Грег Кайзер - Самая долгая ночь
Голос Науманна на том конце провода был не просто маслянистым. Он был маслянистым в квадрате. Пройсс закрыл глаза, как будто тем самым мог спастись от вспышек слепящего света в глубине глазных яблок. Мигрень была точно такая же, что и в России, когда он стоял на краю ямы и лично принимал участие в расстреле, чтобы воодушевить своих подчиненных. Нервы, сказали тогда ему доктора. Нервы и стресс.
— Мне кажется, ты утаил от меня одну важную вещь, от меня или штурмбаннфюрера Цёпфа. Неужели ты надеялся провернуть свою интригу вместе с абвером? Неужели ты утаил от меня свой секрет? — гремел в телефонной трубку голос Науманна словно глас Божий в Судный день. — Я же велел тебе следить за ним, Хорст, а не вступать в тайные заговоры. Или я не говорил тебе, что абвер кишмя кишит предателями?
Пытается прощупать меня, подумал Пройсс, задействовал остатки разума, еще не убитые головной болью. Ходит вокруг да около и пытается угадать. Ничего толком он не знает. И у меня нет иного выхода, как бессовестно лгать. Пройсс закрыл глаза, как будто тем самым мог отогнать боль.
— Бригадефюрер, вы ошибаетесь. Я не вступал с Гискесом ни в какие тайные заговоры. Я поступил так, как вы мне велели, я лишь следил за ним. И когда он пришел ко мне со своей историей…
— Гауптштурмфюрер! — рявкнул в трубку Науманн. Его окрик был сродни пощечине. Науманн никогда не обращался к нему по званию. — Не смейте мне лгать! — орал он в трубку. — Передо мной лежит письмо, которое сегодня доставили курьером из Амстердама, всего три четверти часа назад. В нем все сказано. И про вашу Виссер, и как вы возились с бандой евреев, и про их план угнать поезд. И про лодки. Будут задействованы лодки, сказано там, а вы по-прежнему отказываетесь сказать мне правду!
— Кто это говорит? — выдавил из себя Пройсс едва слышным шепотом. — Кто распространяет эту ложь?
Не иначе как Гискес. Кто, если не он. Больше некому. Он предал меня, пока я надеялся предать его. Я застрелю этого мерзавца, застрелю лично, собственной рукой.
— Какая разница, гауптштурмфюрер, — голос Науманна слегка смягчился. — Как только евреи прибыли в Вестерборк, ответственность за них несет Геммекер. Значит, и я тоже. Более двух тысяч евреев на сегодняшнем транспорте, если верить Брумму. Такое количество пропавших евреев может серьезно испортить мне репутацию, Хорст.
— Да, бригадефюрер, — негромко произнес Пройсс. Науманн вновь назвал его по имени, и все равно, он был почти уверен, что прежней теплоты в их отношениях уже никогда не будет.
— Найдите мне этот поезд, и я забуду про все, ради нашего прошлого. Но если не сумеете, — Науманн на мгновение умолк, однако затем его голос вернулся, сильный и спокойный. — Я заявлю, что вы скрыли от меня и Цёпфа правду. Что вы вступили в сговор с абвером и тем самым попустительствовали тому, что произошло, чтобы очернить меня и Цёпфа в глазах Берлина.
Пройсс подумал, что его сейчас вырвет, и не смог ничего даже промямлить в ответ.
— Хорст, о том, что поезд пропал, — никому ни слова, — тем временем продолжал Науманн. — Я поручаю это дело тебе, под твою личную ответственность. Свяжись с орпо в Гронингене. Моего человека там зовут Хассель. Он будет держать рот на замке. Но кроме него, никому ни слова. И если вдруг станет известно…
— Я буду действовать предельно осторожно, обещаю вам, — Пройсс был готов трясущейся рукой положить трубку, но, похоже, Науманн еще не закончил.
— На Принцальбрехтштрассе мясницких крюков хватает с избытком, мой друг, — произнес Науманн. — И я бы не хотел болтаться ни на одном из них.
Вспышка света в глазных яблоках была даже ярче, чем слепящий солнечный свет. Пройсс испугался, что его череп вот-вот расколется от боли.
Маус запыхался, пока бежал вдоль медленно ползущего поезда. Он буквально в последний момент успел ухватиться за поручень и подтянуться на подножку локомотива.
— Спасибо, хотя и не за что, — сказал он Схаапу, но голландец все равно его не понял и лишь растерянно заморгал. Схаап стоял за спиной машиниста с одной стороны, Каген — с другой. Альдер занял место сбежавшего кочегара и, работая лопатой, подбрасывал уголь в топку.
Маус высунул голову из локомотива, чтобы взглянуть на пути сквозь завесу дождя. Он мало что увидел, в основном лишь рельсы, что изгибались влево и исчезали из виду, и кирпичные постройки рядом с железнодорожными путями.
— Йооп говорил, что из Гронингена ветка ведет в Эйтхейзен, — заметил Схаап. Маус вновь втянул голову в локомотив.
— Этот все знает, — проговорил Каген, указывая на машиниста. Он успел натянуть на себя мундир орпо. Маус заметил кровь на воротнике.
Схаап произнес что-то на голландском, и машинист повернулся от своего металлического стула, намертво привинченного к стене локомотива. Лицо машиниста напоминало грязную кожу, в складках которой без труда можно было спрятать монету. Его седые волосы торчали во все стороны из-под засаленной фуражки. Руку он по-прежнему держал на регуляторе.
— В Гронингене у людей возникнут вопросы, — произнес машинист причем по-английски.
— Ты говоришь по-английски? — поинтересовался Маус.
— Да.
— Заткнись, гангстер! — рявкнул на него Каген. — Какие вопросы?
Машинист, не сводя глаз с Мауса, ответил на заданный ему вопрос.
— У каждого поезда имеется свое расписание. Даже у таких, как этот.
— И что из этого?
— Он хочет сказать, что у людей возникнут вопросы, почему он идет не по расписанию, вот что, — Маус по-прежнему буравил машиниста взглядом. — И поэтому, когда мы прибудем в Гронинген, нас остановят и начнут задавать вопросы. Я верно говорю?
— Верно, — подтвердил машинист.
— Но Йооп сказал, что он мог бы провести поезд прямо через стрелки без всякого подозрения, — возразил Каген. Поезд плавно вписался в новую колею. — Ты знаешь, где это?
— Знаю.
— Ну, тогда и проведи поезд через них, — слова Кагена прозвучали не как просьба, а как приказ. — Через стрелки. Выведи состав прямо на путь, что ведет в Эйтхейзен. И тогда никто на станции не узнает, что это за поезд. И никто нас не остановит.
Маус ждал, что скажет на это машинист. Тот посмотрел сначала на него, затем на Кагена.
— А зачем мне это делать? Чтобы вы потом меня застрелили, как вы застрелили орпо и жандармов? — сказал он и многозначительно посмотрел на мундир Кагена.
Немец вскинул ствол своего «стэна». Маус успел заметить, что автомат на боевом взводе. Тогда он посмотрел на лицо пожилого машиниста и сделал для себя вывод, что тому уже все равно. Машинист слышал выстрелы, возможно, даже, видел, как Каген уложил охранника. Так что терять ему было нечего. Каген может сколько угодно угрожать ему автоматом, но такой человек все равно поступит по-своему.
Маус встал между Кагеном и машинистом.
— Вас никто не застрелит, обещаю вам.
— Не мешай, — произнес у него за спиной Каген.
Маус обернулся к нему.
— Ну, давай, застрели его, — произнес он по-немецки, чтобы голландец его не понял. — И тогда нам всем конец. И тебе, и мне, и всем остальным.
— Он сделает то, что я ему скажу, — огрызнулся Каген.
— А что если не сделает? Ты застрелишь его? И кто тогда поведет состав? Ты не можешь убивать людей направо и налево, потому что иначе нам никогда не выбраться отсюда. Не знаю, как тебе, а лично мне хочется живым вернуться домой.
Поезд, покачиваясь, шел вперед. В будке машиниста было слышно лишь жаркое дыхание локомотива и скрежет лопаты, которой орудовал Альдер. К великому удивлению Мауса, Каген кивнул и опустил свой «стэн».
Маус обернулся к машинисту и обратился к нему по-английски:
— Если ты нас выдашь или попытаешься убежать, как твой приятель, — произнес он, стараясь говорить как можно спокойнее, глядя голландцу прямо в глаза, — я застрелю тебя сам. Ты меня понял?
Но машинист даже не моргнул глазом.
— Первая стрелка в полукилометре отсюда. Кто-то должен ее переключить, когда я сделаю запрос. Но это должен быть голландец. Потому что на сортировочной станции будет полно рабочих, и они должны слышать лишь голландскую речь.
Тем временем небеса разверзлись еще больше, и по стальным бокам локомотива застучали крупные капли дождя. Некоторые залетали внутрь и с шипением закипали, упав на стальной пол перед топкой.
— Я готов это сделать, — произнес Схаап.
Локомотив замедлил ход, колеса едва крутились, и с обеих сторон валили клубы пара. Маус стоял с открытой стороны позади машиниста, чтобы видеть, что происходит впереди. Схаап, сняв с себя «стэн», засунул в карман пальто «смит-и-вессон» и побежал впереди состава. Добежав до стрелки — металлического рычага длиной в три фута рядом с путями — остановился. На одном конце рычага, ближе к путям, был нарисован белый круг, на другом конце, который был похож на противовес, крепился квадратный кусок железа. Схаап нажал на рычаг, затем ухватился удобней и толкнул. Балка повернулась вправо, а с ней и белый круг на ее конце. Маус следил за стрелкой на путях. Было слышно, как та тоже передвинулась. Рука стоящего за стрелкой семафора опустилась вниз, а свет изменился с зеленого на красный.
