В зеркале Фауста - Артур Гедеон
– И Одиссей там был?
– Еще как был! Всех решил надуть и выпроводить вон. А сам хотел остаться. Тот еще хитрец. Но мне он показался симпатичным…
– Не стоит перечислять всех, Елена. Просто скажи, сколько их было всего? А то пальчиков не хватит…
– Тридцать пять, кажется, или тридцать семь? Точно уже не помню. Но досталась я Парису, только и он мне уже надоел, если честно. Это так трудно – любить все время одного мужчину. Всегда хочется большего и лучшего. – Ее глаза заблестели совсем лукаво. – Но за всеми этими бородатыми царями я всегда видела один лик – прекрасный и чистый лик Аполлона! Мне и юный Парис приглянулся, потому что немного походил на тебя. Совсем чуть-чуть. – Она в доказательство своих слов даже свела перед носом мнимого Аполлона указательный и большой палец: – Капелечку.
«Интересно, врет она или нет? – подумал Горецкий. – Да неважно!» Чего тянуть, если она видела за всеми этими бородатыми физиономиями его безбородый лик? Пора идти в атаку.
А вслух сказал:
– Ты же не откажешь богу Аполлону в одной безобидной просьбе?
Но красавица лишь соблазнительно улыбнулась:
– Как я могу отказать самому Аполлону? – Сидя в той же позе со скрещенными ногами, она потянулась к нему, и под рубашкой открылась ее грудь. – Я выполню все, что ты скажешь.
– Поцелуй меня.
– Я так и знала, что ты попросишь об этом!
Он взял в ладони ее лицо. Это был воистину волшебный поцелуй! Таковым он показался и Елене, и ее ночному гостю. И Елену Прекрасную повело от этой близости, и его, хитрого и ловкого путешественника по временам.
– Ну как? – спросил он.
– Зачем вопросы? Обними меня и поцелуй еще, – на этот раз почти потребовала она. – И покрепче обними!
Как он мог отказать Елене Прекрасной в такой просьбе? Как мог не впиться в нее губами, как в сочный плод? И он обнял, и поцеловал, и впился, и плохо верил тому, что происходит, когда в ладони его влилась ее полная молодая грудь, а потом жадные руки прошлись и по ее бедрам, поднимая рубашку.
– Сбрось одежды, милый Аполлон, чтобы третий поцелуй был самым горячим и неистовым! – прошептала Елена.
Горецкий немедленно и очень проворно разделся. А Елена уже легла на спину и подтянула вверх ночную рубашку. Вот оно, первое лоно мира, вспыхивая до головокружения, думал Горецкий, то лоно, о котором мечтали ее современники, люди и боги, художники и скульпторы, писатели и поэты всех веков! Вот оно!
И он возлег на нее, и Елена оказалась проворной и опытной любовницей, и много сделала сама, и со всей страстью откликалась на его любовные атаки, и закусывала губы, и впивалась в него ногтями, и все главное они испытали вместе, в одни мгновения.
– Именно так я представляла себе любовную схватку с Аполлоном! – оплетая его руками, прошептала она ему на ухо. – Но я слышала о тебе, что ты можешь любить всю ночь подряд, почти не прерываясь, так исполни это, мой прекрасный бог! Люби меня всю ночь!
«Вот же похотливая спартанка! – подумал Горислав Игоревич Горецкий. – И все при муже, который сейчас занимается оборонительными сооружениями! Стыд-то где?»
Но исполнял и выполнял, пока оба они не очнулись и не услышали, как в дверь спальни колотят кулаком, даже сразу двумя, и наперебой.
– Кто там у тебя, спартанская шлюха?! – гневно-рыдающим голосом вопрошал мужчина. – Я слышу ваши голоса! Открывай немедленно, пока я не взломал дверь!
– Кто это? – спохватился Горецкий.
– Кто-кто, Парис, конечно! А поначалу я подумала, что Менелай! О, мой Зевс, все перепуталось в голове!
– Я бревном вынесу дверь! – ревел по ту сторону рогоносец Парис.
– Аполлон, ты должен исчезнуть немедленно, – потребовала она. – Ты потом еще вернешься, я буду ждать тебя! Завтра буду ждать! Но сейчас я должна оказаться одна! Просто исчезни, как ты умеешь! Раз – и нет тебя! Ну?!
До Горецкого только сейчас дошло, что он не спит, что это явь и в этой яви сейчас его будут рубить на куски мечом. И не кто-нибудь, а сам сын царя Приама – легендарный царевич Парис!
Тот еще бушевал за дверью, когда Горецкий слетел с брачного ложа Елены Прекрасной, прихватил свои рабские лохмотья из московских бутиков, старясь не забыть ничего; как и был, голый, подскочил к золоченому зеркалу, увидел свое искаженное от ужаса лицо, отбежал, разбежался и бросился в медную позолоченную зыбь, по которой перетекали едва заметные сверкающие бусинки, что говорило: вход открыт! Последнее, что он услышал, был удар бревна в двери спальни Елены Прекрасной, сухой треск дерева и мужской вопль: «Где он, потаскуха? Я убью его!»
…Он обнаружил себя голым на полу Эрмитажа, в Египетской зале. Над ним стояли двое – Лилит и Тифон. Последний похабно улыбался.
– Ну, ты все сделал, Горецкий? – спросила Лилит.
Он поспешно закрыл одеждой причинное место.
– О чем ты?
– Да все о том же. Я про Елену?
– А, да… Елена… Да уж…
– Говорила же: это как к зубному врачу сходить.
– Развратник ты, дядя, – весело сказал бородатый гигант. – И как она? У-ух, верно?
Лежа голым на полу, Горецкий кивнул:
– Как и говорит история, она прекрасна. Милая, вкусная, умелая, не зря ходила по рукам с двенадцати лет.
– Ох, развратник! – с удовольствием покачал головой Тифон.
Внезапно в зеркальном отражении, шагах в пяти от вертикальной поверхности, появился мутный силуэт мужчины-атлета в короткой тунике. Он осторожно приближался и тихонько, но злобно рычал. Его лицо было разгневанным, в руке он держал меч. Лилит, Тифон и Горецкий, который поднялся и прикрывался одеждой, все втроем уставились на мужчину. А тот подходил все ближе и становился все яснее видим. И чем ближе он подходил, тем быстрее его гнев перерождался в ужас. «Кто вы?! – услышали они приглушенный голос. – Кто вы?!» А за спиной культуриста уже маячил силуэт молодой женщины в ночной прозрачной рубахе, с копной всклокоченных волос. «Злые демоны! Духи-мстители! – в ужасе прошептал культурист. – Аласторы! Ламия! Мормо! Гелло! Вот кого ты, шлюха, привела к нам в дом! Вот с кем совокуплялась!» Женщина в ужасе закрыла рот руками, но глаза говорили сами за себя.
– Пора заканчивать с этой греческой трагедией, – сказала Лилит, достала из кармана шкатулку с волшебным порошком, открыла, зачерпнула порошка и бросила щепоть на зеркало. – А то поналезет сюда всякого.
Бусинки рассыпались, и тотчас зеркало померкло. Чудесный портал закрылся.
– Еленке-то сейчас достанется на орехи, – хохотнул Тифон. – А ничего так бабенка, я ее
