Дэвид Галеф - Молчание сонного пригорода

— А потом мне пришлось уйти, — слышится шуршание. — Можно мне теперь идти?

Кэти настаивает, задавая правильные вопросы, пересыпанные невинными. Человек был добрый? Как он выглядел? Вам было весело? Он тебя трогал? Где? Еще она дала ему листок бумаги и попросила нарисовать человека, его машину, особую комнату — но Алекс плохо рисует, рисование не входит в число его талантов. В какой-то момент Кэти предлагает ему поиграть в «виселицу» и просит выбрать слово, которое лучше всего описывает то, что он пережил. Он согласился сыграть, но она так и не угадала, какое слово он загадал. «Педераст? — с яростью подумал я. — Фелляция?» Все учителя Алекса соглашаются, что для его возраста у него исключительный словарный запас. Потом он сказал мне, что загадал слово «забавы».

Ужасный вопрос — что произошло после того, как они ушли с катка. Человек в серых брюках не приводил моего сына сыграть в карты, правда же?

Нет ответа. Обычно, когда Алекс не отвечает, он думает о чем-то другом. Когда он не отвечает Кэти, у меня появляется сильное чувство, что он знает, но не хочет говорить.

— Как ты сейчас себя чувствуешь? — Этот вопрос раздается ближе к концу записи, после того как были испытаны все средства.

Вот. Это, случайно, не всхлип?

— Я… не знаю, — признается он. — Как-то странно. Как будто на мне какая-то грязь, которую я не могу отмыть. Можно мне теперь идти?

Когда Алекс вышел из комнаты допросов, как он ее назвал, он держался отчужденно. С ним вместе вышла Кэти.

— Спасибо, Алекс. Ты очень мне помог, — сказала она, я думаю, ради нас. — Ты не мог бы посидеть здесь минутку? Мне нужно поговорить с твоими родителями.

Так Алекс остался сидеть в приемной, его ноги свисали с пластмассового стула, как будто он был куклой. В обычном случае он попросил бы чего-нибудь почитать, но сейчас просто сидел, сложив руки на коленях. Я постоянно оглядывался на него, пока Кэти объясняла положение дел. Кажется, он рассматривал пальцы. И прикрывал пах.

— Боюсь, мы не многого добились. — Кэти говорила с таким видом, будто ставила медицинский диагноз. — Он был не очень разговорчив, а когда мы дошли до сути, просто замолчал. Он всегда такой?

— Нет. — Джейн взмахнула рукой.

— Да, — сказал я одновременно с ней.

Кэти посмотрела на меня, потом на нее.

Я попытался исправить ситуацию:

— Я хочу сказать, что иногда он такой.

— Это зависит от того, с кем он разговаривает. — Джейн яростно махнула другой рукой.

— Ясно. — Кэти оправила кардиган, как будто это могло прояснить дело.

Краем глаза я видел, как Алекс встал, чтобы походить по комнате. Он направился к дальней стене и стал рассматривать плакат о раке груди. Я бы испугался, что он убежит, но в приемной был только один выход, а мы стояли у самой двери. Медсестра крупного телосложения оглядывала всех из-за застекленной стойки. Вся сцена слишком напоминала мне клинику, где я в свое время работал. Кэти сжала губы.

— Трудно сказать, насколько ребенок травмирован. Беседу мы записали, так что вы сможете все услышать сами.

Джейн затрясла головой от волнения:

— Но что нам теперь делать?

— Я бы рекомендовала вам обратиться к психологу. Хотите, я посоветую вам хорошего специалиста?

Я выпрямил спину.

— Спасибо, не нужно — я психиатр. Я кое-кого знаю.

Выражение лица Кэти смягчилось.

— Прекрасно. Вот вам на всякий случай моя визитная карточка.

Какую-то нелепую минуту мы все обменивались визитками, Джейн тоже дала ей свою деловую визитку в трех корпоративных цветах. Как будто мы только что заключили сделку. Алекс перестал разглядывать плакат о раке и теперь уставился на могучую грудь медсестры.

На этом мы ушли из больницы. Нам сказали, что мы сможем прослушать запись позднее. И узнать о результатах допроса того типа. Феррара сказал, что он пришел в себя, но ничего не сказал. Когда мы добрались до дома, было почти шесть утра. Уже начинала проступать реальность пятничного утра. Джейн позвонила в офис и сказала, что не сможет выйти на работу по семейным обстоятельствам. Я позвонил Джерри и попросил его кое с кем связаться и прикрыть меня. Я повесил трубку и только тогда в полной мере оценил его сочувствие. Никто не хотел завтракать, но мы сидели на кухне в состоянии какой-то нервной неопределенности, как будто в любую минуту у нас мог проснуться аппетит. Алекс заволновался:

— Мне разве не надо собираться в школу?

— О нет, ты сегодня болен.

Мы с Джейн переглянулись поверх головы Алекса.

— То есть ты столько пережил. Мы решили, что тебе нужен по крайней мере день, чтобы прийти в себя.

— Странное чувство. — Алекс поднялся и стал ходить по кухне.

Джейн тоже встала, натянув фальшиво бодрую улыбку.

— Пожалуй, я чего-нибудь съем. Кто-нибудь еще хочет есть?

Я покачал головой.

— Может, перекусить чего-нибудь, — сказал сами-знаете-кто.

Джейн развернулась:

— Ну конечно! Все, что хочешь.

Прости господи, но я на это поведение среагировал автоматически: занес руку, чтобы стукнуть по столу, — о чем я только думал? Я остановил руку, не донеся ее до стола. Джейн и Алекс смотрели на меня, как на незваного гостя в моем собственном доме.

— Не обращайте внимания, — поправился я. — Пусть ест, что хочет.

Алекс положил голову на руки.

— Я больше ничего не хочу.

При обычных обстоятельствах мы с Джейн устроили бы скандал прямо перед Алексом. Разорались бы друг на друга, засыпали бы упреками, пока я не влепил бы ей пощечину — мысленно. Но все это было раньше. Я посмотрел на нее, когда она протянула руку и погладила Алекса по затылку. Она мать моего ребенка, женщина, которую я люблю. Ведь мы только что вместе пережили крушение. Я похлопал Алекса по спине — теперь его ласкали оба родителя — и взял Джейн за другую руку, как будто мы играли в какую-то сложную игру, где все должны держаться друг за друга. Мы были теплые на ощупь. И Алекс даже улыбнулся, и мы почувствовали, что есть еще в мире какая-то надежда.

Он потянулся:

— Я хочу есть.

— И я тоже, — хором сказали мы с Джейн.

Алекс согласился съесть несколько морковных палочек. Мы с Джейн доели то, что осталось от сухих палочек Алекса, и он, кажется, не возражал. Был уже десятый час, я выглянул в окно и увидел, как в небе убегает вдаль одинокое облачко.

— Можно мне пойти поиграть на улице?

Мы с Джейн переглянулись. Алекс не особенно любил игры на свежем воздухе. Конечно, это лучше, чем смотреть телевизор, но в чем причина такой перемены?

— Во что ты хочешь поиграть, малыш? — Джейн кусала ноготь большого пальца.

— Ну, не знаю… так… просто поиграть.

Он неподвижно смотрел в окно на улицу, которая у меня в голове превратилась в темную аллею.

— Может, поиграешь в футбол с папой?

— Со мной? — У меня заныла голень при одном воспоминании, но я был бы счастлив с ним побегать.

Он покачал головой:

— Я просто хочу выйти на улицу.

Джейн уставилась в окно таким взглядом, словно бы на газоне прятались гоблины. Когда ребенок получил травму, приходится снова внушать ему мысль о том, что он в безопасности, что произошедшее больше не повторится. Но кто теперь может быть уверен? Да здесь возможно что угодно. Например, в последние недели я несколько раз видел, как к некоторым домам с утра подъезжал фургон с надписью: «Вывоз мусора: безопасно, чисто, надежно. Ветераны войны во Вьетнаме», — однако за рулем сидел небритый восемнадцатилетний парень. А как насчет школьных учителей или человека, который прямо сейчас идет по Гарнер-стрит, засунув руки в карманы? Я подбежал к окну, но человек уже прошел.

— Ты что? — нахмурилась Джейн.

— Показалось.

Мы втроем стояли у окна, составляя неравносторонний треугольник. Наконец я вздохнул:

— Знаете, пойдемте гулять все вместе. Может, съездим куда-нибудь на великах?

Алекс проанализировал такую возможность.

— А куда поедем?

— Не знаю, куда-нибудь в пределах разумного.

— Это где?

— По эту сторону от безумия.

— Майкл… — Но интонация Джейн отличалась от обычной. Она упрашивала, а не брюзжала. — Может, съездим в парк?

— Можно. — Алекс сел на корточки, будто бы прячась. — Или нет.

Так прошел целый день, хотя мы все-таки съездили на велосипедную прогулку, устало и осторожно. Алексу не хватало сил, чтобы напрягаться, и к обеду он стад клевать носом. Он сказал, что хочет закрыть глаза, но боится, что увидит кошмар. Мы с Джейн пришли к нему в комнату, чтобы его успокоить.

Я положил руки на одеяло у его талии, изображая полицейское оцепление.

— Я никому не позволю зайти за эту линию.

— А я буду прогонять дурные сны. — Джейн погладила его по голове, как будто это был хрустальный шар, а не мальчик, в мысли которого мы никак не могли проникнуть.