Ричард Матесон - Посылка
Лэс устало вздохнул.
— Одиннадцать, семь, пять, восемь,— сказал он.
Старческие губы зашевелились, древние шестеренки в голове со скрипом завращались.
— Одиннадцать... с-семь...— Светлые глаза медленно моргнули.— Пятьвосемь,— завершил Том на одном дыхании, а затем с гордостью расправил плечи.
Ага, хорошо, думал он, очень хорошо. Завтра его не одурачат, он победит этот их убийственный закон. Рот сжался, а руки крепко вцепились в белую скатерть.
— Что? — переспросил он, стараясь сосредоточить взгляд на лице Лэса.— Погромче,— произнес он раздраженно.— Говори громче.
— Я дал тебе новую последовательность,— произнес Лэс спокойно.— Слушай, читаю еще раз.
Том немного подался вперед, напрягая слух.
— Девять, два, шестнадцать, семь, три,— сказал Лэс.
Том с усилием откашлялся.
— Говори потише,— сказал он сыну. Этого ряда он не успел осознать. Неужели они считают, что человек в состоянии запомнить такую нелепо длинную цепочку цифр?
— Что? Что?! — переспросил он сердито, когда Лэс снова прочитал последовательность.
— Пап, экзаменатор будет зачитывать вопросы гораздо быстрее, чем я сейчас. Ты...
— Это я прекрасно знаю,— холодно перебил его Том.— Прекрасно знаю. Позволь мне напомнить тебе, однако... что это... это еще не тест. Это упражнение. Глупо нестись галопом. Просто глупо. Я должен изучить... изучить этот тест,— завершил он, рассердившись на сына, рассердившись на то, как нужные слова ускользают от него.
Лэс пожал плечами и снова посмотрел в бумаги.
— Девять, два, шестнадцать, семь, три,— прочитал он медленно.
— Девять, два, шесть, семь...
— Шестнадцать, семь, пап.
— Я так и сказал.
— Ты сказал «шесть», папа.
— По-твоему, я не знаю, что говорю!
Лэс на секунду закрыл глаза.
— Хорошо, папа,— произнес он.
— Ну, так ты будешь читать еще раз или нет? — отрывисто спросил Том.
Лэс еще раз прочитал последовательность чисел и, слушая, как отец спотыкается на каждом, бросил взгляд в гостиную, на Терри.
Она сидела с бесстрастным лицом и шила. Радио она выключила, а значит, он был в этом уверен, слышала, как старик путается в цифрах.
«Да, да,— услышал Лэс у себя в голове, как будто бы спорил с ней.— Все верно, я знаю, что он стар и бесполезен. И ты хочешь, чтобы я сказал ему об этом прямо в глаза, всадив нож ему в спину? Ты знаешь, и я знаю, что теста он не пройдет. Позволь мне хотя бы подыграть ему. Завтра ему вынесут приговор. Не вынуждай меня выносить его сегодня, разбив старику сердце».
— Так вроде правильно,— услышал Лэс полный достоинства голос отца и посмотрел на его худое морщинистое лицо.
— Да, так верно,— поспешно произнес он.
Он ощутил себя настоящим предателем, когда слабая улыбка задрожала в углах старческого рта. «Я же обманываю его»,— подумал он.
— Давай перейдем к чему-нибудь другому,— услышал он голос отца и быстро уставился в бумаги. «Что будет ему полегче?» — размышлял он, презирая себя за такую мысль.
— Ну же, Лэсли, давай,— напряженно произнес отец.— У нас нет времени, чтобы тратить его впустую.
Том наблюдал, как сын водит пальцем по страницам, и руки его сжимались в кулаки. Через несколько часов его жизнь повиснет на волоске, а его сын только переворачивает листы теста, как будто завтра не произойдет ничего важного.
— Ну, давай, давай же,— произнес он сварливо.
Лэс взял карандаш с привязанной к его незаточенному концу веревочкой и нарисовал на чистом листе бумаги кружок в сантиметр диаметром. Потом протянул карандаш отцу.
— Продержи карандаш за веревку над кругом три минуты,— сказал он, внезапно испугавшись, что выбрал не то задание. Он же видит, как трясутся руки отца за обедом, как он сражается с пуговицами и молниями на одежде.
Нервно сглотнув, Лэс взялся за секундомер, запустил его и кивнул отцу.
Том прерывисто вздохнул и склонился над бумагой, стараясь держать чуть подергивающийся карандаш над кружком. Лэс видел, что он опирается на локоть, чего ему не позволят делать во время испытания, однако ничего не сказал.
Он сидел, глядя на отца. Вся краска сбежала с лица старика, и Лэс отчетливо видел на щеках крошечные алые нити лопнувших капилляров. Он смотрел на иссохшую кожу, морщинистую, темную, испещренную коричневыми пятнышками. Восемьдесят лет, думал он, как же чувствует себя человек, когда ему восемьдесят лет?
Он снова посмотрел на Терри. На мгновение она подняла глаза, и их взгляды встретились, никто из них не улыбнулся, никто не сделал никакого жеста. И Терри снова принялась за шитье.
— Мне кажется, уже прошло три минуты,— произнес Том напряженным голосом.
Лэс посмотрел на секундомер.
— Полторы минуты, папа,— сказал он, думая, не солгать ли ему снова.
— Ну так следи за часами как следует,— сказал отец возмущенно, карандаш болтался маятником далеко от границ круга.— Это же должен быть тест, а не... не вечеринка.
Лэс смотрел на раскачивающийся кончик карандаша, ощущая полную бесполезность затеи, понимая, что все это лишь притворство и ничего нельзя сделать, чтобы спасти отцу жизнь.
По крайней мере, думал он, испытания проводят те, кто не голосовал за принятие этого закона. А значит, ему лично не придется ставить черный штамп «Не соответствует» на бумаги отца, вынося тому смертный приговор.
Карандаш снова вышел за пределы круга и вернулся на место, когда Том чуть подвинул руку другой рукой; это движение автоматически означало, что задание провалено.
— У тебя часы отстают! — произнес Том с неожиданной яростью.
Лэс задержал дыхание и поглядел на часы. Две с половиной минуты.
— Три минуты,— сказал он, надавливая на кнопку.
Том в раздражении отбросил карандаш.
— Тьфу,— сказал он.— Все равно дурацкое задание.— Голос его сделался мрачен.— И ничего не доказывает. Ничегошеньки.
— Хочешь выполнить задания с деньгами, папа?
— А они следующие по списку? — спросил Том подозрительно и для вида сощурился на бумаги.
— Да,— солгал Лэс, зная о плохом зрении отца, хоть тот и отказывается признавать, что ему нужны очки.— Нет, погоди-ка, перед ними есть еще одно,— прибавил он, решив, что оно будет несложным для отца.— Здесь просят сказать, который час.
— Какой дурацкий вопрос,— пробормотал Том.— Что они себе...
Он в раздражении протянул руку, взял часы и бросил беглый взгляд на циферблат.
— Десять пятнадцать,— произнес он насмешливо.
— Но ведь сейчас одиннадцать пятнадцать, папа,— не успел остановить себя Лэс.
Том на мгновение замер, как будто бы его ударили по лицу. Потом он снова поднял часы и уставился на них, губы его кривились, и Лэс забоялся, что отец начнет сейчас настаивать на десяти пятнадцати.
— Ну да, я это и хотел сказать,— отрезал Том.— Просто оговорился. Разумеется, одиннадцать пятнадцать, дураку понятно. Одиннадцать пятнадцать. Часы плохие. Цифры слишком близко расположены. Надо их выбросить. Вот...
Том сунул руку в карман жилета и вытащил золотые часы.
— Вот это часы,— с гордостью произнес он.— Показывают точное время уже... шестьдесят лет! Вот настоящие часы. Не то что эти.
Он с презрением бросил часы Лэса на стол, они упали циферблатом вниз, и стекло треснуло.
— Следи по этим,— быстро сказал Том, чтобы скрыть смущение.— Они всегда идут точно.
Он избегал взгляда Лэса, глядя вниз, на часы. Рот его сжался, когда он открыл заднюю крышку и взглянул на фотографию Мэри, на снимке ей было чуть за тридцать, прелестная, с золотистыми волосами.
Слава богу, ей не нужно проходить эти тесты, думал он, хотя бы от этого она избавлена. Том ни за что не поверил бы, скажи ему кто-то, что он будет считать удачей гибель Мэри в пятьдесят семь в автокатастрофе, но тогда еще не было этих тестов.
Он закрыл часы и отложил их в сторону.
— Давай я возьму твои часы,— сварливо произнес он.— Поищу тебе завтра приличное... ага, стекло.
— Все нормально, папа. Это всего лишь старые часы.
— Все нормально,— передразнил Том.— Все нормально. Просто дай их мне. Я подыщу тебе хорошее... стекло. Такое, которое не разобьется, не разобьется. Просто дай их мне.
Затем Том выполнял задания с деньгами вроде: «Сколько четвертаков в пятидолларовой купюре?» и «Если из доллара вычесть тридцать шесть центов, сколько мелочи у вас останется?»
Отвечать нужно было письменно, и Лэс сидел, засекая время. В доме было тихо, тепло. Все казалось совершенно нормальным и обыкновенным, когда они вдвоем сидели здесь, а Терри шила в гостиной.
В том-то и состоял ужас.
Жизнь текла как обычно. Никто не заговаривал о смерти. Правительство рассылало письма, и люди проходили тесты, тех, кто проваливался, просили явиться в государственный центр на инъекцию. Закон действовал, уровень смертей был стабильным, популяция поддерживалась на определенном уровне — все официально, анонимно, без криков и сожалений.
