Побег (ЛП) - Кэмпбелл Нения

— Снег защищает, — сказал он. — Он помогает согреться.

— Какая-то бессмыслица.

— Снег задерживает тепло, Валериэн. Как это одеяло. — Он провел рукой по плечу, его голос звучал на уровне ее уха. Если он говорил шепотом, шероховатость его поврежденного горла казалась не так заметна. — Хм. Твоя кожа все еще довольно холодная.

Но он не убрал руку. Ее дыхание участилось.

«Нет», — подумала она, не в силах расслабиться. Ее кожа покрылась мурашками.

Гэвин снова переместился, совершив серию странных движений, которые необычно ритмично прокатились по ее позвоночнику. Что он делает? Она повернулась, намереваясь спросить, но слова замерли у нее на языке, когда Вэл увидела, что он снимает с себя футболку, его толстовка уже исчезла.

— Ч-что ты делаешь? — простонала она, и ему, видимо, показалось, что ее учащенное дыхание особенно приятно, потому он одарил ее улыбкой волка, готового укусить.

— Согреваю тебя. — Он снял футболку, обнажив стройную грудь, и прежде, чем ее мозг успел это осознать, прижался обнаженным торсом к ее спине, а рукой обхватил ее талию. — Разве так не лучше?

«Нет, — хотела сказать она. — Нет, не лучше».

Грубые волосы на его груди щекотали ей позвоночник, но его тело было твердым, упругим и, да, очень теплым. Когда он переместил руку, задев бок ее груди, кожа вокруг сосков напряглась, что не имело ничего общего с холодом.

Вэл подалась вперед, издав протестующий звук, когда он сжал ее руками.

— Нет, — попросила она, охваченная затаенной паникой. — Подожди…

— Я не собираюсь насиловать тебя, — пообещал он, проводя пальцами по ее животу. — Какой бы соблазнительной ты ни была, а ты действительно соблазнительна, я предпочитаю видеть твой темперамент. — Он перекинул одну из своих ног через ее ноги, и его таз уперся в ее спину. — Но, если ты и дальше будешь так сопротивляться, я не знаю, что мне делать.

Вэл застыла на месте, ее ухо все еще горело от его дыхания.

— Тебе это нравится.

Он подразнивая провел рукой по ее ребрам.

— Может быть, немного.

Лука никогда не обнимал ее. С ним было безопаснее, с Ильей тоже; Вэл знала, что ее ждет рядом с ними. С Гэвином всегда оставалось неясно, хочет ли он спасти ее от падения или желает подтолкнуть к краю. Всегда оставалась угроза, что он зайдет слишком далеко.

— Ты перестала дрожать, — заметил он.

— Я все равно чувствую холод, — прошептала она. — Такой же, как в твоих глазах. — Ее собственные закрывались, убаюканные ложным чувством безопасности. — Мне всегда холодно. — «Внутри и снаружи». — Даже на солнце.

Гэвин провел рукой по ее бедру, безобидно скользнув по нему.

— Правда?

Вэл вздохнула.

— Твои глаза… — сказала она. — Они совсем другие, ты знаешь.

— О? — Она подумала, что он улыбается. — Что не так с моими глазами?

— В них ничего нет. — Он снова погладил ее по боку. Она никогда не была так откровенна с ним, но вся эта ситуация напоминала сон, от которого реальность вылетала в окно. Она смело сказала:

— Это единственное, что ты не можешь исправить. Твое лицо, твой голос — с ними ты справляешься прекрасно. Но не глаза. Особенно когда ты улыбаешься. Твои улыбки никогда не достигают твоих глаз.

— Вот это детектив, — пробормотал он. — Ты говоришь глупости.

— Нет. — Вэл вздрогнула от предупреждения, скрывавшегося под этим шелковым покровом. — Ты делаешь это сейчас. Ты социопат. Это то, что ты делаешь. Ты манипулируешь. Ты контролируешь.

Наступила тишина. Она почувствовала, что в какой-то мере удивила его — не тем, что знала, а тем, что осмелилась высказать это. Вэл так же остро ощущала его пристальный взгляд, как если бы в ее сердце вонзили булавку.

Когда она рискнула взглянуть на него, он наблюдал за ней.

— Ты весьма проницательна.

— Опровергни это, — прошипела она, и он рассмеялся.

Смех, похоже, что-то решил, потому что направление его прикосновений стало более легким, более целенаправленным. Жесткое давление его бедер смущало Вэл, но не так сильно, как его молчаливое наблюдение за тем, как он воздействует на ее тело.

— У тебя учащенный пульс. — Гэвин провел рукой вверх и накрыл одну из ее ноющих грудей. Вэл застонала, когда он начал легонько поглаживать сосок. Его дыхание было медленным, как и прикосновения руки. Между ног стало влажно, и она сжала бедра. Вэл начала двигаться, бессознательно наклоняясь к нему, и была вознаграждена тем, что его рот коснулся ее горла. — Ты боишься?

— Нет, — отозвалась она, не зная, на что именно ответила: на его прикосновение, на его слова или на свои собственные сомнения. «Ты боишься?» — спросил он, но она боялась так долго, что это звучало почти так же, как если бы он спросил, помнит ли она, как дышать. Боялась и нет; она словно находилась в ящике Шредингера, существуя в двух состояниях.

— Нет, — повторил он. — И все же, ты так не хочешь смотреть мне в глаза.

Снова наступило молчание, тягучее, как сироп.

В таком молчании люди могут утонуть.

— Тебе ведь больно уступать мне, Валериэн? — Он снова поцеловал ее шею, нежно покусывая. Она застонала. — Вот почему я люблю, когда ты наконец делаешь это. Подчинение так естественно для тебя. Ты пытаешься изобразить это как неповиновение, но я вижу, что это на самом деле. Желание покориться.

Темнота затуманила ее рот. А может, это просто смертельный эффект присутствия Гэвина на ее мораль. Вэл прижалась к нему спиной, под флисом было так тепло. Он мог облечь свою жестокость в лайковые перчатки, и она растаяла бы от этого прикосновения. Она и сейчас таяла. Ласки опасности могли казаться приятно соблазнительными, вплоть до того момента, когда они обхватывали ее горло и сжимали.

— Так скажи мне. — Зубы задели мочку уха. — Почему у тебя колотится сердце?

— Пожалуйста, — сказала Вэл. — Я так устала.

«Я устала бежать.

Я устала бороться».

— Ты знаешь, чем это закончится.

Вэл знала. Он обозначил варианты четко; ей предстояло самой выковать клетку, в которой она теперь окажется запертой. Ты не можешь сохранить все фигуры, сказал он ей однажды.

Она не могла спасти даже себя.

Она часто размышляла, будут ли родители по-прежнему любить ее, если узнают о темной стороне ее сердца. Как бы мама ни осуждала Гэвина за любовь, каждое резкое слово отсекало кусочки души Вэл, потому что ей казалось, что мама осуждает и ее.

Потому что, хотя Гэвин безусловно опасен, она чувствовала, что может быть в безопасности, находясь в его объятиях. Это было то, что он предлагал: иллюзия. Соблазнительная, но все же иллюзия. И он оставался единственным, кто знал ее такой, какая она есть на самом деле, и все равно ее желал.

«Я люблю его», — подумала она, и слезы хлынули из ее глаз. Эти слова были шипами, зарытыми так глубоко в ее сердце, что раны, которые они оставили, превратились в гнойные язвы, покрытые слоями желчной гнили. Каждый удар ее сердца приносил болезненную пульсацию правды, которую долгие годы она отчаянно пыталась игнорировать. О боже.

Он все еще прикасался к ней, гладил, разжигая ее тело. Вэл повернулась к нему, одеяло соскользнуло с ее плеч на колени, и его глаза опустились, чтобы проследить за этим движением, а затем Гэвин снова посмотрел ей в лицо. Огонь в этом взгляде заставил ее тяжело сглотнуть.

— Так, так, — тихо сказал он, и слова словно колючки впились в нее. — В чем дело, Вэл?

— Я-я хочу тебя, — проговорила она, отводя взгляд.

— Посмотри на меня.

Требование прозвучало сурово, и, когда она посмотрела на него, его глаза смотрели так же. Гэвин поднялся на колени, с плавностью пантеры скрытой в тени.

— Скажи это еще раз.

— Я хочу тебя, — прошептала она.

Она не поняла, кто первый начал, она или он, но в следующее мгновение его рот оказался над ее ртом, и Вэл почувствовала, как он упирается ей в живот, твердый под джинсами. Гэвин перевернулся, частично зажав ее под собой, запах земли поднялся, когда они потревожили верхний слой почвы, и он поцеловал ее с такой разрушительной силой, которая топит целые корабли.