Стэл Павлоу - Код Атлантиды
– Думаешь, ты такая крутая?
– Что? – удивилась Сара.
– Ну, ты же ведь играешь, – заметил Скотт. – Ты не только умная, но и крутая. Мужчины для тебя – ерунда. Ты полностью контролируешь ситуацию и саму себя. При этом ты то и дело даешь промашку, и человеческая сущность, которая так глубоко скрыта в тебе, постоянно вылезает наружу. И тебе нравится задавать вопросы вроде «О чем думаешь?»
Какой он настырный. Какой напряженный. Обычно такого типа мужчины не вызывали в ней ни малейшего интереса, но в Ричарде было что-то такое, что притягивало ее к нему, вызывало желание раскрыться. Или, может, все дело в разыгравшихся гормонах. Так или иначе, но сказанное им задело за живое. И, похоже, он понял это по ее глазам.
– А ты думаешь, что все на свете знаешь.
– В том-то и проблема, что не все, – ответил Скотт, в равной степени уязвленный ее замечанием. – Но хотелось бы.
– Предлагаю пари, – сказала Сара. – Ты расшифруешь язык раньше, чем расколешь меня.
– Принято, – согласился Скотт.
Туннель делал резкий, S-образный поворот, и лингвист, чтобы удержаться, попытался вонзить в стену ледоруб. Кусочки льда разлетелись во все стороны.
Стены туннеля то сжимались, то расходились. Кое-где из них торчали острые как бритва осколки. Полосы голубого льда сменялись белыми полосами. Странно. Непривычно. Иногда создавалось впечатление, что они смотрят вовсе не на лед. Все дело в преломлении света, объяснила Сара. Он может доходить до невероятной глубины, так что если им повезет, то тьмы не будет даже тогда, когда они спустятся на целую милю.
Вспомнив ответ Скотта, она спросила:
– Лейбниц, это ведь философ, верно? Жил в семнадцатом веке? – Скотт кивнул. – И что?
– Он связывал буквы с цифрами.
– Неужели?
– Сводил все человеческие знания к простым идеям. Идеи представлял в виде чисел. Предложил систему, в которой согласные выступали как целые числа, а гласные как десятые.
– И что это значило?
– Ну, возьмем, скажем, число 81,374. Его можно транскрибировать как «mubodilefa».
– Боюсь, я не совсем понимаю. Какой во всем этом смысл?
– Смысл в том, – попытался объяснить Скотт, опуская детали, – что Лейбниц не стремился создать универсальный язык и не исследовал происхождение языка. Посредством создания научного языка он пытался найти истину. Убрать из языка предвзятое понимание значения и растворить базовые темы и идеи в языке, им созданном.
– То есть ты определенно решил, что символы Атлантиды – это научный язык?
– Чем больше я об этом думаю, тем больше склоняюсь к тому, что так оно и есть. – Скотт поскользнулся, неуклюже взмахнул руками, но все же ухитрился удержаться на ногах. – Эти люди, – продолжал он, – знали толк в инженерном деле, астрономии, физике и акустике. Вполне естественно, что они стремились и общаться научным способом. Лейбница интересовал такой язык, который обеспечивал бы единственно обмен идеями. Шестьдесят четко разделенных типов звука вполне покрывают весь спектр голосовых способностей человека. Вот почему я предполагаю – только предполагаю, – что те, кто хотел сообщать идеи, должны были, создавая язык, брать в расчет все другие существовавшие в ту пору языки.
– Это же невероятно сложно.
– А построить город из кристалла углерода-60? Тем не менее если сделанные со спутника фотографии верны, то это им удалось.
Он замолчал, сосредоточив все внимание на том, чтобы сделать следующий шаг. Шаг за шагом. Шаг за шагом. Впереди шли другие. Спотыкались, поскальзывались, но все равно двигались вперед. Гэнт, Мейтсон, Хаккетт, Пирс, Юнь и Новэмбер… Четыре американца, потом китаец. Потом три американца… Так, четверо говорят на английском. Потом китайский. Потом снова английский и…
– Это же скачкообразная последовательность, – понял вдруг Скотт. – Вот оно что! Вот как это работает! Скачкообразная последовательность, основанная на переключении языков!
Взволнованная открытием, Сара изо всех сил старалась не отставать от Скотта.
– Но мне казалось, что мы уже отказались от этой идеи, разве нет?
– Да, мы отказались от классической идеи скачкообразной последовательности, – согласился Скотт. – До изобретения компьютера люди, желавшие спрятать какие-то сообщения, иногда вставляли их в тексты. Внешне все выглядело как обычный рассказ или, например, письмо. Но тот, кто занимался расшифровкой, отмечал последовательно, скажем, каждую четвертую букву и получал тайное послание.
– Но в этом языке такое не сработало, – напомнила Сара. – Мы пытались. И ничего не получилось.
– Верно, не получилось, – потому что мы пробовали применить классическую скачкообразную последовательность. Принцип был верен, только мы не угадали с типом последовательности. Ключ в числовом ряде. Все дело именно в числовом ряде. Держу пари на что угодно. Чтоб мне помереть…
Раньше других отреагировал Хаккетт.
– Ричард, все это очень благородно. Только в данном случае вы рискуете не одной своей жизнью, а и нашими тоже.
– Вот увидите, я прав, – настаивал Скотт.
– Так как же она работает, ваша система? – подал голос шедший во главе отряда Гэнт.
– Каждое число в числовом ряду соответствует некоему известному языку. Возьмем число четыре – это будет английский. Пять – возможно, арабский. Шесть – к примеру, русский. В каждом языке используются по сути одни и те же звуки, только с собственными вариациями. Поэтому получается как бы наложение звукового употребления. Вот почему определенные числа могут ассоциироваться с одним и тем же символом. Но я забегаю вперед…
А работает она так. Вы записываете числовой ряд. А над ним пишете символы в том порядке, в каком они представлены на известных нам памятниках. Потом выбираете язык, берете назначенное ему число и идете по числовому ряду. Каждый раз, когда вам попадается, скажем, число четыре, вы отмечаете оказавшийся над ним символ. Таким способом текст шифруется на избранном вами языке. Другими словами, вы производите расчет скачкообразной последовательности.
– И сколько же, по-вашему, языков скрыто в этих символах? И почему? – спросил Пирс. – По-моему, получается чересчур сложно.
Взгляд Скотта уперся в затылок Хаккетта, занесшего ногу для очередного шага по опасной тропинке.
– Я бы говорил не о сложности, а о комплексности.
Физик склонил голову в знак согласия.
– Подумайте сами. Мы говорим о цивилизации, существовавшей двенадцать тысяч лет назад и говорившей на языке, совершенно не похожем на наш. Как и сейчас, в то время люди пользовались многими языками. Они не знали, какие языки сохранятся, а какие исчезнут. Вот почему выбрали шестьдесят наиболее многообещающих и ввели их в некую систему, которую смогли бы расшифровать люди будущего.
– Но обнаружить числовой ряд мы смогли только с помощью компьютера, – напомнила Новэмбер.
– Науку эти люди знали лучше, чем знаем мы ее сегодня, – мрачно заметил Хаккетт. – Полагаю, они понимали, что бесполезно и бессмысленно сообщать нечто сложное тем, кто не способен это понять. Представьте, что вы посадили неандертальца в «Боинг-767». Первым его побуждением будет попробовать на вкус кресла. Ему и в голову не придет, что на самолете можно летать. – Он посмотрел на остальных. – Вряд ли они хотели, чтобы мы начали поедать кресла.
– Шестьдесят различных чисел, – рассуждал Скотт. – Они представляют шестьдесят различных языков, соответствующих шестидесяти различным символам. Если мы считаем, что заслуживаем спасения, то должны решить эту загадку.
– Все, что от нас требуется сейчас, это выяснить, какие они выбрали.
– Ну, по крайней мере английского среди них точно нет, – сказала Новэмбер. – Он существует всего-то несколько сотен лет. Мы же имеем дело с языками, которые возникли тысячи лет назад. Древнеегипетский протянул пару тысяч.
– К тому же, вопреки современным теориям, он как будто появился совершенно ниоткуда, – согласился Скотт. – Но нет, древнеегипетский слишком молодой язык. Возможно, нас устроил бы его предок. В общем, надо искать древние языки. Понастоящему древние.
– Как насчет финикийского? – спросил Пирс.
– Большинство ныне живущих языков, вроде иврита и арабского, происходят от арамейского, который в свою очередь является прямым потомком финикийского, – ответил Скотт. – Это верно. Но есть язык еще более древний, тот, от которого произошел финикийский, и язык этот – протоханаанский. Кстати, читать и писать на нем можно в нескольких направлениях.
– Вам не кажется странным, – задумчиво пробормотал Хаккетт, переступая ширящийся по мере увеличения крутизны спуска поток фосфоресцирующей воды, – что числа языкам присвоены произвольно? Почему один язык получил число четыре, когда ему с таким же основанием можно дать число двадцать четыре или шестнадцать? Что лежит в основе такого числового распределения?
– Возможно, ключ стоит поискать в мифах и легендах, – предположил шедший впереди Гэнт.
