Обряд - Валентина Вадимовна Назарова

— А зачем вам Настя?

Слава стучит рукой по стеклу. Вздрогнув, Настя просыпается и, потирая глаза, глядит на него в окно.

— Я ее до города подброшу вместе с молодым человеком.

Он кивает на УАЗ, который стоит позади «лансера»; дворники медленно слизывают с запотевшего лобового стекла одинокие бестелесные снежинки. Мишаня присматривается: на переднем сиденье угадывается рослая фигура чужака.

— Анастасия, тебя твой Матвей в машине ждет, — произносит Слава, осторожно открывая пассажирскую дверь и протягивая ей руку. — Вы домой едете, все будет хорошо теперь. Он мне рассказал про вашу ситуацию, мы с ним старые друзья, я вам помогу.

— П-правда? Спасибо вам, — с сомнением в голосе отвечает Настя, перевешивая ноги через порог.

Он берет ее ладонь в свою руку в черной перчатке, помогает ей вылезти. Мишаня смотрит на них, потом на чужака и тоже выбирается из машины.

— А чего Матвей сам не вышел к нам?

— Да это я его попросил подождать. Мне поговорить надо с тобой, Михаил.

Слава придвигается на шаг ближе.

— О чем?

— Ты прости, что парни эти так жестоко со зверем обошлись. Я их не просил и не нанимал, я только награду предложил. Я за гуманное обращение. Можно было его застрелить, и все, как дед твой. А не так. Теперь он мне в кошмарах снится, будто это я во всем виноват. Так что ты пойми ситуацию. И матери своей передай, что я к этому отношения не имею, ладно?

Мишаня смотрит на Славу, кивает, а сам думает только об одном: как это так — Настя уедет, как это так, она ведь только приехала. Когда он увидит ее снова?

— Так что? — Слава кладет ему руку на плечо. — Мы достигли взаимопонимания?

— Конечно.

— Ну вот и славно. А теперь пора прощаться. Поехали мы.

Настя смотрит на Мишаню, глаза у нее блестят, как будто она чувствует то же, что и он. Он делает шаг к ней и обнимает ее, вжимается лицом в ее черные волосы. Ему странно от осознания, какая же она маленькая. Вроде бы старше его, а такая крошечная, как будто на ладони поместилась бы. Когда Мишаня отпускает ее, Слава берет Настю под руку и что-то шепчет ей, подводя к машине. Она запрыгивает в открытую перед ней дверь УАЗа, и тот медленно трогается с места, выруливает на дорогу. Огромные колеса скрипят по тонкой ледяной корке на асфальте. Мишаня возвращается к «лансеру» и замечает на заднем сиденье что-то черное. Нагнувшись, он видит, что это рюкзак чужака. Схватив его, он пускается бежать вслед медленно удаляющемуся УАЗу, размахивая руками, проскальзывая на стоптанных подошвах кед, крича во все горло.

Машина возникает не пойми откуда. Точнее, выруливает из-за угла. Это доверху груженная аудиоаппаратурой легковушка, парень за рулем говорит по телефону и тоже замечает Мишаню только в самый последний момент.

Ударом Мишаню опрокидывает на землю. Он лежит навзничь, приземлившись спиной на туго набитый рюкзак. Когда он смотрит назад, УАЗ уже почти исчезает за поворотом. Но он все еще достаточно близко, чтобы Мишаня мог рассмотреть символ, нарисованный сзади на дверце его багажника. Это пологая серебряная гора, над которой восходит черное солнце.

В машине у Славы тепло и очень чисто, так чисто, что Настя, прежде чем закинуть ноги в салон, обстукивает с бот прилипший снег. Она устраивается на заднем сиденье и складывает ладони на коленях. До сих пор, с самого их похода к камню этим утром, она не может отделаться от мысли, что это все сон. Она не может быть здесь, в поселке. Этого поселка не существует, она его выдумала. Такое место можно только выдумать. А вместе с ним и то, что было с ней шесть лет назад, весь этот обряд. Но только это правда было, по-настоящему. Она звала, и он пришел. Как сказал Матвей, он всегда приходит, когда зовешь его, только мы не всегда это замечаем. Она вот забыла. А теперь вспомнила. И больше не было никакого смысла бежать, бороться, протестовать. Она сама сказала: приди и забери меня, — и он явился. Взял ее. И теперь он всегда с ней, этот дьявол.

Слава отъезжает от припаркованного «лансера», высокий красивый мальчик с серо-желтыми волчьими глазами смотрит им вслед. Она прикладывает ладонь к стеклу, но он не видит, оно тонированное. Хорошо, что они уезжают, иначе она еще и эту душу за собой утащит.

— А куда мы едем? — спрашивает она у Матвея, перегнувшись через сиденье.

Он молчит, уставившись на носки своих армейских ботинок. Тем временем под стрекотание радиоприемника, то теряющего, то снова находящего волну, главная улица поселка заканчивается, и они сворачивают на петляющую между высоких елей дорогу к заводу.

— Матвей. — Настя трясет его за плечо. — Зачем мы едем обратно в лес? Я думала, мы…

Она не договаривает, потому что чувствует что-то мокрое, масляное на своих пальцах. Настя подносит руку к глазам. В темноте красное кажется ей черным, но она узнает этот запах, как она может его забыть.

— Матвей, Матвей, у тебя кровь! — Она трясет его сильнее, пока его голова не падает на плечо. Изо рта у него черной мерцающей нитью тянется вниз струйка крови. Она набирает в легкие воздух, она хочет закричать, но закусывает губы. Раздается щелчок центрального замка.

— Я так и запомнил, что ты не из крикливых, — говорит Слава с добродушной ухмылкой.

— О чем вы говорите? У него кровь. Нам надо в больницу. — Настя произносит эти слова скорее для протокола, потому что должна сказать их, а не потому, что они сейчас имеют хоть какое-то значение. Она смотрит на профиль Славы в темноте. Все складывается, неожиданно и четко. Его голос и позвякивание связки ключей, когда машина подскакивает на кочках. Спокойная, неторопливая точность его движений. Запах в этой машине, запах от его одежды. Ее начинает мутить, откуда-то из центра солнечного