К. Сэнсом - Седьмая чаша
— Ну вот, у нас появились кое-какие новые сведения. Будем искать мужчину с раной на голове.
Мы пересекли улицу и подъехали к воротам в монастырской стене. До встречи с Харснетом оставался час, и мне вдруг захотелось хоть немного побыть одному.
— Барак, — обратился я к помощнику, — поищи какую-нибудь конюшню, куда на время можно было бы поставить лошадей, а я прогуляюсь немного.
— Вы уверены, что вам ничего не угрожает?
— Я все время буду находиться на подворье, а оно охраняется. До скорой встречи.
Пока Барак не успел затеять спор, я спешился, подошел к воротам и приветственно кивнул стражнику. Тот, узнав меня, открыл калитку. Я снова оказался во дворе Вестминстерского аббатства.
Лавируя между кучами битого кирпича и прочего строительного мусора, я дошел до старого клуатра. Здесь царили тишина и спокойствие. Я шел по древним плиткам безлюдного дворика и напряженно думал. Мне удалось найти кое-какие зацепки, но от этого тайна стала еще более непроницаемой. Кого мы ищем — Годдарда или некоего молодого человека, что навещал Абигайль? И почему убийца выбрал своей пятой жертвой Кантрелла, в чем сомневаться не приходилось? Если это был Годдард, он должен был знать, что молодой человек вряд ли сможет защититься. Я поймал себя на том, что испытываю неизъяснимое удовольствие, представляя, как Кантрелл обрушивает свою палку на голову нападавшего, но тут же подумал, что Кантрелл, как и Мифон, пусть и опосредованно, имел отношение ко мне. С досады я тряхнул головой. Было бы опасно и глупо воображать, будто убийца, совершая преступления, ориентируется на меня, как артист на публику. Не потому ли он прилагает такие старания? Действительно ли он хочет запугать меня и заставить бросить это дело? Но, несмотря на все доводы здравого смысла, мне не удавалось избавиться от противного холодка в груди. Ведь я идеально вписывался в схему, по которой убийца выбирал жертв: бывший радикалист, превратившийся в отступника.
Я находился на взводе и решил прогуляться до старой церкви Вестминстерского аббатства в надежде хоть немного успокоиться. Неторопливо шагая вперед, я обнаружил, что дверь, ведущая в зал капитула, приоткрыта, а изнутри доносятся голоса и — удивительно! — стук молотков. Чуть помедлив, я шагнул в вестибюль.
Несколько одетых в черное клерков аккуратно вынимали из старых сундуков пожелтевшие древние свитки и укладывали их на плиточный пол. Рабочие, многие из которых для удобства взобрались на лестницы, приколачивали к стенам массивные деревянные полки, и под ними одна за другой скрывались обрамленные темно-бордовой каймой картины апокалипсиса. На моих глазах длинный гвоздь впился в туловище чудища о семи головах.
Один из чиновников, высокий молодой мужчина, посмотрел на меня вопросительным взглядом.
— Вы из церковного архива, сэр?
— Н-нет, я просто… проходил мимо и услышал стук молотков. Ну конечно же, теперь я вспомнил! Бывший зал капитула решено превратить в хранилище государственных документов.
Он кивнул с серьезным видом.
— Работы с государственными бумагами становится все больше и больше. Старые документы необходимо куда-нибудь переместить.
Я взглянул на стены.
— Значит, старинных фресок больше не будет?
Клерк пожал плечами.
— И витражей тоже, насколько мне известно. Что ж, в конце концов, все это не более чем старая монастырская бутафория. А эти маленькие росписи, на мой взгляд, так себе.
— Это Апокалипсис Иоанна Богослова. История, рассказанная в Книге Откровения.
Услышав эти слова, один из клерков поднял голову, а рабочие перестали стучать молотками. Молодой чиновник, который разговаривал со мной, подошел к стене и с видимым чувством неловкости посмотрел на изображение великой блудницы.
— Правда? — спросил он и, подумав пару секунд, добавил: — Что ж, конец света надо живописать жестокими картинами, такими, как эти.
«Еще один богомолец», — подумал я.
Выйдя наружу, я прошел по дорожке клуатра к монастырской церкви. Там царило безлюдье, лишь несколько церковников лениво слонялись туда-сюда. Огромное молчаливое пространство, в котором не осталось ни икон, ни украшений, было тускло освещено серым светом, лившимся сквозь высокие окна. Веками здесь молились монахи, а теперь тут царили безмолвие и праздность. Единственный стражник, стоявший у двери, спал, опершись на свою пику. Тут было нечего воровать. Все ценное уже прибрал к рукам король.
Я прошел к часовне Генриха VII, где покоился отец нынешнего короля. Большая сводчатая усыпальница до сих пор находилась на своем месте, и ее светлая каменная поверхность являла разительный контраст с полумраком, царившим в соборе. Я вернулся в неф и двинулся вдоль гробниц прежних королей.
Наконец я оказался перед саркофагом Эдуарда Исповедника. Сейчас он представлял собой простое каменное сооружение, но я помню, что до начала антимонастырской кампании эта усыпальница находилось в роскошном обрамлении золотых и серебряных статуй и икон, отражавших свет множества свечей. Возле могилы всегда можно было увидеть груды костылей и палок для ходьбы, поскольку считалось, что она обладает чудодейственной силой, исцеляющей калек. Насколько мне помнилось, одним из первых, кто обрел здесь исцеление, был горбун.
«Все это, конечно, чушь, — подумалось мне, — но чушь, обладающая огромной силой».
Только сейчас я заметил четверых могучих мужчин в красных мундирах. Они собрались у каменного алтаря, украшенного одним только распятием. Каждый в одной руке держал шапку, а вторую положил на эфес шпаги. Перед ними стояла коленопреклоненная женщина со склоненной головой. На ней было красивое алое шелковое платье с черными обшлагами, вышитыми золотом, а на каждом пальце молитвенно сложенных рук сияло по кольцу. Ее черный капюшон был осыпан жемчугом.
Один из охранников, увидев, что я смотрю на его подопечную, бросил на меня строгий взгляд, словно предупреждая, что я не должен приближаться. Женщина со вздохом опустила руки, и я увидел, что это леди Кэтрин Парр. Выражение ее лица было таким же, как в день похорон мужа, когда я увидел ее в окне кареты, — замкнутым и тревожным. Но когда леди Парр встала, ее лицо разгладилось, и тревога покинула его. С легкой улыбкой она кивнула своим охранникам, и они пошли к выходу.
Когда они уже находились на полпути к двери, возник переполох. Возле одной из могил молился какой-то оборванец, и в тот же миг, когда я его заметил, он вскочил, метнулся к леди Кэтрин Парр и упал перед ней на колени. Я дернулся, повинуясь инстинкту, требовавшему защитить женщину, но ее охранники действовали быстрее. Один из них шагнул вперед и приставил острие меча к шее босяка. Мужчина поднял голову, и я увидел, что это тот самый сумасшедший нищий, которого мы с Бараком встретили в заброшенной лечебнице и который заявил, что ищет свои зубы.
Затем из тени выступила еще одна фигура с обнаженным мечом. Это был сэр Томас Сеймур, облаченный в темно-синий дублет с украшениями из драгоценных камней. Леди Кэтрин побледнела.
— Вы не пострадали, миледи? — спросил он.
— Нет, Томас, со мной все в порядке. — Она нахмурилась. — Уберите свой меч, глупец вы эдакий.
Она опустила взгляд на нищего.
— Добрая леди! — затараторил оборванец. — Я не могу найти свои зубы! Я не могу есть! Велите им вернуть мне мои зубы!
— Ты, ненормальный, — проговорил охранник, не убирая лезвия меча от шеи бедолаги, — как ты смеешь приставать к благородной леди Кэтрин!
— Мои зубы… Мне нужны только мои зубы…
— Отпустите его, — велела леди Кэтрин. — Вы же видите: он не в своем уме. Мне ничего не известно о твоих зубах, — сказала она, обращаясь к сумасшедшему. — Я только вижу, что у тебя их нет. Но если они выпали, то тут уж ничего не поделаешь. Со мной такое тоже когда-нибудь произойдет.
— Нет, добрая леди, вы не понимаете…
— Надо бы его задержать, миледи, — предложил стражник.
— Нет, — отрезала Кэтрин. — Он не понимает, что творит. Дайте мне шиллинг.
Стражник убрал меч в ножны, достал кошель и вынул из него серебряную монету. Леди Кэтрин передала ее нищему, который продолжал смотреть умоляющим взглядом. Она улыбнулась и сразу напомнила мне Дороти, хотя внешне две эти женщины были совершенно не похожи.
— На, держи. Купи себе похлебки.
Попрошайка перевел взгляд с леди на суровые лица ее охранников, поднялся с колен и поплелся прочь. Сэр Томас стоял на прежнем месте с удивленной миной. Кэтрин шагнула к нему, и ее охранники как по команде отвернулись.
— Томас, — проговорила она слегка дрожащим голосом, — тебе же сказали…
— Слуга у тебя в доме сообщил мне, что ты собираешься в аббатство, — перебил ее Сеймур, — вот я и решил приехать, чтобы хоть издали посмотреть на тебя.
Вид у него был весьма серьезный.