Эрик Сунд - Слабость Виктории Бергман (сборник)
С тех пор он жил в потайной комнате за книжным шкафом.
Ежедневные упражнения сделали его физически сильным и выносливым. К тому же он развил невероятную ментальную силу.
Размышляя, София сварила большую кастрюлю жидкой каши, наполнила термос и понесла ему. Мальчик лежал голый на постели в своей обитой мягким, темной комнате. По глазам было видно, что он где-то далеко.
Бесконечно преданный Виктории, яростно бескомпромиссный, Гао стал ее послушным орудием.
Виктория и Гао – две чужеродные части, вживленные в ее тело, но когда ее тело приняло Викторию, оно отторгло Гао.
Что ей с ним делать? Теперь, когда он скорее обуза, чем ресурс?
Хотя она потратила на уборку несколько часов, тяжелый запах мочи все еще пробивался сквозь запах моющего средства.
На полу высилась аккуратная стопка его рисунков.
София поставила термос на пол возле кровати. Вода у него рядом, в маленьком туалете.
Выйдя, София подвинула на место шкаф, скрывавший дверь, и накинула крючок. Теперь мальчик продержится до вечера.
Язык
лжет и клевещет, и Гао Лянь из Уханя должен остерегаться того, что говорят люди.
Никто не сможет застать его врасплох. Он все контролирует, и он не животное.
Животные не умеют предусматривать отклонений от привычного хода вещей. Белки, готовясь к зиме, запасают орехи в дупла деревьев, но если дупло затянет льдом, белка ничего не поймет. Орехи, которые невозможно достать, перестанут существовать для нее. Белка не будет знать, что делать, и умрет.
Гао Лянь понимает: он должен быть готов к отклонениям от привычного хода вещей.
глаза
видят запретное, и Гао должен зажмуриться и подождать, пока оно не исчезнет.
Время – это то же, что ждать, и потому – ничто.
Время – это абсолютное ничто. Ничего не стóит. Ноль. Пустота.
То, что случится потом, – противоположно времени.
Когда мускулы напряжены, живот втянут, а дыхание коротко и несет много кислорода, он становится частью общего целого. Пульс, до этого медленный, ускорится до оглушительного, и все будет существовать одновременно.
В это мгновение время больше не смехотворно, оно – всё.
Каждая секунда обретает собственную жизнь, собственную повесть с началом и концом. Колебание в сотую долю секунды может иметь роковые последствия. Провести границу между жизнью и смертью.
Время – лучший друг безвольных и нерешительных.
Та женщина дала ему бумагу и карандаш. Он целыми часами сидит в темноте и рисует. Сюжеты он берет из хранилища воспоминаний, что у него внутри. Люди, которых он встречал, вещи, которых у него больше нет, и чувства, которые у него некогда были, но которые он позабыл.
Птичка с птенцами в гнезде.
Закончив, он откладывает бумагу в сторону и берет новый лист.
Не останавливается, не рассматривает нарисованное.
Женщина, которая кормит его, не правдива и не лжива, и время, бывшее до нее, для Гао больше не существует. Ничего до нее, ничего после.
Время – ничто.
Всё в нем повернуто внутрь, к механике воспоминаний.
Бистро “Амика”
Выйдя из палаты Юхана, Жанетт направилась к кафе у входа в больницу. Она мало того что полицейский – она женщина-полицейский, а это значит, что откладывать работу ей нельзя даже в таких обстоятельствах. Иначе при случае эта ситуация может обернуться против нее.
Двери лифта открылись, и Жанетт вышла в людскую сутолоку холла. Подняла голову, увидела движение, улыбки. Сделала глубокий вдох: воздух здесь был полон жизни. Ей тяжело было признаться себе в этом, но она понимала: необходимо хоть на полчаса отвлечься от тревожного бодрствования у постели сына в палате с застоявшимся воздухом.
Хуртиг принес поднос, на котором дымились две чашки кофе в компании двух булочек, поставил на стол, сел. Жанетт взяла чашку, отпила горячего кофе. В животе потеплело, захотелось курить.
Хуртиг взял свою чашку и пытливо посмотрел на Жанетт. В его взгляде было что-то осуждающее, и Жанетт это не понравилось.
– Ну как он? – спросил Хуртиг.
– Все под контролем. Никто не знает, что с ним случилось, и это сейчас хуже всего.
Это чувство было ей знакомо со времен детства Юхана – когда он прибегал, безутешно рыдая, и не мог объяснить, что случилось. У него просто не было слов. Жанетт верила, что те времена прошли навсегда.
Ну и вот.
Даже София не могла рассказать, что произошло. Откуда же Юхану взять слова?
– Понимаю, но кое о чем вам можно будет поговорить, когда ему станет лучше и его отпустят домой. Так?
– Конечно. – Жанетт вздохнула. – Но от сидения в одиночку в этой тишине я просто с ума схожу.
– Разве Оке не приехал? Или твои родители?
Жанетт пожала плечами:
– У Оке выставка в Польше, и он собирался домой, но когда мы нашли Юхана, он… – Она снова пожала плечами. – Да не так много он может сделать. А мама с папой уехали в Китай по пенсионной путевке. Месяца два их не будет. – Жанетт заметила, что Хуртиг хочет что-то сказать, но перебила его: – Как дела в Бандхагене?
Хуртиг бросил в чашку кусочек сахару, помешал.
– Иво еще не вынес свой вердикт, так что – ждем.
– А что говорит Биллинг?
– Помимо того, что тебе надо посидеть дома с Юханом и что в разводе виновата ты? – Хуртиг вздохнул и отпил кофе.
– Так и сказал, глист несчастный?
– Ага. Прямо и без церемоний. – Хуртиг закатил глаза.
Жанетт почувствовала себя выдохшейся и никчемной.
– Вот черт, – пробормотала она и рассеянно оглядела кафе.
Хуртиг молча взял булочку, отломил кусочек, сунул в рот. Видно было, что его что-то гнетет.
– О чем задумался?
– Ты не забыла об этом деле, верно? – поколебавшись, спросил он. – По тебе заметно. Ты до чертиков злишься, что дело забрали у нас. – Он смахнул застрявшие в щетине крошки.
– В смысле? – Жанетт рывком очнулась от своей полудремы. – Не придуривайся. Ты знаешь, о чем я. Лундстрём – гнусная свинья, но это не он…
– Прекрати! – снова перебила Жанетт.
– Но… – Хуртиг взмахнул рукой и пролил кофе.
Жанетт механически взяла салфетку и вытерла лужицу, прогнав мысль о том, что ей, вероятно, впредь стоит вытирать только за собой. Прогнала мысль прежде, чем та успела пустить корни. Сосредоточилась.
– Послушай-ка, Йенс… – Она помолчала, подумала. – Я не меньше тебя разочарована тем, как все обернулось, по-моему, все просто дерьмово. Но я же не дура. Экономически неоправданно…
– Дети-беженцы. Хреновы незаконные дети-беженцы… экономически неоправданно. Тьфу. – Хуртиг поднялся, и Жанетт увидела, как он взбудоражен.
– Сядь. Я не договорила. – Жанетт сама поразилась, насколько решительно звучит ее голос, притом что она совершенно вымотана.
Хуртиг вздохнул и снова сел.
– Сделаем так… Мне нужно позаботиться о Юхане, и я не знаю, сколько времени это займет. Ты расследуешь случай с женщиной в Бандхагене, и это, естественно, дело первоочередной важности. – Жанетт сделала паузу и продолжила: – Но мы с тобой оба понимаем, что у нас будет время и на кое-что еще… Понимаешь, о чем я? – Жанетт заметила, как у Хуртига загорелись глаза, и ощутила и в себе какой-то огонь. Чувство, которое она почти забыла. Энтузиазм.
– Хочешь сказать – мы продолжим, но втайне?
– Именно. Но это – между нами. Если все выплывет наружу, мы оба спалимся.
Хуртиг улыбнулся:
– Вообще-то я уже послал несколько запросов, на которые надеюсь получить ответ в течение недели.
– Отлично, Йенс. – Жанетт ответила на улыбку Хуртига. – Ты молодец, но нам придется действовать очень осторожно. Кому ты посылал запросы?
– По словам Андрича, у парня с Турильдсплан в крови были следы пенициллина, помимо наркотиков и обезболивающего.
– Пенициллин? И что это значит?
– Что парень контактировал с кем-то из больничного персонала. Скорее всего, с врачом, работающим с беженцами, которых скрывают и у которых нет документов. Одна моя знакомая работает в Шведской церкви, она обещала назвать несколько имен, насчет которых можно подумать.
– Вот это да. А я связалась с Женевой, с Управлением верховного комиссара ООН по делам беженцев. – Жанетт чувствовала, как к ней понемногу возвращается представление о будущем, как возникает что-то помимо одного бездонного “сейчас”. – И вот у меня появилась одна мысль.
Хуртиг ждал.
– Что ты думаешь о составлении профиля преступника?
Хуртиг с удивлением взглянул на нее.
– Где мы возьмем психолога, который согласится участвовать в неофициальном… – начал он, и тут его осенило. – А-а, ты имеешь в виду Софию Цеттерлунд?
Жанетт кивнула:
– Да, но я еще ее не просила. Хотела сначала поговорить с тобой. – Черт, Жанетт, – широко ухмыльнулся Хуртиг, – ты лучший начальник из всех, что у меня были.
