Обряд - Валентина Вадимовна Назарова
— Тварь, почему он, зачем он? Я — ладно, но он! — кричит Настя так яростно, что ей кажется, что одной своей ненавистью она бы убила его, уничтожила, подожгла прямо тут, на месте, как костер, в который прыснули парафином. Если бы могла.
Слава будто не слышит ее, обходит машину с другой стороны, открывает дверь. Он забирается на водительское место и прислоняет лоб к рулю.
— Как же вы все мне надоели, видит бог, — шипит он сквозь зубы и затихает. — Я ж добра всем желаю. Я же хороший человек.
— Миша, Мишенька, ты живой? — зовет Настя. — Скажи что-нибудь. Поговори со мной.
Он лежит неподвижно, глаза смотрят в небо.
— Миш, что ты там видишь в небе, скажи мне, а?
Наконец его губы приоткрываются.
— Небо.
— И какое оно, небо? Опиши мне?
— Со звездами.
— Правда? Ведь только снег шел, неужели звезды? Откуда?
— Он и сейчас идет, только почему-то не на нас.
Его голос звучит слабо, так слабо, что Насте страшно.
— А какого цвета небо?
— Зеленое.
— Зеленое?
— Я ног не чувствую.
Настя пытается просунуть пальцы между прутьев клетки и протолкнуть задвижку.
— Почему небо зеленое?
Она просовывает мизинец, тянется, но задвижка слишком далеко, она только царапает кожу в кровь, едва прикоснувшись к ржавому ледяному металлу.
— Как будто в небе река разлилась, знаешь.
— Наверное, это северное сияние.
— А мне кажется, что река и что мы с тобой лежим на дне этой реки, — произносит Мишаня, прикрывая глаза, будто от усталости. — Холодно так…
— Нет, Миш, мы не в реке, посмотри внимательней, мы с тобой на берегу. — Настя снова протискивает пальцы между прутьев. — Мы с тобой стоим на берегу и бросаем в воду камушки, и от них расходятся по воде круги, видишь?
— Вижу, кажется, — шепчет он еще тише. — Прости, что я никого не спас. Прости, что я подвел тебя, дал ему увезти тебя. Я тупица. Я трус.
— Нет, Миша, ты самый храбрый из всех, кого я знаю. И самый умный.
— Хочу в реку. Прыгнешь со мной?
Щеколда, кажется, поддается, Настя давит вперед, но она сдвигается только на миллиметр.
— Ты знаешь, что эта река дает силу?
— Какую? — Его голос, кажется, звучит чуть громче.
— Магическую. В небесной реке заключена мудрость Севера, Миш, — произносит Настя, продолжая давить на щеколду. — Тот, кто умеет слушать, услышит ее и станет самым могущественным шаманом Севера.
— Откуда ты знаешь?
— Читала в книге. А еще мне рассказывал об этом один профессор в Петербурге. Он такой умный, он не может ошибаться. Он сказал, что на Севере есть еще особенные люди. В наших краях, в нашем поселке, живут люди, у которых есть волшебный дар.
Сейчас Настя готова соврать ему что угодно, лишь бы только он не уходил.
— Иногда мне кажется, что я слышу вещи, которые происходят в лесу, вещи, которых не видно, — произносит Мишаня, облизнув губы. — С тобой так бывает?
Настя вспоминает мать, ауканье перед бедой.
— Нет, со мной такого ни разу не было, клянусь. Вот видишь, ты особенный. У тебя есть дар.
— Если бы у меня был дар, я бы нас спас. А так мы умрем из-за меня.
— Надо верить, Миша, надо верить очень сильно, и река потечет через тебя, и тогда ты станешь сильнее всех на свете.
Настя зажмуривает глаза. Сейчас она готова поверить во что угодно. Умереть самой — это одно, но нельзя допустить, чтобы зло, идущее за ней по пятам, обрушилось на этого мальчика.
— Чему ты его учишь, дура грешная? — спрашивает Слава, выходя из машины. В одной руке у него Мишанино ружье, в другой — веревка. — Лучше бы молитву прочла за вас обоих, пока не поздно. Еще один грех на твою душу.
Настя переводит взгляд на Мишаню, тот закрыл глаза, лицо его даже в красном свете кажется бледным.
— Миш? Мишенька?
Он не отвечает ей, хотя губы его шевелятся.
— Не разбудишь уже, сколько ни ори, все зря. — Слава прислоняет ружье к стволу дерева и крестится, перекосившись от боли.
В этот самый момент на камне Мишаня открывает глаза и смотрит прямо вверх, туда, где в просвете меж облаками течет полыхающая брызгами малахита река. Его губы растягиваются в улыбке, а потом начинают шевелиться, шептать что-то. Настя прижимается лицом к прутьям клетки, пытается прочесть по губам то, что он говорит, но всякий раз слоги сбиваются и складываются во что-то странное и нечленораздельное, будто бы это какой-то чужой язык. Кажется, кроме его шепота, все кругом затихает. Облака расползаются чуть шире, как расходящийся шов, из-под них показывается одинокая яркая точка.
— Ты чего бормочешь там? Что за дьявольщина? Молись лучше, молись, пока жив. Господь милосердный все простит, если намерения твои чисты. — Слава снова крестится и перекидывает веревку через тяжелую еловую ветку. — Это для тебя, Настя, на соседнем дереве с матерью будешь качаться.
Мишаня продолжает говорить, все громче и громче.
— А ну заткнись. — Слава направляется к нему и останавливается в шаге от камня. — Хватит этой чертовщины.
И Мишаня замолкает. И вместе с ним замолкает все, будто они и правда больше не в лесу, а на дне этой зеленой реки, плывущей над ними, смотрят вверх, на небо, полное звезд. И тут раздается звук. Сперва далекий, он приближается и приближается, пока не превращается во что-то большое и черное, сверкающее желтыми глазами и прыгающее прямо на Славу. Тот падает, волк
