Грег Кайзер - Самая долгая ночь
— Bist du Jude, Gangster, oder nein?[27] — спросил Каген и рассмеялся. От этого противного смешка Маусу сделалось не по себе, он даже ощутил, что озяб и промок до нитки. Вопрос Кагена прозвучал примерно так же, как когда тот спрашивал немца охранника.
«Гангстер», — подумал Маус. По пути в Англию Каген, помнится, назвал его худшим из евреев. И кто теперь из нас двоих гангстер?
Не сводя взгляда с «веблея» в руке Кагена, он покачал головой.
— Еврей, но только не такой, какой ты думаешь.
Кажется, пронесло. Каген ослабил хватку. Наверно, решил, что не стоит рисковать. Этак недолго получить выпущенную из «вельрода» пулю. Схаап заговорил по-голландски и указал жандармам на деревья, что росли шагах в двадцати от насыпи. Каген двинулся вслед за Схаапом. Шестеро жандармов шагали впереди.
Вскоре из-за деревьев донеслись первые выстрелы, и Маус внутренне сжался. Стрельба также спугнула стаю огромных ворон. А еще ему показалось, будто откуда-то издалека донесся лай собак.
Да, зря они убили жандармов. Ничего хорошо от этого не жди, подумал он, глядя, как над деревьями кружится черная воронья стая.
Глава 20
Вторник, 27 апреля 1943 года, 4 часа дня.
Маус резко поднял тяжелый засов. До него тотчас донесся лязг металла о металл, однако не успел он оттолкнуть дверь, как изнутри показались руки и принялись толкать дверь до тех пор, пока не образовалось отверстие, достаточное для того, чтобы в него пройти.
— Река! — крикнул он внутрь вагона. Увы, голос его не достиг цели, поглощенный людской массой, устремившейся в проход.
Некоторые спустили ноги, готовые спрыгнуть на землю.
— Нет, нет, оставайтесь внутри! — крикнул Маус. Но он не говорил по-голландски, как, впрочем, никто его и не слушал, не говоря уже о том, что никто не понимал по-английски. Первые трое или четверо людей успели спрыгнуть на землю и теперь стояли на насыпи. Вид у всех был растерянный. Казалось, еще немного — и люди со всех ног бросятся искать спасения среди деревьев.
— Загони их назад в вагон! — крикнул Каген. Вот мерзавец. Впрочем, английский Кагена был исковеркан немецким акцентом, но именно благодаря этому обстоятельству им удалось остановить людскую массу.
— Река! — крикнул Маус, пропустив слова Кагена мимо ушей.
— Загони их обратно в вагон. Мы трогаемся!
— Пошел к черту, — огрызнулся Маус. Глядя на некоторых из тех, что застыли в дверях, можно было легко догадаться, что они не прочь присоединиться к тем, кто уже стоял на земле. — Сам скажи.
— Zurück! Zurück in den Wagen![28] — рявкнул Каген и для пущей выразительности помахал «стэном». Немецкая речь и автомат сделали свое дело. Было видно, что евреи напуганы. Все как по команде отшатнулись от двери, а те, что успели спрыгнуть на землю, начали в срочном порядке карабкаться назад.
— Леонард! Леонард! — донесся до него голос Реки, а потом он увидел ее. Вытягивая шею, она смотрела из-за плеча какой-то женщины недалеко от двери. Кое-как протиснувшись сквозь плотную людскую массу, она рухнула на колени. Маус схватил ее за плечи и притянул к себе.
— Ты жив, — прошептала она, уткнувшись лицом ему в шею.
— Помоги мне закрыть вагон, — сказал Каген и, схватив край двери, начал задвигать ее на место.
— Погоди! — крикнула Река и, вскочив в узкую щель, крикнула снова, на этот раз, куда-то внутрь темного вагона, в котором пахло цирком. — Вресье!
Затем она позвала еще раз:
— Вресье!
Откуда-то изнутри послышалось шарканье ног. Река сунула руку внутрь вагона и вытащила оттуда Вресье, которая тотчас соскользнула на гравий насыпи. Каген тем временем задвинул дверь на место и опустил засов.
— Я иду к локомотиву, — сказал он, — а вы садитесь в вагон охраны.
Маус не любил, когда ему приказывают, однако знал, что для Реки и Вресье последний вагон — самое удобное место. Тем более что Схаап уже там. Может, при виде жены он перестанет кривить рот. И Маус помахал рукой, мол, идите в последний вагон. Река взяла за руку истощенную женщину в рваном зеленом платье и повела ее к хвосту поезда.
На какой-то миг Маус остался один. Он приложил ладонь к двери, и ему показалось, что доски подрагивают. Что тому причиной? Люди внутри или его собственная рука?
Река поерзала на сиденье, чтобы получше рассмотреть Леонарда, но тем самым разбудила Вресье, которая прильнула к ее плечу. Та тотчас потерла глаза, запавшие, с темными кругами. Река уже почти забыла о том, как скудно кормили узников Вестерборка.
Вресье положила ей на плечо голову. Казалось, это не голова, а пушинка.
— Тебя зовут Река? — голос женщины звучал тихо, однако громче, чем она ожидала.
Река кивнула.
— Он с тобой? — спросила Вресье, глядя на Леонарда, который сидел напротив окна. Он посмотрел в их сторону, но так как Вресье говорила по-голландски, ему ничего не оставалось, как вернуться к созерцанию капель дождя, что по диагонали стекали по оконному стеклу.
— Не знаю, — ответила Река. Она заглянула в зеленые глаза своей попутчицы, и та впервые, не моргнув, выдержала ее взгляд.
— Нет, другой, тот, что с повязкой.
— Каген, — уточнила Река.
Вресье вновь посмотрела на Леонарда.
— Я не знаю, как мне лучше это сказать… — начала было она, но не договорила. Однако, помолчав, продолжила: — Ты только не подумай, будто я желаю тебе зла, просто я тебя совсем не знаю. Ты понимаешь, о чем я?
Река подумала, что да, она понимает.
— Мне тоже жалко, что все так получилось с Рашелью, — сказала она.
Вресье повернулась к ней лицом. Ее зеленые глаза напоминали крошечные опалы.
— Но почему Каген не?.. Разве он не любил мою Рашель? — спросила она.
— Не знаю, — ответила Река, и когда рука Вресье дрогнула на ее руке, поспешила добавить. — Наверно, все же любил.
— Но ведь он не… — Вресье не договорила, и, судя по всему, не собиралась продолжать этот разговор. Река поняла это по тому, как Вресье отстранилась, убрала руку и положила себе на колени.
— Он все равно ничего не смог бы сделать, — тем не менее сказала она. Однако стоило ей протянуть руку, чтобы успокоить свою собеседницу, как та оттолкнула ее руку и еще больше отодвинулась к краю сиденья. Сбросив деревянные башмаки, она подобрала под себя ноги и свернулась калачиком.
Река слушала монотонный стук колес. Слушала долго и задумчиво. Однако затем вновь взяла лист бумаги и карандаш, которые достала еще до того, как Вресье проснулась.
Еще один рисунок, на обратной стороне первого. Быстрые, короткие штрихи из-за тряски вагона. На нем Леонард был изображен почти в профиль — на этот раз он даже не заметил, что она его рисует. Река добавила несколько штрихов возле глаз. Теперь они смотрели уже не так печально. По крайней мере на портрете. Она сложила бумагу и сунула ее в карман пальто.
Пока она рисовала, рука ее ни разу не дрогнула. Страх перед поездами испарился, как лужа на мостовой в жаркий летний день. Он исчез в тот момент, когда дверь вагона отъехала в сторону, и она услышала голос Леонарда, который звал ее по имени. Все-таки они своего добились! Они сделали невозможное. И каждый километр, что пролетал под днищем вагона, приближал их к спасению.
— Река, — произнес Леонард. От неожиданности она вздрогнула и обернулась к нему. — Мне нужно тебе кое-что сказать.
Но он ничего не сказал, и на какое-то время в вагоне воцарилось молчание. Ей почему-то вспомнился их вчерашний поцелуй в купе первого поезда, и она почувствовала, что краснеет.
— Той ночью на польдере, когда наш самолет приземлился, — начал было он и вновь умолк. Она наклонилась к нему и осторожно, потому что его рука по-прежнему кровоточила там, откуда она вытащила занозу, положила сверху свою ладонь.
— Я знаю, — сказала она, глядя ему в глаза.
Даже несмотря на слой грязи, на его лице проступило удивление.
— Знаешь?
— Знаю, той ночью тебе было страшно. В твоей руке был пистолет, потому что тебе было страшно. Ты бросился назад к самолету. И я знаю, почему. Но ты не трус, — и она легонько похлопала его руку.
Под грязными потеками сажи, оставленными на его лице струями дождя, была заметна растерянность. Но Леонард улыбнулся, теплой, человеческой улыбкой, — с трудом верилось даже, что перед ней гангстер, профессиональный убийца, — и в ответ пожал ей руку.
— Нам следует вернуться в локомотив, — сказал у нее за спиной чей-то голос. Это был Кристиан. Он посмотрел на Вресье, на ее обращенное к нему лицо, однако не стал протягивать руки, чтобы его потрогать. Казалось, будто он заглянул за край жизни и едва не поддался искушению сделать последний шаг. Таким, как раньше, он больше никогда не будет, и всякий раз, когда он будет смотреть на жену, он будет об этом помнить.
