывать на паром, то выталкивая воду обратно в море и обмеляя судоходный канал. В последнем случае с острова на материк и обратно можно добраться только на вертолете. Если, конечно, у тебя нет лодки-плоскодонки.
Вот и сейчас очередная туча решила пролиться на Фанё дождем. Причем ливануло так, будто наверху пооткрывали все краны разом. Дюлле взвизгнула и машинально нацепила на голову шлем. Как будто это могло помочь: ее куртка вымокла мгновенно.
Недолго думая, я дернул девчонку за руку и втянул под свес соломенной крыши. Он давал неплохое укрытие, но даже сюда долетали брызги, отскакивающие от плиток двора.
— Заходи, — я отступил в коридор, давая дорогу Дюлле.
Она неуверенно поежилась в мокрой куртке, косясь на дождь.
— Точно? Я могу…
— Не можешь, — твердо сказал я, решившись. — Смотри, как льет. Переждешь у меня, потом поедешь. А я пока сменю батарейку в звонке.
Вот так Дюлле оказалась в доме. Я пошел в ванную за чистым полотенцем. Заодно глянул на свое отражение в зеркале. Ну чё, Мэрилин Мэнсон в молодые годы. Причем после месяца жизни на улице. Попробовал пригладить патлы, но они тут же снова встали торчком. Плюнул, вытащил из бельевой корзины черную футболку. Она вряд ли была чище белой, но на ней хоть пятна не видны.
Когда вернулся обратно в коридор, Дюлле там не было, зато из гостиной донеслось ойканье.
— Чего у тебя тут так темно? — Она обернулась на мои шаги. Лицо светилось бледной луной в полумраке. — Я ударилась обо что-то. Коленкой. Больно-то как… — Дюлле наклонилась потереть ушибленную ногу, лицо потухло.
Я вздохнул, сунул ей полотенце и потопал открывать шторы. Сам не помню, когда их все опустил и почему потом не поднял. Но, наверное, окна были закрыты ими уже давно, потому что глаза остро реагировали на ворвавшийся внутрь свет, увязнувший в густом от пыли воздухе.
— Ты что, этим питался? — Дюлле с ужасом указала на тарелку с засохшим на краю куском пиццы, оставшейся с дня рождения.
Я задумался.
— Не только. Руфь приносила еду. Ну, мамина подруга.
— Я знаю, кто такая Руфь, — фыркнула Дюлле и принялась вытирать мокрые концы волос.
Я присел на корточки и стал заглядывать в ящики и нижние шкафчики стенки в поисках батареек.
— Вещи мамины собираешь? — Дюллина нога в носке потыкала стоящую посреди пола раскрытую коробку.
— Угу.
— И куда ты их?
— Не знаю. В секонд-хенд сдам, наверное.
— А как повезешь?
— А?
— Ну, права у тебя есть?
— Нет. — Я завис над очередным выдвинутым ящиком. О транспортировке коров и прочего добра, которое я собирался распихать по коробкам, я еще даже не задумывался. Это действие казалось мне чем-то, лежащим далеко за горизонтом событий, — точкой невозврата, за которой ждала непроницаемая тьма одинокого будущего.
— А хочешь, попрошу папу тебе помочь? У него прицеп есть.
Я поднял на нее глаза:
— Да неудобно как-то.
— Удобно-удобно! — Дюлле возбужденно взмахнула полотенцем. — Он с радостью поможет. Ты же знаешь, как он твою маму уважает… — Она замялась, отвела взгляд и прибавила тихо: — Уважал.
Мама действительно была у паромщика Питера, отца Керстин, на особом счету с тех пор, как лет пять назад приняла роды прямо на борту «Меньи». Один местный вез жену рожать в больницу, да вот недовез. Питер обожал рассказывать эту историю, особенно туристам, каждый раз расцвечивая ее новыми сочными подробностями. По его словам, это были самые долгие двенадцать минут его жизни. Столько занимает у «Меньи» путь от Фанё до Эсбьерга. Двенадцать минут.
Я сел на пол, скрестив ноги. Ковырнул трещину в половице. Сказал, не глядя на Дюлле:
— Ладно. Только я не
