Затемнение - Михаил Широкий
Реабилитировав своих друзей, которым он всё же не решился приписать такую подлость, и постаравшись вычеркнуть из памяти деда Ерёму с его полубезумным словесным поносом, Сергей задумался над более насущным вопросом: что же ему теперь делать? Надежды на то, что Олег явится на им же самим назначенную встречу, практически не оставалось. Он опоздал почти на два часа! За такое время успела бы собраться и прийти на свидание даже самая рассеянная и нерасторопная красотка. Так что ждать его и дальше не было никакого смысла. Тем более в виду расползавшихся по небу туч и весьма вероятного дождя. Одно из двух: либо Олег по рассеянности – что водилось за ним – попросту забыл об их уговоре, – и это было бы ещё простительно; либо (во что, слишком хорошо зная своего приятеля, Сергей верил с трудом, но чем чёрт не шутит, всё может быть) это в самом деле был розыгрыш, – и в этом случае ему уже завтра предстоял бы очень серьёзный и нелицеприятный разговор с Сергеем, который крайне не любил подобные шутки и не намерен был спускать такое даже самому старому и близкому другу, каким был Олег.
Сергей поглядел на часы – было без четверти десять. Он с обеспокоенным видом повёл бровью и перевёл взгляд на небо. Светлая закатная полоса, ещё недавно широкая и яркая, поблёкла и сузилась, превратившись в тонкую змеевидную ленту, окаймлявшую самый край небосклона и довольно быстро, почти на глазах, рассеивавшуюся и таявшую. С востока же продолжала, хотя и не так скоро, как ему показалось вначале, надвигаться плотная сизая громада туч, понемногу заполнявшая совершенно чистый до этого небесный свод и отбрасывавшая на землю густую тень, из-за которой сумерки наступили в этот вечер несколько раньше, чем обычно.
Вздыхая и кривясь, Сергей какое-то время хмуро глядел ввысь и, заключив по некоторым признакам, что дождь в ближайшие полчаса, скорее всего, не пойдёт, решил подождать приятеля до десяти. Ни малейшей надежды на то, что за эти пятнадцать минут что-нибудь изменится, у него не было, но из упрямства, принимавшегося им за принципиальность, и для того, чтобы его совесть, в отличие от совести Олега, была кристально чиста, он принял решение остаться тут ещё немного. И это притом, что кладбище не понравилось ему с самого начала, как только он пришёл сюда, а почти двухчасовое пребывание здесь и особенно встреча и общение с придурочным велеречивым бомжом отвратили его от этого места окончательно и бесповоротно. После того, что было сегодня, он дал себе слово не появляться тут больше никогда, обходить эту местность и даже не глядеть в её сторону. Ну а о том, что его самого в конце концов неизбежно принесут сюда когда-нибудь, закопают и оставят навечно в этой земле, он, естественно, не думал, потому что смерть, не чья-то чужая, а его собственная, представлялась ему чем-то настолько далёким, смутным, неопределённым, почти нереальным и невероятным, что не стоила даже того, чтобы тратить время на размышления о ней.
Он и не тратил. Последние минуты своего кладбищенского бытия он посвятил думам об Олеге. Точнее, о своём завтрашнем разговоре с ним, который обещал быть предельно жёстким, принимая во внимание градус раздражения, чтобы не сказать бешенства, владевшего Сергеем. Снова войдя в «свою» ограду и усевшись на скамейку, он, по-прежнему хмурясь и водя глазами из стороны в сторону, – но уже мало что видя из-за покрывшей всё вокруг густой мглы, понемногу превращавшейся в мрак, – тщетно пытался определить, была ли это со стороны приятеля обычная рассеянность, забывчивость, легкомыслие, которым Олег всегда был подвержен, или же это была его злая воля, хорошо обдуманный и спланированный замысел, а возможно, целый заговор, в который, не исключено, были вовлечены и другие общие их друзья. Первое вполне можно понять, объяснить и простить – с кем не бывает. А вот второе… Сергей чуть подался вперёд, раздувая ноздри и непроизвольно сжимая и разжимая кулаки. Его обычно равнодушный, скучающий взор вспыхнул неподдельной злобой, перекосившей лицо и придавшей ему на мгновение свирепое, отталкивающее выражение.
Но он тут же овладел собой, боднул головой и быстро огляделся кругом, точно опасаясь, что кто-то мог заметить исказившую его лицо безобразную гримасу ненависти. Однако тут он мог быть совершенно спокоен – его окружали исключительно мертвецы, а им не было никакого дела до обуревавших его чувств, равно как и до всего происходившего на земле, в том мире, который они, кто вовремя, кто безвременно, покинули, без малейшей надежды на возвращение.
Сергей усмехнулся своим немного странным, совсем не характерным для него мыслям. Очевидно, чересчур продолжительное пребывание на кладбище, да ещё в такое время, начинало сказываться и не лучшим образом влиять и на его в общем-то довольно крепкую и устойчивую нервную систему. Чтобы как-то скоротать остававшиеся до определённого им срока минуты, он вновь стал думать об Олеге, но уже более спокойно, взвешенно, даже благожелательно, не пытаясь во что бы то ни стало взвалить на того вину за перенесённые им этим вечером неудобства. Они же действительно были настоящие, что называется закадычные приятели, дружили с самого детства, были почти как братья. И на это не повлияло даже то, что Сергей последние два года работал за границей и в родном городе бывал лишь наездами.
Правда, в нынешний свой приезд он обратил внимание на явные перемены в настроении и поведении Олега. Настолько явные, что их не мог не заметить даже Сергей, обычно всецело занятый только самим собой и совсем не склонный внимательно присматриваться к чужим настроениям. Всегда весёлый, легкомысленный, беззаботный, не обиженный, как и Сергей, женским вниманием, статный и видный Олег вдруг как-то сник, погрустнел, потускнел, замкнулся, стал задумчивым, нелюдимым, погружённым в себя. Он почти перестал встречаться с друзьями, не ходил на вечеринки, до которых прежде был необычайно охоч, отговариваясь случайными, не слишком убедительными причинами и оставаясь дома или уходя в одиночестве в неизвестном направлении и бродя где-то до ночи.
Вместе с расположением духа изменился
