Монс Каллентофт - Зимняя жертва
Малин озирает офис. Свена Шёмана еще нет на месте, но Зак за своим столом беспокойно роется в бумагах.
76
В машине тихо.
Зак не сказал, что хочет включить музыку, а Малин нравится слушать монотонное гудение мотора.
Город за окнами автомобиля такой же, как и две недели назад. Как всегда, ненасытный. Жизнь в Шеггеторпе словно стынет на морозе, а торговые склады в Торнбю такие же неуклюжие. Покрытый снегом Роксен все так же красив, а дома на склоне холма возле монастыря Вреты все так же манят своей благоустроенностью.
«Ничего не изменилось, — думает Малин. — Даже погода». Но потом ей приходит в голову, что изменилась, похоже, Туве. Туве и Маркус. В голосе у девочки появились новые нотки. Она стала менее строптивой и замкнутой, более открытой и уверенной в себе. «Тебе это идет, Туве, — мысленно обращается к ней Малин. — Ты, без сомнения, станешь очень приятной женщиной, когда вырастешь.
Может, и мне стоит дать Даниэлю шанс?»
В окнах домов в Блосведрете горит свет. Братья с семьями дома, каждый у себя. Белая деревянная вилла Ракели Мюрвалль, возвышающаяся в самом конце улицы Блосведретвеген, выглядит одинокой.
Белая дымка клубится перед фасадом. «Эта снежная завеса скрывает твои тайны, — думает Малин. — Ты ведь пойдешь на все, чтобы сохранить их, правда, Ракель?»
Пособие на ребенка.
Этот ребенок, которого ты оставила только ради денег. Ради ничтожной подачки, которая, вероятно, кое-что все-таки значила для тебя. Ведь ее хватало на жизнь, во всяком случае почти хватало.
За что же ты так ненавидела его? Что тебе сделал Калле-с-Поворота? Или с тобой поступили так же, как с Марией в лесу? С Ребеккой? Калле изнасиловал тебя? Это так появился ребенок? И поэтому ты его возненавидела?
А может, ты хотела отказаться от него? Но потом тебе пришла в голову эта блестящая идея, ты выдумала историю с моряком и стала получать деньги. Так все наверняка и было. Он взял тебя силой. А ребенок заплатил за все.
Иначе как могла ты так возненавидеть собственного сына? История знает подобные примеры. Малин читала, как немки, изнасилованные в конце войны русскими солдатами, отказывались от своих детей. То же в Боснии. И очевидно, в Швеции.
А может, ты любила Калле-с-Поворота, но была для него лишь одной из многих женщин, то есть никем? И этого тебе оказалось достаточно, чтобы возненавидеть сына?
И все-таки я склоняюсь к первому варианту.
Или зло было дано тебе изначально, Ракель?
Разве бывает такое зло?
И деньги. Жажда денег — словно черное солнце над жизнью этой заброшенной, продуваемой всеми ветрами улицы.
Мальчика надо было отдать в другую семью, Ракель.
Возможно, тогда твоей злобе и ненависти пришел бы конец. И твои прочие «мальчики», быть может, стали бы другими. Да и ты сама.
— Адское место, — говорит Зак, когда они проходят через ворота к дому. — Ты видишь его ребенком, там, под яблоней, в снегу? Как он мерзнет?
Малин кивает.
— Если ад существует… — задумчиво произносит она.
Спустя полминуты они стучатся в двери дома Ракели Мюрвалль.
Они видели, как она выходила из кухни в гостиную.
— Не хочет открывать, — говорит Малин.
Зак продолжает стучаться.
— Одну секунду, — слышится голос изнутри.
Дверь открывается, и Ракель улыбается им.
— Инспекторы? Чем обязана?
— У нас к вам несколько вопросов, если не возражаете…
— Входите, инспекторы, — обрывает Зака Ракель. — Забудьте о моем заявлении, простите старую женщину. Кофе?
— Нет, спасибо, — отвечает Малин.
Зак качает головой.
— Присаживайтесь.
Ракель Мюрвалль делает жест в сторону кухонного стола.
Они садятся.
— Где Карл? — спрашивает Малин.
Ракель Мюрвалль пропускает ее вопрос мимо ушей.
— Его нет ни дома, ни на «Коллинзе». И он уволен с работы, — говорит Зак.
— Мой сын сделал что-то не так?
«Сын? Раньше она никогда не говорила так о Карле», — замечает Малин.
— Вы же читали газету. — Малин кладет руку на номер «Корреспондентен» на столе.
«Ты прекрасно понимаешь, что к чему».
Старуха улыбается и молчит.
— Я понятия не имею, где может быть мальчик, — отвечает она спустя некоторое время.
Малин смотрит в окно кухни. Она видит там маленького Карла, голого, на морозе. У него заплаканное лицо, и он кричит. А потом падает в снег, содрогаясь всем телом. Мерзнущий ангел посреди заснеженной земли.
Малин стискивает зубы.
Ей хочется сказать Ракели Мюрвалль, что она заслуживает геенны огненной, потому что такое не может пройти даром.
По официальному законодательству срок давности ее преступления истек, но с человеческой точки зрения некоторые злодеяния не прощаются никогда.
Насилие.
Педофилия.
Издевательства над детьми.
Наказание за такое — позор на всю жизнь.
А как же любовь к детям? Это самая первая, изначально данная нам любовь.
— Так что же произошло между вами и Калле-с-Поворота, Ракель?
Ракель оборачивается к Малин и смотрит на нее. И зрачки в глазах старухи расширяются и чернеют, словно пытаясь передать всю тысячелетнюю историю женских мук. Потом она мигает и на несколько секунд закрывает глаза, прежде чем ответить.
— Это было так давно. Теперь уже и не вспомню. Я столько всего перенесла с мальчиками.
«Вот так новость!» — думает Малин, прежде чем задать следующий вопрос.
— Вы никогда не думали, что ваши мальчики могут узнать: отец Карла — Калле-с-Поворота?
Ракель Мюрвалль наливает себе кофе.
— Мальчики знают это.
— Правда? Действительно знают, Ракель? Ведь быть уличенным во лжи значит испортить любые отношения, — продолжает Малин. — И какая власть может быть у того, кто солгал?
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — отвечает Ракель. — Вы мелете всякий вздор.
— Правда, Ракель? Я мелю вздор?
Ракель Мюрвалль запирает за ними входную дверь, усаживается в прихожей на деревянный стул, выкрашенный красной краской, и смотрит на фотографию на стене. На снимке она сама в окружении сыновей в саду и Черный. Еще до инвалидного кресла.
Чертов сын, это ты тогда снимал нас.
Если ты исчезнешь, исчезнешь навсегда, все мои тайны останутся при мне.
А слухи я запру в темном гардеробе.
Его не должно быть — это так просто. Убрать его, я слишком от него устала.
Она берется за телефон.
Звонит Адаму.
В трубке отвечает детский голос, такой невинный. Его малыш.
— Алло.
— Привет, Тобиас. Это бабушка. Папа там?
— Привет, бабушка.
Потом тишина. Наконец отвечает мужчина:
— Мама?
— Зайди ко мне, Адам. И возьми с собой братьев. Я хочу сказать вам нечто очень важное.
— Я приду, мама. И скажу остальным.
Обычно я приезжал сюда на велосипеде.
Лес был мой.
Они охотились здесь иногда, я слышал, как они стреляли, в любое время года. И уже тогда я ждал их.
Мама.
За что ты так зла на меня?
Что я такого сделал? Что?
Мне тепло, и перед глазами возникают разные образы. Я — ангел под яблоней из крошек печенья.
Теперь очаг снова горит, и не слышно никаких звуков, кроме потрескивания дров. Здесь хорошо, в землянке, только одиноко. Но я не боюсь одиночества, потому что нельзя бояться самого себя, ведь так?
Думаю, я могу немного поспать, пока вы не придете и не заберете меня отсюда. И тогда я стану другим — когда вы впустите меня.
— И что нам теперь делать?
Зак ведет машину в направлении монастыря Вреты. Где-то в километре от них виднеется церковь, похожая на древнюю крепость. По одну сторону дороги мелькают конюшни клуба верховой езды «Хеда», по другую открытое поле.
Малин хотела звонить братьям, спросить их, знают ли они, кто отец Карла, но Зак остановил ее.
— Если они не знают этого, у старухи есть право на свои секреты. Мы не можем так бесцеремонно вторгаться в чужую жизнь и ворошить ее прошлое.
И Малин поняла, что Зак прав. Независимо от последствий. Если они перестанут уважать людей такими, каковы они есть, на какое уважение со стороны общества могут рассчитывать?
Она отвечает на вопрос Зака:
— Дождемся команды Шёмана. Сейчас они готовятся к тому, чтобы как можно тщательней прочесать лес, но для собак слишком холодно. Тем не менее они наверняка прихватят с собой парочку. Может, нам стоит появиться там раньше их?
— Нет, Малин. Если мы ничего не нашли вчера, что мы можем найти сегодня?
— Не знаю. Тогда мы можем свернуть к месту убийства и к другому дереву. Это ведь где-то рядом.
— Прошлой ночью там уже была машина. Нам бы сообщили, если б что-нибудь нашли.
— У тебя есть другие предложения?
