Джон Гришэм - Время прощать

Прибыл Квинс Ланди, посещавший контору раз, иногда два раза в неделю, и нашел всех в конференц-зале, мрачно сидящими вокруг стола, молчаливыми, подавленными, почти убитыми горем и не ожидающими от будущего ничего хорошего. Новость он услышал по радио, когда ехал из Смитфилда. Хотел было спросить, как трагедия скажется на процессе, но, проведя всего несколько минут в конференц-зале, понял, что процесс под серьезной угрозой.

Вилли Хастингс был одним из четырех штатных чернокожих помощников Оззи. Гвен Хейли, жена Карла Ли, мать тринадцатилетней Тони, у которой все теперь было хорошо, доводилась ему кузиной. Он постучал в дверь дома Саппингтона, подождал и услышал торопливые шаркающие шаги внутри. Наконец дверь приоткрылась, и в щель выглянула Летти.

— Доброе утро, миз Лэнг, — поприветствовал Вилли. — Меня послал шериф Уоллс.

Дверь открылась шире, и Летти вымученно улыбнулась:

— А, это вы, Вилли, заходите, пожалуйста.

Войдя, он увидел, что дети не школе, а смотрят в гостиной телевизор. Хастингс последовал за Летти на кухню, где Федра подала ему чашку кофе. Поболтав немного с женщинами и заметив, что телефонная трубка снята с рычага, он спросил о звонках с угрозами и сказал, что понаблюдает за домом. Его машина припаркована на подъездной аллее — пусть все видят, что дом под присмотром, а если он им понадобится, то они знают, где его найти. Шериф Уоллс просил передать им свое сочувствие.

Симеон находится в камере, один, весьма побитый и все еще не проснувшийся с похмелья. С Ростонами Хастингс знаком не был, не разговаривал с ними, но знал, что они сейчас у себя дома, в окружении родственников и друзей. Летти вручила ему письмо, написанное ею рано утром, и попросила, чтобы он непременно передал его Ростонам.

— Просто мы хотим, чтобы они знали, как ужасно мы себя чувствуем.

Вилли пообещал, что письмо будет передано еще до полудня.

Ему налили с собой кофе в термос, и он удалился. Температура воздуха все еще не поднялась выше нуля, но обогреватель в его патрульной машине работал исправно. Все утро, борясь со сном, он попивал кофе и наблюдал за улицей, но ничего подозрительного не заметил.

Радио Тьюпело сообщило новость в утреннем семичасовом эфире. Стиллмен Раш находился в это время в душе и ничего не слышал, но его помощник не пропустил передачу. Последовал обмен звонками, во время которых уточнялись детали, спустя час Стиллмен позвонил Уэйду Ланье в Джексон и сообщил ему трагическое, однако многообещающее известие. Это было словно удар молнии. Сам Симеон суду присяжных не подлежал, но его жена только что стала легкой мишенью для всех потенциальных присяжных округа Форд.

30

В четверг рано утром Симеона разбудили, накормили, надели на него наручники и препроводили из камеры по коридору в тесную комнату для совещаний, где его ждал незнакомый мужчина. Когда, все еще в наручниках, Симеон сел на складной стул, незнакомец представился:

— Меня зовут Артур Уэлш, я — адвокат из Кларксдейла, это в Дельте.

— Я знаю, где находится Кларксдейл, — перебил его Симеон. На носу у него была толстая повязка, вокруг левого глаза — множество швов.

— Тем лучше, — продолжил Уэлш. — Я здесь для того, чтобы представить ваши интересы, потому что никто другой не пожелал это сделать. Предъявление обвинения и слушания об освобождении под залог назначены на сегодня, в девять часов, так что вам нужен адвокат.

— А вы почему взялись меня представлять?

— Меня попросил об этом друг. Такой ответ вас устраивает? Это все, что вам нужно знать. В настоящее время вы нуждаетесь в адвокате, и я — единственный сукин сын, согласившийся встать рядом с вами.

Симеон едва заметно кивнул.

В 8.30 его перевезли в Дом правосудия и поспешно провели по черной лестнице в главный зал суда, временно находящийся в распоряжении достопочтенного Перси Булларда, окружного судьи. Его собственный зал, расположенный дальше по коридору, был маловат, поэтому он предпочел воспользоваться пустующим главным залом. Бо́льшую часть из шестнадцати лет своей судейской карьеры он провел, разбирая незначительные гражданские и мелкие уголовные преступления, но время от времени его привлекали для более серьезных дел. Учитывая, что весь округ скорбел и общество было накалено, он решил без промедления вызвать Лэнга, устроить ему разнос и показать всем, что колесо правосудия вертится.

Слух распространился быстро, и в зал набились зрители. Ровно в 9.00 ввели Симеона — более виновного подсудимого здесь еще не видели. Его лицо представляло собой сплошное месиво. Оранжевый тюремный костюм висел на нем, как на вешалке, и был испачкан кровью. Руки скованы за спиной наручниками, от которых приставы освободили его явно нехотя.

— Вы Симеон Лэнг? — спросил судья Буллард.

Симеон кивнул.

— Отвечайте вслух!

— Да.

— Благодарю. А вы?

— Ваша честь, меня зовут Артур Уэлш, я адвокат из Кларксдейла и представляю здесь мистера Лэнга.

Буллард посмотрел на него так, словно хотел сказать: «Какого черта вы согласились?», но лишь спросил Симеона:

— Мистер Лэнг, является ли мистер Уэлш вашим адвокатом?

— Да.

— Хорошо. Итак, мистер Лэнг, вы обвиняетесь по двум пунктам статьи об убийстве в результате автокатастрофы, случившейся по вашей вине, и по одному пункту статьи об управлении автомобилем в состоянии алкогольного опьянения. Вы признаете себя виновным?

— Не признаю.

— Ничего удивительного. Назначаю предварительные слушания через месяц. Мистер Уэлш, мой секретарь уведомит вас о точной дате. Полагаю, вы хотите обсудить освобождение под залог.

Словно читая по писаному, Уэлш произнес:

— Да, ваша честь, мы хотели бы попросить о назначении приемлемого залога. У мистера Лэнга жена и дети в этом округе, и он сам прожил здесь всю жизнь. Он не намерен скрываться от правосудия и заверил меня, а также заверяет вас, что по первому требованию будет являться в суд.

— Спасибо. Назначается залог в два миллиона долларов — по миллиону за каждый пункт об убийстве в результате автокатастрофы, случившейся по его вине. Что-нибудь еще, мистер Уэлш?

— Нет, ваша честь.

— Прекрасно. Мистер Лэнг, вы останетесь в тюрьме окружного шерифа, пока не внесете залог или не будете вызваны в этот суд.

Он слегка стукнул молоточком и подмигнул Уэлшу. На Симеона снова надели наручники и вывели из зала. Уэлш последовал за ним через дверь под задней террасой, где обвиняемых по уголовным делам обычно фотографировали, если их преступления заслуживали того, чтобы стать горячей новостью для прессы.

Думас Ли нащелкал кучу снимков Лэнга и его адвоката. Позднее он побеседовал с Уэлшем, который мало что мог сообщить, но говорил охотно. О причинах, побудивших его взяться за дело, слушавшееся в двух часах езды от его дома, он высказался расплывчато.

На самом деле Уэлша разбудил в пять часов утра телефонный звонок Гарри Рекса Воннера, однокашника по юридическому факультету, с которым они жили в одной комнате. Уэлш вел два из бракоразводных процессов Гарри Рекса, а Гарри Рекс — два уэлшевских, и они стольким были обязаны друг другу, что отказать в одолжении не могли. Уэлш был нужен Гарри Рексу в Клэнтоне, и он отправился туда, мысленно произнося ругательства все два часа пути. Он не желал представлять Симеона Лэнга после предъявления тому обвинения и собирался отфутболить дело через месяц.

Как объяснил Гарри Рекс в самых цветисто-ругательных выражениях, какие только можно себе представить, было важно, чтобы все местные жители увидели и осознали, что Джейк Брайгенс не представляет интересов негодяя Симеона Лэнга, а делает это подонок, о котором они сроду не слыхивали.

Уэлш прекрасно все понял. Это был еще один пример того, чему их никогда не учили на юрфаке.

В пятницу к концу дня погода была холодной и промозглой. Джейк, как обычно, совершал мучительный ритуал связывания повисших за неделю концов, чтобы они не разболтались за выходные еще больше, не начали гнить и не испортили все дело в понедельник. В числе его неписаных, но непреложных правил было к полудню пятницы отвечать на все накопившиеся звонки. Большинство из них он предпочел бы проигнорировать, но не мог.

Отложить ответный звонок было легко. И он часто переносил их с одного рабочего дня на другой, но никогда не оставлял до следующей недели. Другое правило состояло в том, чтобы никогда не брать несто́ящих дел, за которые он получил бы очень мало, а то и вовсе ничего, и не иметь среди клиентов всяких мерзавцев, которых он готов был придушить.

Но, как любой другой адвокат, он привычно говорил «да» какому-нибудь бездельнику, чья мать учила Джейка в четвертом классе или чей дядя был знакомым его отца, или убитой горем вдове из их прихода, которая не могла позволить себе нанять адвоката, но и обойтись без него тоже не могла. Эти дела неизменно оседали в «слезных папках». Чем дольше они лежали в уголке нетронутыми, тем грязнее становились.