М. Роуз - Меморист
И паника их усиливалась многократно, потому что они знали так много, понимали, что на самом деле невозможно гарантировать полную безопасность кого бы то ни было и что никакая система контроля не может быть абсолютно надежной. Разумеется, никто из них понятия не имел, что кошмарные видения, нахлынувшие на них сегодня, являются в действительности воспоминаниями из прошлой жизни. Скорее, они решили, что стали жертвами массового гипнотического транса, вызванного каким-то химическим оружием. Но Люсиан так не думал. Он предположил, что сегодня было воочию подтверждено то, над доказательством чего всю свою жизнь тщетно бился Малахай, и толчком послужило не какое-то мудреное химическое вещество, а несколько простых нот: «мелодия памяти».
В безумном мелькании фотовспышек Люсиан увидел, как Брехт достает пистолет.
— Меер! Берегись!
Но его крик потонул в гуле толпы.
И тут Малахай согнулся пополам, зажимая живот руками, и скрылся из вида. Вслед за ним исчезла и девушка. Людской поток был слишком плотным. Несомненно, Брехт охотится за флейтой. А это означало, что, не найдя ее у Самюэльса, глава Общества памяти обратится к Меер. Будь проклято это столпотворение! Гласс упорно проталкивался вперед.
Дорогу ему преградила грузная женщина в летах. Она раскачивалась из стороны в сторону, судя по всему, не понимая, где находится. Люсиан крикнул, чтобы она освободила ему путь, но Грета Осборн застыла на месте, с лицом, искаженным паникой. Лишившись чувств, оперная певица повалилась на землю, и агенту не оставалось ничего другого, кроме как броситься к ней на помощь.
ГЛАВА 104
Четверг, 1 мая, 20.42
Том Пакстон сидел в полном одиночестве в импровизированном штабе, не замечая того, что происходило вокруг. Он смотрел на видеомониторы, показывающие толчею в зрительном зале, но видел другие образы, вызванные музыкой… жестокую сцену насилия, учиненного над женщиной на глазах у ее маленького сына… Пакстон все еще чувствовал запах гари и грязи, слышал крики женщины, лежавшей под ним… нет, не под ним… под жестоким дикарем из другого времени. Крики были душераздирающими…
И вдруг до него дошло, что он слышит их на самом деле. Они звучат сейчас. В зрительном зале. Пронзительные крики зрителей, пришедших послушать симфонию и оказавшихся в самом центре ужаса, предвидеть который не мог никто.
— Босс? — Это была Керри.
Оглянувшись, Том испытал при виде помощницы огромное облегчение.
— У тебя все в порядке?
— Замечательно.
— С тобой ничего не произошло?
— Нет.
— Тебе повезло, — прошептал Пакстон.
— Это было настолько ужасно?
Кивнув, Том отвернулся, снова уставившись на ряд мониторов.
Подойдя к нему, Керри положила руку ему на плечо. Она удивилась, почувствовав, что его бьет дрожь, и еще больше, увидев у него в глазах слезы.
— Том? Что с вами?
Пакстон слышал Керри, чувствовал прикосновение ее руки. Ему хотелось прильнуть к ней, услышать слова утешения, однако его внимание привлек один из мониторов, показывающий главный вход концертного зала. Оттуда выплескивалась человеческая волна, неудержимое течение, обладающее своей собственной силой, и в самой его стремнине находился Давид Ялом. Израильский журналист выглядел так, как Том Пакстон себя чувствовал. Словно он только что побывал в аду и вернулся обратно. Но только в глазах журналиста было кое-что еще. Даже на экране с посредственным разрешением было видно, что Ялом нашел там, где побывал, решение какого-то жизненно важного вопроса.
— Ну, наконец-то, — заметила Керри, кивая на израильтянина. — Я так за него беспокоилась. Ему и без этого пришлось многое перенести.
Пакстон кивнул.
— Том, я пришла сказать, что с тобой хочет переговорить полиция, — сказала Керри.
— Да, не сомневаюсь в этом.
— Пока что точных данных нет, но, похоже, все обошлось без жертв.
— Что насчет наших людей? Кто-нибудь уже докладывал?
— Все в порядке.
— А Таккер?
Керри кивнула.
— Керри, те, кого я должен был защищать, подверглись нападению. — Голос Тома Пакстона дрогнул.
ГЛАВА 105
Четверг, 1 мая, 20.46
Осветитель щелкнул тумблером, и вспыхнули яркие софиты, ослепившие толпу. Телевизионщики были полны решимости во что бы то ни стало взять интервью у некоторых из тех, кто находился в концертном зале и испытал на себе воздействие неизвестного явления, и ничто не могло их остановить.
Лежавшая на земле Меер, увидев мечущуюся в гиперреалистически ярком свете толпу, почувствовала нарастающую панику. Им с Малахаем грозит опасность: их могут затоптать до смерти. Это было даже хуже того, что происходило в зрительном зале. Здесь не было кресел, за которые можно было бы ухватиться. Не было ничего, за чем можно было бы спрятаться. Поднявшись на колени, девушка попыталась приподнять Самюэльса, но он оказался слишком тяжелым, и она, отпустив его, вдруг обнаружила, что ее руки перепачканы кровью.
Кровью? Что произошло? С Малахаем что-то случилось, но неужели все настолько серьезно? О, нет, неужели сначала ее отец, а затем и доктор, в один и тот же день?
«Мне нужна помощь».
Не успела она об этом подумать, как среди тысяч людей, несущихся мимо, один остановился. Должно быть, он обладал незаурядной физической силой, поскольку ему удалось сдержать натиск толпы, образовав небольшое свободное пространство. Меер была уверена, что уже видела его, но где? Глубоко посаженные глаза мужчины были полны усталости и невыносимой печали. Нет, она не просто где-то мельком видела его, она была с ним знакома. И вот сейчас она поняла, что мужчина с трудом сдерживает свою скорбь.
Он протянул руку, помогая ей встать, и молодая женщина, поднимаясь с земли, вспомнила. Несколько дней назад она столкнулась с этим мужчиной на лестнице библиотеки… Он спускался, а она поднималась. И теперь Меер поняла то, что было скрыто от нее прежде, потому что тогда она еще не слышала «мелодию памяти».
— Девадас? — спросила она.
Мужчина широко раскрыл глаза, и сквозь бесконечную тоску в них сверкнуло что-то похожее на надежду.
— Нам нужно ему помочь, — крикнула Меер, перекрывая гул толпы. — Малахай истекает кровью.
Мужчина, которого она знала только как Девадаса, нагнулся к Самюэльсу, но в это мгновение Фремонт Брехт, друг отца Меер и глава Общества памяти, втиснулся между ними, разделяя их, отталкивая Девадаса в сторону.
И тотчас же Девадаса поглотил нескончаемый людской поток. Меер видела, как он борется, словно пловец, преодолевающий сильное течение, но на этот раз ему не удалось устоять, и его унесло прочь. «Унесло прочь снова, — подумала Меер. — Снова».
Внезапно она начала сомневаться, что видела его наяву.
— Малахай ранен, — крикнула она, обращаясь к Фремонту. — Он истекает кровью. Нам нужно вынести его отсюда.
— Знаю. Я все видел. Флейта у вас?
— Флейта? Да. Но Малахай…
— Не беспокойтесь, сначала дайте мне флейту — нам нужно ее защитить. — Брехт схватил Меер, глубоко вонзая свои пальцы в ее руку. — Быстрее.
Вдалеке человек с мегафоном выкрикивал распоряжения, стараясь справиться с толпой, которая все продолжала прибывать. Высокий мужчина, настолько высокий, что его голова виднелась над людским морем, протиснулся к Меер и направил на нее пистолет. Неужели ему тоже известно про флейту? Но тут Фремонт поморщился и отпустил Меер, и ей потребовалось какое-то мгновение, чтобы понять: высокий мужчина арестовывал Брехта, его пистолет был направлен на главу Общества памяти, а не на нее.
Ему потребовались лишь считаные секунды, чтобы надеть на Фремонта наручники.
— Я его обезвредил, — крикнул он по-английски двум полицейским, протискивающимся сквозь толпу. — Но у нас на руках один раненый, — объяснил американец. — Брехт выстрелил в Самюэльса.
— «Скорая помощь» уже выехала, Люсиан, — ответил один из венских полицейских.
— Это вы стреляли в Малахая? — спросила Меер старинного друга своего отца.
Руки у Фремонта были скованы за спиной, но он стоял, гордо расправив плечи, как будто ничего не произошло, не обращая внимания ни на полицию, ни на вопрос Меер. Но она не сдавалась:
— Это вы устроили похищение письма и шкатулки с играми?
Брехт продолжал хранить молчание, что было равносильно признанию.
— Это ваших рук дело? Но почему? Мой отец был вашим другом. Он говорил мне, что вы его друг.
— У меня был высший долг — сберечь наше наследство, оградить его от людских насмешек, — убежденно промолвил Фремонт.
— И ради этого вы готовы были пойти на любые жертвы? Такой долг я не понимаю.
— Как этого не понимал и ваш отец. В XXI веке евреи не должны привлекать к себе лишнего внимания. — Убежденность превратилась в бешеную ярость. — Как раз сейчас, когда мы начинаем смывать с себя позорное пятно отверженных, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы весь мир узнал про то, что мы обнаружили один из «инструментов памяти», доказывающий перевоплощение, иначе на нас снова станут смотреть как на неистовых сумасшедших мистиков! — Ярость уже граничила с истерикой. — Нельзя допустить, чтобы мы повернули вспять и снова стали изгоями в гетто…
