А счастья может и не быть… - Татьяна Самойлова
Оторвавшись от воспоминаний прошлого, Эдуард посмотрел на одиноко растущую яблоню возле забора, поднялся и вошел в дом. Посмотрев на лежащую на полу Натку, он понял, что не испытывает к ней ни капли сочувствия. Он вообще не привык считать себя в чем-то виноватым. По его мнению, он всегда и во всем прав. Вот и сейчас, он смотрел на нее с гордо поднятой головой, ощущая свою власть над беспомощной девушкой. Постояв немного, он присел на стул и, облокотившись рукой о стол, заговорил:
– Я сейчас, пока сидел на улице, подумал и пришел к выводу, что ты права. Я действительно ненавижу женщин и считаю их продажными. Но поверь, на то у меня есть причины. Только не все я из твоего разговора понял. Вот ты мне говорила про то, что я баб продаю и при этом не жалею их. А ты мне говорила, что не все по своей воле… И я отвечал, что у меня все девки по добровольному решению пашут. И у меня возник вопрос… У тебя вообще совесть есть? Хоть чуть-чуть? Ты имеешь право о насилии рассуждать и о жалости говорить? Кто Анюту принудительно держал? Кто придумывал план о том, что бы сломить ее? Кто решил, что чем сильнее будет жестокость, тем больше шансов выжать из нее то, что нам нужно? И после всех издевательств, хладнокровно убить ее? А?! Не ты?! Про невинность людскую она мне втирает. Добродетельница. – Эдик хмыкнул и опять закурил сигарету. Выпустив табачный дым изо рта, он продолжил: – Не-е-ет, я сейчас не оправдываю себя. Я не говорю, что я молодец и одна ты во всем виновата. Я тоже виноват. И мы оба должны ответить за сломленную человеческую жизнь. Я уже наказан. От собственной тени шарахаюсь. Спать не могу. По съемным углам, как бомжара скитаюсь. И трясусь, каждую минуту. А по утрам просыпаюсь и думаю, о том, где я сегодня спать буду – на нарах или в земле сырой? Это не жизнь. И если со мной, что-то случится, то ты сухой из воды выйдешь. Ты же хитрая. А почему я одни должен отвечать? Нет, если меня посадят, то я понятное дело, тебя за собой потащу, хотя понимаю, что срок себе этим значительно прибавлю. Ты же все расскажешь и по полной сдашь меня. И то будет общим наказанием. Тогда согласен, вопрос решен. Только проблема в том, что пока меня допрашивать будут и на тебя выйдут, ты уже исчезнешь. И хрен тебя кто найдет. Так что опять получается, что я один за все ответ понесу. Ну а если меня люди Артура убьют, то ты тем более вылезешь. Даже если мусора тебя возьмут, все на меня спишешь. С мертвых спросу нет.
– Если Аня нас сдаст, то я не отмажусь. И ничего на тебя списать не смогу.
– Вот что ты врешь? Я тебя первый день знаю что ли? Сто процентов, овцу из себя невинную сделаешь и скажешь, что тебя заставили.
– Ну, если ты такой борец за справедливость, то пойди сам в полицию и сдай нас обоих. Хочешь, вместе пойдем?
– Дубль два. Я тебя слишком хорошо знаю. И такой расклад тебе только на руку. На меня все спишешь. И Анюта твою сказку подтвердит. Она-то не знает, что мы с тобой в одной упряжке. Она-то тебя считает подругой своей. И даже не догадывается, кто истинный виновник ее сломанной жизни. И именно для того, чтобы ты не выкрутилась, как всегда, именно я, произведу над тобой возмездие. А меня пусть Господь Бог судит и решает, какое наказание я заслужил.
– Очень интересно. Может пусть меня тоже лучшее Господь Бог накажет?
– Дорогая моя, я хочу быть уверен, что ты получила по заслугам. А знаешь, какое место у человека самое большое?
– У мужчин или женщин? – усмехнувшись, спросила Натка.
– Не пошли. У всех. Не напрягай свой куриный мозг, все равно сама не догадаешься. Самое больное место у человека, это его душа. А руководитель – это совесть. Так вот, когда совести у человека нет, то и душа его замирает. Такие люди не живут. Они существуют, словно роботы. В них нет моральной составляющей, а только физическая потребность: есть, спать, одеваться и все остальное, что можно купить. А если задаться вопросом, для чего это все нужно? Просто для комфорта? Чтобы не отказывать себе ни в чем? И что дальше? Вот убьют меня или посадят, и все, все, что было нажито, станет ненужным. Никакие блага. Меня элементарно никто не навестит и даже передачку не передаст. Потому что я никому не нужен. У меня никого нет. И это моя вина, что я никого, кроме денег не нажил. А если я сдохну, то никто даже не похоронит! Некому хоронить! Сука, я один! Один! – Эдик заплакал. Первый раз в своей жизни он превратился в маленького ребенка, которому так хотелось пожаловаться на свои проблемы. Закрыв лицо руками, он всхлипнул и немного успокоившись, продолжил: – Потому что надо было думать не только о себе. Не о деньгах. И не о продажных бабах. А о ком-нибудь еще. Семью заводить, детей рожать.
– Ты женщин ненавидишь, какая тебе семья?
– Можно было бы усыновить ребенка из приюта.
– Тебе бы не дали. Для усыновления полная семья нужна. А у тебя ни жены, ни работы. Чем бы ты его кормил?
– Значит, женился бы и работу нормальную нашел.
– На ком? Ты же сам говоришь, что тебя только шлюхи окружают.
– Нашел бы нормальную. Да туже самую Анюту. Это единственная достойная девушка, которую я знал. Она единственная, кто достоин уважения.
– О, да! Наркоманка из притона!
– По твоей милости, между прочим! Это из-за твоих дебильных идей она такая стала. И не смей больше вообще говорить о ней. Не смей! И если хочешь знать, то я рад, что все так
