Дженнифер Ли Кэррелл - Шифр Шекспира
— Льет с середины утра не переставая. — Сэр Генри махнул рукой. — Как видишь, мы все равно не смогли бы вернуться прежним путем, даже если б Мэттью столь необдуманно его не завалил. Вход уже под водой, как и первые залы, скорее всего. — Он похлопал по камню рядом с собой: — Присаживайся, дорогуша. Я хочу, чтобы ты прочитала мне его слово за словом. А заподозрю, что пропускаешь, — начну стрелять.
Мне пришлось пересесть к сэру Генри, с внутренней стороны грота. Будет ли передатчик работать оттуда? Брошь оттянула цепочку, повиснув на шее.
Письмо было написано тем же убористым почерком, который я видела в фолио и листках из Уилтон-Хауса. Граф Дерби писал Уильяму Шелтону. Я, запинаясь, начала читать письмо, а сэр Генри попутно засыпал меня вопросами: «А что это за буква? А тут что написано?»
Автор просил простить его за долгое молчание и пытался объясниться.
«Единственное, чем я в силах вас отблагодарить, — историей, пересказанной или вымышленной Вами, а после переложенной для сцены. По странной прихоти судьбы из-за нее наш маленький мир однажды поглотило пламя, едва не лишив жизни юное дитя».
— «Дитя»? — буркнул сэр Генри.
— Девочку, которую спасли из горящего «Глобуса», — пояснила я. — Когда он горел в первый раз. Значит, она выжила.
«Несколько намеков, оброненных вскользь фраз — и Говарды не заметят, как окажутся в опале, а винить будет некого, кроме собственной дочери. Должен признаться, отрадная перемена ролей.
Теперь, когда все недосказанное предано забвению, а остальные пьесы вот-вот обретут бессмертие в печати, давняя история поднимает чешуйчатую голову и начинает дышать огнем, словно дракон, восставший от векового сна, который все считали беспробудным. Испанская пьеса угрожает ей, ибо она, как Лусинда, обрела счастье в бедном доме Карденио.
Быть может, сейчас Вы улыбнетесь, прочтя это.
«Чья? — спросили Вы как-то во гневе. — Чья она дочь?»
Думаю, время покажет. Пока она растет сама по себе, как роза красоты. Я называю ее дочерью Шекспира, и этого довольно».
Сэр Генри выхватил письмо у меня из рук.
— В самом деле, довольно.
Я потянулась за ним, чтобы дочитать, но он направил на меня пистолет.
У меня в висках стучала кровь, заглушая рев потока, бегущего по ущелью. «Дочь Шекспира»? Я облизала пересохшие губы.
Где же подмога, на которую Бен так рассчитывал? Может, передатчик отскочил от броши, пока я ползала по подземелью?
— Сэр Генри, пожалуйста, — просила я. — Ведь это письмо может рассказать нам правду о Шекспире!
— Если он не тот, кто писал пьесы, — грош цена такой правде. Я не хочу ее знать и не хочу, чтобы другие узнали.
Так вот для чего все эти убийства — защитить Шекспира из Стратфорда? Значит, так сэр Генри себе это объяснял? Крестовым походом в защиту шекспировской веры, где он был главным рыцарем?
Сэр Генри посмотрел на письмо в своей руке.
— Ирония ироний. Я все отдал за то, чтобы найти пьесу, а разыскал письмо, существование которого старался утаить любой ценой.
Мне нужно было остаться у края пещеры — вдруг передатчик все еще находился у меня, — поэтому я пошла на подкуп. А единственной валютой, которую ценил сэр Генри, был Шекспир.
— Пьесу вы тоже разыскали, — сказала я. — Она между форзацами «Дон-Кихота». Кажется, написана тем же курсивом. Могу вам ее почитать, если хотите.
Сэр Генри прищурился.
— Начало такое: «Входят Санчо и Дон-Кихот», — сказала я. — Дальше я прочесть не успела.
Он отступил к стене.
— Показывай.
Я вытащила книгу из сумки и вынула перевязанную стопку бумаги, осторожно расправляя листы.
— «Золото возьми себе, друг Санчо. А я оставлю книгу…»
Глаза сэра Генри загорелись жадным огнем.
— Пропавшая пьеса Шекспира, — пробормотал он. Потом улыбнулся. — Читай.
Никогда в жизни мне не выпадало труда тяжелее — читать вслух историю любви и предательства под взглядом сэра Генри, выжидая, когда он ослабит бдительность, надеясь, что сигнал не потеряется, а Бен не умрет один, в темноте, не дождавшись подмоги.
Я закончила первый акт и перешла ко второму.
Я — склеп, могила для своей же чести.Поместье мрачное, где смерть одна гнездится.
И запнулась. До меня вдруг дошло, что помощи нет и не будет. Даже если сигнал и пытались услышать извне — возможности не было: стены грота его не пропускали.
Под обрывом тянулся узкий карниз, уходя чуть вбок, прежде чем сровняться со скалой. Не успел сэр Генри опомниться, как я перемахнула через его ноги и выскочила на этот выступ, одной рукой цепляясь за каменную стену, а другой сжимая пьесу и дергая за цепочку с брошью.
— Кэт! — воскликнул сэр Генри с неподдельной тревогой. — Вернись!
Я продолжала дергать.
— Нет причин так рисковать — ни жизнью, ни пьесой.
— Все равно вы меня в живых не оставите. А пьеса — так, для отсрочки приговора.
Его тон стал бархатным, увещевающим.
— Вернись, и мы все обсудим. Ты сможешь поставить пьесу, я буду твоим Кихотом.
— Думаете, Бен согласится?
Сэр Генри затих.
— Понятно. Значит, таково условие? Вы меня не убьете, а я брошу его там, чтобы пьеса досталась нам обоим?
— Он уже не жилец, Кэт.
Цепочка наконец-то лопнула, и брошь осталась у меня в ладони. Я затолкала ее в трещинку на скале. Одновременно часть карниза обрушилась, просыпав каменные осколки в реку. Я пошатнулась, но сохранила равновесие. Между скалой и уступом, где я стояла, поползла трещина.
— Кэт, не глупи.
— Бросьте пистолет.
Он заколебался. В следующую секунду отвалился новый кусок карниза. Пистолет, очертив дугу, полетел в бурлящую реку.
Скала у меня под ногами заскрипела. Я начала боком пробираться к пещере.
— Прыгай! — закричал сэр Генри.
И я прыгнула. В тот же миг каменный выступ откололся и с ревом обрушился вниз, взметнув к небу водяной столб и тучу брызг.
Я лежала на краю грота с пьесой в руке, пытаясь отдышаться. Сэр Генри шагнул в мою сторону.
— Назад.
Он остановился.
— Бросьте сумку и отпихните ее в глубь пещеры. — Мне не хотелось давать ему времени на раздумья о том, что делать с недочитанным письмом, сложенным внутри ее.
Сэр Генри уронил сумку, но толкать ее не стал, а вместо этого сам отошел к стене.
— Ты хотя бы представляешь, что творишь?
Я оставила сумку там, где он ее положил, подтянула к себе книгу и снова засунула в нее листы пьесы, собрав их, как раньше.
— Какая разница, кем он был? Почему вы так боитесь правды?
Он прислонился спиной к скале и сполз на пол, закрыв лицо ладонями.
— «"Что есть истина?" — спросил насмешливо Пилат и не стал дожидаться ответа». Слова Бэкона. — Он поднял голову. — Правды я не боюсь, Кэт. Я боюсь фактов. Тирании мелких фактов. Истина, Правда с большой буквы такова, какой и должна быть. Не та, что была или есть сейчас, — как рассказчик, постановщик, ты наверняка это знаешь. — Его голос зазвучал еще глубже, теперь он прямо-таки завораживал. — О чем бы ни говорилось в каком-то паршивом старом письме, правда в том, что Шекспир — выходец из народа, его душа. Не граф, не рыцарь, не королева и — Боже упаси! — не кучка придворных бюрократов. Почему многие не желают признать, что обычный мальчишка, по сути никто и ничто, способен не просто хорошо творить, а творить грандиозно? Я сам в некоторой степени прошел этот путь — от уличной рвани до рыцаря сцены. Так почему Шекспир из Стратфорда не мог заслужить бессмертие?
— Нам важны его пьесы, сэр Генри, а не родословная.
— Ошибаешься, Кэт. Как рассказ о твоем Аврааме Линкольне с бревенчатой хижиной, история парня из Стратфорда подчеркивает одно очень важное обстоятельство: гений может «выстрелить» где угодно. Великим способен оказаться любой. Шекспир как-то помог мне выбраться из клоаки, и я полжизни прославлял его в благодарность за это. Он дарит надежду и другим. Так по крайней мере я всегда думал. Это дало мне второе дыхание, снова привело в театр… Когда я отыграю отца Гамлета, Просперо, Лира и Леонта, я тем самым передам и сохраню шекспировское наследие для следующих поколений… Если ученые блохоискатели побудут все это время в стороне.
— Вы его наследие со своим не путаете?
Сэр Генри посмотрел с укором:
— Я думал, ты поймешь.
— Мне что, надо было согласиться с вами? — Я вскочила, держа в руках книгу с вложенной в нее пьесой. — А он, по-вашему, согласился бы? — Меня разобрала злость. — Думаете, Шекспир, кем бы он ни был, обрадовался бы тому, что вы убивали во имя него? — Моя ярость, мгновенно вскипев, так же быстро обратилась в лед. — Я все отлично поняла, сэр Генри. Поняла, что вы — убийца и трус, который боится взглянуть в глаза правде.
