Юрий Черняков - Чудо в перьях
— Не мешай! — сказал он, не оглядываясь и выставив руку в мою сторону. — Еще один только кон, и я в твоем распоряжении.
Он играл мизер и, конечно же, знал прикуп. А так на первый взгляд оставался минимум без трех. Меня самого это настолько заинтересовало, что сел с ним рядом, забыв о своей обиде.
— Как вода? — спросил он. — Не слишком холодная?
И взял прикуп. И это он называет честной игрой? Впрочем, соперники сами виноваты. Им бы вскрыть карты и самим все просчитать, глядя ему в очки. Но каждый играл уже за себя… Они отсчитали ему деньги и вопросительно уставились. От таких жоржиков сразу не отделаешься.
Я привычно протестировал все мышцы сверху донизу. Одни просили, а некоторые просто вопили о пощаде. К тому же надо было надеть наконец запасные плавки. А то девушки, отдышавшись, снова поглядывают.
— Вот как он скажет! — показал в мою сторону Радимов, поднимаясь. — Если позволит, то я готов еще на одну сочинку. Но не более того.
Они посмотрели на меня оценивающе, потом переговорили по-своему. Так им и надо, подумал я. Пришли сюда обыгрывать курортников из Вологодской области или Воркуты. Им бы поблагодарить за науку…
— А знаешь! — сказал громко хозяин. — Я сначала на тебя любовался, а потом не на шутку задумался. Вот, подумал я, метафора, наглядная и точная, исторического развития нашей державы! Накаты и откаты, но с каждым разом, хоть на сантиметр, накат больше, чем откат, понимаешь? Это и есть прогресс в нашем понимании, если задуматься! Да, реформы гибнут, да, реформаторов проклинают и костят, но хоть немножко всякий раз они подталкивают нас к благословенному берегу, на который уже выбрались другие народы, где тепло и сухо, где тебе улыбаются прекрасные девушки, едящие мороженое…
Он оглянулся на девиц, подмигнул им, и они заулыбались. А партнеры, поняв это по-своему, перебрались к ним…
— И я загадал: если утонешь, я откажусь! Если выберешься, дам согласие! И войду в историю как еще один реформатор, проклинаемый и ненавидимый, но знающий, что потомки его оценят!
На него смотрели, крутя пальцами возле висков, что, впрочем, было недалеко от истины.
Ну что с него взять? Я взял свои причиндалы и побрел по обжигающим камням к раздевалке. Даже сандалии забыл надеть.
4
…Значит, очередной откат, подумал я, но есть ли отвоеванные сантиметры, о которых он говорил? В умах либо душах? Наверно, есть.
При всем желании директрисы уже не посмеют меня расстрелять либо сгноить, как им поначалу хотелось, поскольку слишком многие в этой стране уже вкусили от прежде запретного плода.
И с этим придется считаться. И потом, развязались языки и пояса целомудрия, что всегда сопутствует большей свободе, к чему — опять же! — уже не отобьешь охоту.
Дальше — больше. Мне позволено с моим хором выезжать куда захочу. Кто бы разрешил, если бы не те несколько благословенных лет, что нами правил Радимов? И кстати, его вовсе не проклинают, как он полагал. Он ошибся! Он ошибался чаще, чем принято думать, несмотря на свой многовековой опыт.
Где он сейчас? Почему в последние дни я думаю только о нем? И что это вообще значит? Быть может, он где-то уже поблизости, как поблизости была Мария, когда он шел к ней, чувствуя, как я сейчас, приближение свидания с ней?
Или все дело в Наталье? Вот в ком я даже не предполагал намека на предательство! Говорит ли в ней обида, или существует на самом деле вирус стервозности, передаваемый воздушно-капельным путем?
Я медленно ехал по центральной улице. На многих домах уже меняли таблички с его старым названием на новое… Или оно еще более старое? И тут увидел со спины стройную девушку, за которой тащился целый рой обожателей, выкрикивающих комплименты, пересыпанные недвусмысленными предложениями. Те же, кто шел ей навстречу, останавливались, оглядывались, потом присоединялись к шествию.
Понятно, с тех пор как прикрыли ЭПД, те, кому не досталось от его сказочных блаженств, бегали теперь за каждой юбкой, но не в такой же мере… Кто такая, почему не знаю!
Я поравнялся с ней, приоткрыл дверцу… Боже, что за дивное создание! Черные волосы, синие глаза, нежный, стыдливый румянец…
Она грациозно села рядом, закрыла дверцу. Я дал по газам, отрываясь от преследователей. Она лукаво посмотрела на меня.
— Павел Сергеевич! Неужели не узнаете?
Склероз, что ли… Она меня знает, а я — такую! — даже не могу вспомнить.
— Вы, наверно, приехали поступать в ЭПД? — спросил я, очарованный и враз забывший о существовании Натальи. — Я там был только раз.
— И то, чтобы переночевать, — улыбнулась она, взяв меня под руку. — Да Толя я, Ощепков!
Я едва не врезался в столб, но вывернул руль, так что машина стала поперек дороги, совсем как тот самосвал.
Что за наваждение! Толя? Нет, хозяин определенно где-то недалеко, если не по расстоянию, то во времени… Иначе откуда взяться таким чудесам и метаморфозам, случившимся с бывшим алкоголиком? Я еще раз оглянулся на нее (или все-таки на него?).
— Так как тебя хоть зовут теперь? — промямлил я, соображая по привычке, куда её (его) везти. За город? А смогу ли? Все-таки столько с ним совместно выпито и переговорено о бабах и ихних кознях с прибамбасами… Она (он) ведь все знает о моих испытанных приемах.
— Сначала давайте оторвемся от преследования. — Толя повернулась к заднему окну. Через него были видны две машины, двинувшиеся за нами в погоню. — А зовут меня теперь Оля! — Она (он, оно) кокетливо склонила головку.
— Очень приятно… — пробормотал я, не двигаясь с места.
— Так куда все-таки?
— К профессору Никифорову! — сказала Оля, бывший Толя. — Может, он вас послушается?
— Но меня ждут… — вспомнил я про оставленный хор, но тут же прикусил язык. Когда просит такая девушка… Нет, не зря он так рвался изменить свой пол. Ведь совсем другое дело! Хоть смотреть приятно.
И по крайней мере — честно. Есть мужики, которым честнее было бы надеть юбки и туфли на высоком каблуке. Равно как и женщинам, вроде тех, кто пил из меня утром кровь на аттестации, кому впору была бы небритая щетина плюс потребность похмеляться каждое утро.
— А кто он такой, этот Никифоров? И почему он кого-то должен слушаться? — буркнул я, оглядываясь на преследователей.
— Ну как же! — возмутилась Оленька. — Тот самый профессор, помните? Кто согласился изменить мне пол. Но не половую ориентацию. Чтобы я попробовала себя в роли этих девушек из ЭПД. Потом он вернул бы мне прежнее обличье и мы вместе с ним написали бы книгу.
— Припоминаю… — сказал я. — Ну и что? За чем дело стало?
— Как вы не понимаете, Павел Сергеевич!
— Можешь звать меня просто Паша. Или Павлик, — не выдержал я, заметив, как Оля раскраснелась от негодования. Ну все ей пойдет! И румянец, и томная бледность. И даже телогрейка с ватными брюками, а также лом в руках ничуть не испортят. Только украсят.
— Так что я не понимаю? — спросил я, заметив, как она (теперь уже точно она) лукаво улыбнулась.
— Ну как что? — вздохнула она. — Только я туда оформилась, как случился этот переворот, дом наш закрыли приказом революционных властей, и я оказалась на улице. А там, на улице, не дают прохода…
Губки ее задрожали, она готова была вот-вот расплакаться.
— Ведь я же говорила, что моя половая ориентация не изменилась! Я потерпела бы там, в ЭПД, за хорошие деньги почему бы не потерпеть…
Я невольно на нее оглянулся. Мне послышались знакомые интонации Толи Ощепкова. Но нет, это была по-прежнему та самая Оля с обиженными губками.
— …Я с трудом добралась, можно сказать, прорвалась до этого кретина, этого кобеля Никифорова, кричу: верните мне все назад, а он сально заулыбался, полез с руками и сказал, что я лучшее его произведение, что его детородный орган так бы не смог, но он хотел бы попробовать со мной ради науки! Представляете? Он предложил мне выйти за него замуж!
— Что ж тут такого? — кивнул я. — Его можно понять. Теперь он хочет при твоей помощи родить, из чисто научного любопытства, и посмотреть, что из этого получится… Тьфу! Просто голова кругом.
— Вот видите! Но я-то не хочу! — взвизгнула Оля. — Все мужики такие вонючие, противные и сальные… Я люблю девушек! И пусть он вернет мне мои гениталии!
— Зачем? — не понял я. — Ну станешь прежним алкашом, будешь опять шестерить перед начальством, бегать за водкой… Что тут хорошего, я не понимаю? За что тут держаться? А теперь ты красивая, очаровательная, все будут на коленях, дарить цветы… У тебя будет выбор, наконец. А мужик… Что мужик? Пить ты не бросишь, а значит, гениталии не понадобятся. Словом, я бы с тобой поменялся.
— Правда? — Перестав вытирать заплаканные глаза, она посмотрела на меня с надеждой.
— Смени только ориентацию, — сказал я. — Постарайся. Попроси его об этом.
