Джастин Кронин - Перерождение
— Так, у них пол-ладони, — наконец объявил Тео. Все это прекрасно знали, но он решил повторить и по очереди оглядел спутников, точно желая убедиться, что его слушают и понимают. — Давайте уведем животных с улицы!
Лошадей и мулов по пандусу завели в стойла и закрыли люк на ночь. Когда управились, солнце уже село за гору. Питер оставил Арло с Алишей в диспетчерской и подошел к Тео, который стоял у ворот с биноклем и разглядывал долину. Вечерняя прохлада окатила руки и загорелую шею. Во рту опять пересохло, на зубах скрипела пропахшая лошадьми пыль.
— Сколько будем ждать?
Тео не ответил. Вопрос был чисто риторическим, пустым сотрясанием воздуха. С Калебом и Зандером что-то случилось, иначе они давно бы вернулись на станцию. Питер думал об отце, да и Тео наверняка тоже. Демо Джексон свернул с Восточного шоссе и бесследно исчез на турбинном поле. Сколько в ту ночь ждали Зандер с Калебом, прежде чем закрыть люк, махнув рукой на Демо Джексона?
Услышав шаги, Питер обернулся: из бункера к ним шла Алиша. Девушка остановилась рядом с братьями и устремила взгляд на темнеющее поле. Пару минут все трое молча наблюдали, как наступает ночь. Когда тень горы доползла до подножия дальней гряды, Алиша достала нож и вытерла о свитер.
— Не хочу напоминать… — начала она.
— И не надо, — перебил Тео. — Ну, все, довольно, закрываем люк!
«Живем сегодняшним днем, — так рассуждали в Колонии. — Не думаем ни об окрашенном в цвета смерти и боли прошлом, ни о будущем, которое может не наступить». Девяносто четыре человека жили под светом прожекторов только сегодняшним днем.
Однако у Питера порой возникали другие мысли. Когда вахта на Стене проходила спокойно или не удавалось заснуть, он частенько вспоминал родителей. Кое-кто в Колонии до сих пор верил в рай и небеса — мол, именно туда попадает душа после смерти тела, — но реалист Питер к их числу не принадлежал. Он воспринимал мир через конкретные образы, звуки и ощущения и считал: если душа умершего куда и попадает, то в живых. Учительница ли подтолкнула его к такому выводу или собственные рассуждения, но Питер сделал его давно, сразу после выхода из Инкубатора в настоящую жизнь. Пока он помнит родителей, их души живут в нем, а когда не станет его самого, воспоминания унаследуют потомки. Таким образом, не только он, Питер с родителями, но и все, кто давно ушел и кто только придет, смогут путешествовать сквозь века.
Лица родителей Питер уже забыл. Они стерлись из памяти первыми, всего за несколько дней, и теперь отца с матерью Питер помнил не зрительными, а целостными чувственными образами. Чувства и ощущения потоками текли сквозь его сознание: нежный голос матери, ее тонкие бледные руки, без устали трудившиеся, чтобы облегчить страдания больных; скрип отцовских сапог на мостках, его руку на своем плече (дело было во время ночной вахты, и Питер, в ту пору Младший охранник, отчаянно нуждался в поддержке); шум и суматоху в гостиной перед экспедициями в Темные земли (отец с дядей Уиллемом обсуждали маршрут); а после возвращения смех, шум и суматоху, но уже на крыльце, где путешественники ночи напролет пили самогон и рассказывали о своих приключениях.
Участвовать в экспедициях и искать приключения — именно об этом мечтал Питер, но чувствовал, что мечты не сбудутся. Он думал об этом, когда ночами, лежа без сна, прислушивался к зычным голосам и грубому смеху мужчин. В его характере не хватало важной черты, какой именно, он определить не мог, вероятно, определение не существовало в принципе. Не отвага и не самоотверженность… На языке почему-то крутилось слово «значительность», именно им обладали все участники экспедиций. Питер чувствовал: когда они с братом повзрослеют, отец позовет с собой Тео, а его оставит дома.
Мать это тоже чувствовала. Она стоически перенесла и немилость, в которую стараниями Демо впала вся семья, и его отъезд, и украдкой брошенные взгляды колонистов — все знали правду, но говорили исключительно за глаза. Даже когда рак оставил от нее лишь обтянутый кожей скелет, она не сказала об отце ни одного худого слова. «Он живет в собственном мирке, но обязательно вернется». Слегла мать летом, в самую жару. Тео к тому времени стал Основным охранником, но до капитана еще не дослужился, поэтому уход за больной лег на плечи Питера. Он сидел с матерью день и ночь, кормил, одевал и даже помогал мыться. Оба сильно смущались, но понимали: других вариантов попросту нет. Вообще-то таких тяжелых больных клали в Больницу, только старшая медсестра Пруденс Джексон желала умереть дома — уговаривать ее было бесполезно.
То страшное лето с долгими днями и бесконечными ночами еще не кончилось — именно так казалось Питеру. Всякий раз, когда он вспоминал об этом времени, на память приходила услышанная в Инкубаторе история. Учительница рассказывала о черепахе, которая ползла к стене — шажок вперед, два назад — и, разумеется, не доползла. «Шажок вперед, два назад» — именно так сложились последние три дня матери. Она периодически забывалась неспокойным сном, разговаривала, лишь когда Питер спрашивал, что делать дальше, и изредка смачивала губы водой. Дежурная медсестра Сэнди Чоу, навещавшая Пруденс вечерами, велела Питеру приготовиться. Свет прожекторов сочился сквозь крону растущего под окном дерева, и в комнате царил полумрак. Мамин лоб блестел от пота, а руки — в Больнице всегда такие проворные и неутомимые — без сил лежали на одеяле. Питер с вечера не отходил от ее кровати — боялся, что мама проснется, а его не будет рядом. Сэнди сказала откровенно: Пруденс осталось несколько часов, хотя неподвижные мамины руки сообщили горестную новость еще раньше.
«Как попрощаться? — недоумевал Питер. — Вдруг мама испугается? А что потом? Что потом заполнит страшную тишину?» С отцом попрощаться не удалось, во многом именно это было больнее всего: он просто сгинул, исчез без следа. Что бы сказал Питер, представься ему такой шанс? Пусть это эгоистично, но попросил бы: «Выбери меня! Не Тео, а меня. Прежде чем уйти, выбери меня!» Питер живо представлял, как в предрассветный час сидит с отцом на крыльце. Отец одет для дальней поездки верхом, в руках компас, он поднимает крышку большим пальцем и снова захлопывает. На этом сцена обрывалась — что ответил бы отец, Питер не знал.
Теперь умирала мать. Если уподобить смерть комнате, в которую входит душа, Пруденс Джексон уже стояла на пороге. Питер хотел сказать, что любит ее и будет очень скучать, но не мог подобрать слов. В семье он считался любимцем матери, а Тео — любимцем отца. Вслух об этом не говорили, просто так уж сложилось. Питер слышал, что у матери были выкидыши и как минимум один ребенок, судя по всему, девочка, появился на свет раньше срока и умер, прожив лишь несколько часов. Питер в ту пору жил в Инкубаторе и подробностей не знал. Вероятно, поэтому Пруденс Джексон так сильно любила младшего сына — дело было не столько в Питере, сколько в ней самой и тех других, — его последнего удалось выносить, родить и выкормить.
Когда за окном забрезжил рассвет, дыхание Пруденс стало неровным, словно она давилась воздухом. Питер решил, что страшный момент настал, но мать неожиданно открыла глаза.
— Мама! — позвал он и взял ее за руку. — Мама, я здесь!
— Тео… — слетело с губ Пруденс.
«Боже, она меня не видит и не понимает, где находится!» — с отчаянием подумал Питер, а вслух сказал:
— Мама, это я, Питер! Хочешь, Тео приведу?
Но Пруденс смотрела не на сына, а в бездонную глубь своей души, в вечность.
— Позаботься о своем брате, Тео! Он не такой сильный, как ты! — Она закрыла глаза и больше не открывала.
Старшему брату Питер об этом не рассказал. Зачем? Порой он уверял себя, что ослышался или что мать бредила, но только к чему самообман? Она ведь выразилась очень четко и ясно. Сколько он ухаживал за матерью, сколько ночей не спал, а она видела у своего смертного одра Тео и именно к нему обратилась с последней просьбой.
О Зандере с Калебом больше не говорили. Охранники покормили лошадей, поели сами и ушли в подсобку, где стояли койки с грязными, набитыми затхлой соломой матрасами. Когда Питер устроился на койке, Финн с Реем уже храпели. Вообще-то в такую рань он обычно не ложился, но к тому времени бодрствовал почти сутки, поэтому заснул быстро.
Проснулся Питер вялым, сознание включилось не сразу. Его внутренний хронометр подсказывал: перевалило за полночь. Вокруг все спали, а вот койка Алиши пустовала. Темным коридором Питер выбрался в диспетчерскую и увидел девушку за столом: в свете датчиков она листала книгу. Взглянув на часы, Питер отметил: половина третьего.
— Как ты заснул среди такого храпа! — воскликнула Алиша, оторвавшись от книги.
Питер сел напротив.
— Я толком и не спал. Что читаешь?
Девушка захлопнула книгу и потерла глаза кончиками пальцев.
