Жан-Кристоф Гранже - Лес мертвецов
— Вроде операции «Кондор»?[79]
Пельегрини равнодушно пожал плечами:
— Зачем выволакивать на свет божий такое старье?
Жанна решила слегка показать зубы:
— Военные власти тоже привели Аргентину к краху.
Пельегрини грохнул об стол зажатыми в кулаки ножом и вилкой:
— Наше единственное поражение — это Фолклендская война! Дурацкая идея дурака-генерала! Поганые англичане! В девятнадцатом веке, когда они осадили Буэнос-Айрес, наши женщины лили им на головы кипящее масло. Вот это было время! — Полковник ткнул вилкой в сторону Феро: — А что-то парень ничего не ест?
— Он уже пообедал. Но вы начали говорить о том, что случилось с адмиралом Палином…
— Ах да. Как-то раз, когда только начинали практиковать vuelos — Палин тогда был простым морским офицером, — у него вышла одна неприятность. Врач делал в самолете уколы заключенным. Обычно, как только они отрубались, мы их раздевали. Я сам участвовал в таких операциях: смотреть на все эти кучей сваленные голые тела, как в нацистском концлагере, вещь малоприятная, вы уж мне поверьте. Ну, потом открывали люк и сбрасывали их вниз. И вот Палин тащил одного парня к люку, а тот возьми и проснись. И как вцепится в него! — Пельегрини рассмеялся. — И этот придурок чуть не сверзился вниз вместе с диверсантом!
Он захохотал еще громче, но постепенно смех перешел в хриплый кашель. Насупившись, он вернулся к своей тарелке с мясом:
— Он говорил, этот парень потом снился ему по ночам. Снилась его рожа, перекошенная от страха. И руки, которые он никак не мог от себя оторвать… И все ему казалось, что он слышит, как тот кричит, пока летит вниз… Палин считал, что ничего хуже vuelos и быть не может. Как будто сам Господь Бог пробудил этого заключенного, чтобы Палин осознал, что за мерзости творит. — Пельегрини выпрямился и напыщенно продекламировал: — «Глаз был в могиле и глядел на Каина…»[80]
И вдруг взмахнул своим ножом в потеках крови, словно отметая прочь все сказанное раньше:
— Но это ему не помешало продолжать в том же духе. И между прочим, основать милицию «Три А». Славная работа.
Жанне уже приходилось слышать это название. Аргентинский антикоммунистический альянс. Террористическая ультраправая группировка, во все черные годы поставлявшая кадры для эскадронов смерти.
— Затем, — продолжал полковник, — он стал адмиралом. Видела в нем души не чаял. Он у них считался интеллигентом, но это как раз было не трудно. Его назначили главой государственного секретариата по информации. Руки пачкать больше не требовалось. Ну, а потом он открыл психоанализ.
— Психоанализ?
— В Аргентине такие штуки идут на ура. Он много лет посещал аналитика…
Жанна представила себе, как адмирал Альфонсо Палин — главный палач, серийный убийца, «мозг» всех операций по выявлению и уничтожению недовольных, раз в неделю отправляется к психоаналитику и раскрывает перед ним душу, очевидно, в надежде усмирить муки совести. Миссия невыполнима.
Но пора было брать быка за рога:
— Нам известно, что в тысяча девятьсот восемьдесят первом году Альфонсо Палин приезжал в Кампо-Алегре, которым вы тогда руководили…
Пельегрини перешел к achuras — по-испански это слово означает «пустяки». Сосиски… Кровяная колбаса…
— Вы умеете собирать информацию…
— Не могли бы вы рассказать, что тогда произошло?
Пума насторожился:
— С какой стати я должен вам это рассказывать?
Она решила сыграть на его тщеславии:
— Чтобы занять центральное место в нашей книге. — И добавила по-французски: — En haut de l'affiche.[81] И потом, вы же сами только что сказали: срок давности.
Полковник улыбнулся самодовольной и злобной улыбкой. Да, тщеславие — вот его ахиллесова пята. Жанна помимо воли начинала проникаться чем-то вроде уважения к этому типу. Убийца, виновник гибели сотен и тысяч людей, но в то же время человек прямой и по-своему честный. Не лжет и не изворачивается.
— В то время у нас была большая проблема, — заговорил полковник. — Генералы решили, что убивать детей заключенных не стоит. Следовательно, их надо было собирать. Воспитывать. Знаете, как говорили в Чили? Убей суку, пока не наплодила щенят. А у нас так не поступали. У нас малышам оставляли жизнь и возвращали их на прямую дорогу. Переводили в другую школу. Я всегда считал, что мы совершаем ошибку. Их тоже надо было уничтожить. Всех. Сегодня-то каждому ясно, к чему это нас привело: эти паршивые сопляки, которых пощадили, которых вырастили, оборачиваются против нас же! Чего было не погрузить их всех на один пароход? Канистра бензина и спичка…
— Так что же все-таки произошло?
— Бардак начался, вот что! — спокойно сказал Пельегрини. — Правила полетели к черту. Бабы рожали прямо в камерах. Офицеры забирали у них младенцев и несли своим шлюхам в подарок. Один комиссар удочерил новорожденную девчонку, чтобы вырастить себе к старости невесту. Чины постарше торговали детьми — предлагали зажиточным семьям. Видела понял, что пора положить конец этому бедламу. И приказал Палину провести перепись.
— То есть переписать младенцев, родившихся в концентрационных лагерях?
Полковник проглотил сосиску:
— Именно.
И тут в первый раз за все время беседы подал голос Феро:
— Ну а матери? Что сталось с матерями?
— Их переправили.
— Куда?
Пельегрини поочередно обвел взглядом Феро и Жанну. Казалось, их наивность поразила его до глубины души:
— В Буэнос-Айрес отправляли телекс с пометкой RIP — Resquiescat in расе.[82] Тогда еще попадались люди с чувством юмора.
— В ноябре восемьдесят первого года, — не отступала Жанна, — Палин прибыл в Кампо-Алегре с заданием провести перепись родившихся младенцев. Но произошло нечто неожиданное. Адмирал сам захотел усыновить ребенка.
Пума издал восхищенный свист.
— Да уж, companera, материал собирать вы действительно умеете.
— Мальчику было девять лет. Его звали Хоакин. Он уже жил в приемной семье — у младшего офицера военной базы Уго Гарсии. Это был алкоголик, который допился до того, что убил жену, а потом покончил с собой. Хоакин убежал в лес и скрывался там три года, пока его не подобрал бельгийский иезуит Пьер Роберж. В марте тысяча девятьсот восемьдесят второго года Роберж, вместо того чтобы отдать ребенка Палину, бежал вместе с ним в Гватемалу. Но в конце концов снова связался с вами и передал мальчика Палину, а сам кончил жизнь самоубийством.
Пельегрини рассмеялся:
— Вот видите, вы сами все лучше меня знаете!
— Ответьте мне всего на один вопрос. Почему Альфонсо Палин хотел усыновить Хоакина, несмотря на то что у ребенка были все проявления аутизма и явная склонность к агрессии?
Пума задумчиво покачал головой. На губах у него еще не погасла улыбка. Как будто он продолжал про себя усмехаться над забавной иронией судьбы:
— Причина-то у него была. Самая основательная. Хоакин был его сыном. Его биологическим сыном.
— Что?!
— Сравните даты. Сразу поймете, что хронология хромает. В восемьдесят втором году Хоакину было девять лет. Значит, он родился в семьдесят третьем. За три года до начала диктатуры. Он и в самом деле не принадлежал к украденным детям, потому что такие появились только после семьдесят шестого года. Просто его мать подложила нам свинью. Это было еще до того, как мы пришли к власти.
— А кто была его мать?
— Секретарша в ЭСМА. Как ее звали, не скажу, не помню. Но мы выяснили, что она шпионка, из левых. А у нас работает, чтобы добывать секретную информацию. Ну, ее отправили в Кампо-Алегре, и там ей развязали язык…
— Но при чем тут Альфонсо Палин?
— При том, что она работала в ЭСМА его личным секретарем. Ну и спала с ним. В койке вытягивала из него нужные сведения. Правда, болтали, что у них в самом деле была любовь, но про это ничего не скажу, сам не знаю. Короче говоря, когда Палин увидел список рожениц заключенных, то обнаружил в нем имя своей пассии. Он, оказывается, и понятия не имел, что она беременна. Ну, он прикинул по датам и понял, что отец ребенка — он.
— А может, у нее был и другой любовник? Тоже из левых? Какой-нибудь montonero?[83]
— Так и я ему то же самое втолковывал, а он — ни в какую. Уперся на своем. И кстати, оказался прав.
— В каком смысле?
— В смысле яблочко от яблони. Мальчишка был вылитый папаша. И чем старше становился, тем больше был на него похож.
— Внешне?
— Ну и внешне, конечно. Но главное, характером. Такой же мясник, только маленький. И дикий…
Жанна посмотрела на Феро. Как бы невероятно ни звучал рассказ Пумы, он объяснял и начало, и конец этой истории. Упорство, с каким Палин разыскивал Хоакина. И тот факт, что в кабинете психиатра он представил его как своего сына.
