М. Роуз - Меморист
Еще один из присутствующих смотрел на столпотворение, бесчувственный к музыке, оставаясь лишь сторонним наблюдателем. В голове у Малахая Самюэльса вихрем носились самые разные мысли. Откуда у Себастьяна флейта? Как ему удалось узнать мелодию? Ее тайну разгадала Меер? И, что гораздо важнее, зачем Себастьян делает все это? Потрясенный происходящим, Малахай наблюдал за зрителями, переходящими из настоящего в прошлое, неготовыми к путешествию во времени и к его конечной цели. Он встал. Что бы ни произошло, он должен быть здесь, когда Отто закончит играть. Психиатр был полон решимости завладеть флейтой. Любой ценой.
Пробираясь к первым рядам, он увидел, что в соседнем проходе Меер пытается сделать то же самое. Обоим приходилось противостоять натиску толпы, устремившейся в противоположном направлении, к выходу. Девушка медленно, но верно продвигалась к сцене. Ее пихали, отталкивали, но она упрямо шла вперед.
Меер даже не замечала у себя на пути людей; это были ее собственные опустошительные воспоминания, не позволявшие ей двигаться быстрее. Отчаянно стараясь держаться за настоящее, она чувствовала, как вокруг нее исчезают его последние следы, растворяясь в звуках флейты Себастьяна.
Уняв дрожь в руке, Марго целилась в Арчера.
Нисколько ее не боясь, абсолютно уверенный в том, что у нее не хватит духа воспользоваться оружием, тот тронул своего коня, подъезжая все ближе и ближе, и, наконец, оказался совсем близко, так, что смог бы дотянуться до ремней, крепко удерживающих шкатулку с играми у седла.
— Нет! — воскликнула Марго, натягивая поводья.
Ее лошадь попятилась назад.
— Ах ты, дура! Неужели ты не понимаешь, какую кашу заварила? И мне сейчас приходится все расхлебывать. Отдай мне шкатулку. Я знаю, что в ней ключ к тому, где спрятана флейта. Отдай шкатулку мне, и я заплачу все, что обещал. А если не отдашь по доброй воле, я без колебаний воспользуюсь вот этим. — Арчер потряс пистолетом. — Как тебе нравится такой убедительный довод?
Малахай чувствовал, как в зрительном зале нарастала всеобщая паника. Страх, истерия и галлюцинации парализовали практически всех присутствующих, лишив возможности принимать простейшие решения. Оставаться на месте? Уходить? Бежать? Куда? Броситься на пол? Даже те немногие, на кого, как и на Самюэльса, музыка не оказала воздействия, не знали, что делать: ужас был слишком заразительным. Но Малахай упорно продвигался вперед сквозь хаос, видя в глазах людей животный страх и слыша истошные крики. Мелодия продолжала звучать. А с ним самим ничего не происходило.
Обезумевшая толпа опять вернула Меер в настоящее. Ее захватил бурлящий поток людей, которые сталкивались друг с другом, пытались бежать, не понимая того, что было известно ей: до тех пор пока они будут слышать музыку, боль воспоминаний продолжит терзать их, и даже в коридорах они не смогут обрести спасение. А мелодия, одна высокая хрупкая нота за другой, снова и снова ввергала людей все глубже и глубже в потусторонние миры, где свет имел возраст в сотни и тысячи лет.
ГЛАВА 98
Четверг, 1 мая, 20.15
Воздух накатывался на Давида волнами, своим течением стремясь утащить его оттуда, где он находился, и от того, что он должен был сделать. От мгновения до мгновения Давид существовал в двух разных реальностях. Пытаясь задержаться в одной из них, он все глубже увязал в пустоте между ними. Что с ним происходит?
Он должен немедленно привести в действие взрывчатку, однако что-то случилось с его зрением и координацией движений. Давид не мог сосредоточиться ни на чем, кроме звука, обволакивающего его голову, сдавившего ее так туго, что ему казалось, будто его мозги вот-вот потекут из ушей, носа и глаз.
Неужели Пакстон использует какую-то новую технологию, чтобы выгонять из-под земли крыс, а вместе с ними и его? Вот только каким бы жутким ни был звук, он был и прекрасным. Пугающим, но и завораживающим. Давиду оставалось подсоединить последний провод к упаковке батареек, после чего нажать на детонатор, но он должен остановиться… нет, он должен слушать… он не может защититься… музыка его совращает… увлекает в свой круг…
ГЛАВА 99
Долина реки Инд, 2120 год до н. э.
Луны не было, и в темноте местность становилась предательски опасной, но у Девадаса не было выбора. Он должен будет идти всю ночь, чтобы успеть прибыть на место вовремя. Традиция требует, чтобы все жертвоприношения совершались с восходом солнца. Так что всего через несколько часов, когда солнечный диск полностью поднимется над горизонтом, Сунил положит свою дочь Охану на каменный алтарь и торжественно перережет ей горло от уха до уха, принося дочь-девственницу в жертву богам.
Как будто богам нужны человеческие жертвоприношения!
На протяжении следующих трех часов, пробираясь в темноте, Девадас мысленно пытался найти доводы, которые могли бы заставить Сунила отказаться от своего намерения. Искал аргументы, способные повлиять на решение человека, безнадежно погрязшего в отживших предрассудках. Но разве станет Сунил его слушать? Как один из семерых святых старейшин деревни, отец Оханы считает Девадаса и его брата Расула вероотступниками.
Когда Девадас и Расул исполняли на сделанных собственными руками музыкальных инструментах определенные мелодии, те, кто их слушал, исцелялись от болезней. Звуки флейт и барабанов действительно избавляли от бессонницы, боли и усталости. Однако если бы отец братьев не был одним из семи святых старейшин, их бы давно выгнали из деревни. А так вокруг Девадаса и Расула образовался маленький кружок последователей. При этом их деятельность вызывала недовольство стариков; радикальные мысли и нетрадиционные формы исцеления казались подозрительными. Старшее поколение не принимало взглядов братьев.
Вот только то, что они предлагали, действительно помогало. Так что они решили продолжать заниматься своим делом, даже несмотря на смертельный риск. Любые угрозы отступали на задний план, когда у какой-то женщины в глазах угасал огонь страданий, а у ребенка спадал жар. Даже когда собственная жена и ее родные отвернулись от Девадаса, пригрозив выгнать его из дома, если он не прекратит заниматься целительством, он не смог от этого отказаться.
Должно быть, Сунил увидел приближение Девадаса к своему дому, потому что вышел к нему навстречу.
— Какое дело привело тебя сюда? — рявкнул отец Оханы.
— Я прошу тебя уделить мне немного времени. Я хочу с тобой поговорить.
— Ты не разговариваешь. Ты богохульствуешь. А я занят. Мне нужно заниматься приготовлениями.
У самой линии горизонта заалела первая слабая полоска света. Девадас прикинул, что ритуал жертвоприношения начнется меньше чем через два часа. Бросив взгляд через плечо Сунила на семейное жилище, он представил себе Охану, спящую на тростниковой циновке в комнате, которую она делила со своими двумя сестрами.
Расул умолял брата не ходить к Сунилу, но Девадас был полон решимости во что бы то ни стало спасти свою возлюбленную. Чего бы это ни стоило; он в долгу перед Оханой за то, что отнял у нее, хотя она и отдала это по своей воле.
Они встретились случайно. Жена выгнала Девадаса из дома, и он больше года жил один в мастерской, где они работали вдвоем с братом. И вот однажды к нему обратилась за помощью Охана, страдавшая от страшных головных болей.
Она приходила пять раз. На шестой, облегчив боль музыкой, Девадас предложил девушке чашку чая. За чаем они разговорились, и Девадас понял, что боли Оханы вызваны страхами по поводу предстоящего замужества с человеком, который отправился за море. Отцы сами находят женихов своим дочерям, но Охана взбунтовалась: она не хотела выходить замуж за незнакомца. Девадас ее понимал — они с братом также не верили в старые предрассудки. Почему, захотелось узнать Охане.
Солнце зашло, а девушка продолжала расспросы. Девадас рассказал ей, во что верит. Охана обладала таким острым умом и таким искренним любопытством, что он почувствовал к ней влечение. Слишком сильное влечение.
Эта опасная связь оставалась скрыта от людских глаз. Не раз и не два Девадас пытался положить ей конец, но Охана неизменно начинала плакать и говорить, что все и так вскоре закончится само собой, когда вернется из путешествия ее суженый. Но вот месяц назад пришло известие о том, что жених Оханы утонул во время шторма, и Сунил увидел в этой трагедии знак того, что его дочь должна быть принесена в жертву на ежегодном праздновании летнего солнцестояния.
Сознавала ли Охана, что готовит ей сегодняшний день? Забылась ли она спокойным сном или же смотрит в окно на безлунное небо, представляя собственную смерть? От этой мысли у Девадаса заледенело сердце.
— Пожалуйста, Сунил, удели мне хотя бы несколько минут. — Девадас заставил себя держаться робко, заискивающе, понимая, что в этом его единственная надежда.
