Остров пропавших девушек - Алекс Марвуд
Она все так же вприпрыжку возвращается и берет ее.
— Хорошая девочка. — В его голосе ласковое одобрение, будто он говорит не с человеком, а с лошадью.
Девочка широко улыбается ему. Меланхоличная дама бросает на них взгляд, и в ее чертах на миг проглядывает что-то очень неприятное. «Зависть? — гадает Мерседес. — Ненависть? Отвращение?» Она не знает. Уже в следующее мгновение лицо незнакомки принимает свой обычный вид, и на нем больше не отражается ничего, кроме печали.
«Она единственная, кому есть какое-то дело до герцога», — приходит Мерседес в голову мысль.
Остальные даже не думают печалиться.
— Кто это? — тихонько, почти не размыкая губ, спрашивает Донателла. Похоже, она уже забыла и о перенесенном унижении, и о страхе перед покойником.
— Откуда мне знать, — тоже шепотом отвечает ей Серджио.
Ларисса поджимает губы, затем шепчет:
— Это друг нового герцога. Из Лондона. У них общий бизнес.
Серджио окидывает ее скептическим взглядом и говорит:
— Ты же говорила, что молодой герцог в Нью-Йорке.
— Да какая разница! — цыкает она. — Лондон, Нью-Йорк, главное, что не здесь, правда?
— Но откуда тебе это известно? — спрашивает он.
— Я умею слушать, Серджио, — отвечает она, глядя перед собой, — просто я умею слушать.
Тост за герцога они поднимают бокалами с пепси-колой.
Половине жителей городка Кастеллана пришла в голову одна и та же мысль, и на Храмовой равнине, несмотря на печальный повод, теперь царит чуть ли не праздничная атмосфера. И хотя толпа соседей и друзей означает, что ей не удается выпить больше крохотного глоточка этого особенного напитка, прежде чем бутылку выхватывают из рук и передают дальше, Мерседес особо не возражает. Родители настолько увлеклись демонстрацией своего богатства, предлагая всем напиток, привезенный из самой Америки, что перестали обращать на нее внимание. А невнимательные родители, по ее мнению, лучшая версия родителей. И не только по ее мнению, а по мнению всех детей в принципе.
Плотно сжав коленки, она сидит под оливковыми деревьями, чахлыми на этих морских утесах, и вежливо улыбается, глядя, как мама с Паулиной в компании товарок, с которыми они и так общаются каждый день, снова погружаются в бесконечный поток новостей. Кто-то опять забеременел. Чьей-то дочери надо ехать на материк, оперировать заячью губу, это обойдется в тысячу долларов. А вы видели их ткань для штор? Павлиньи перья. Помните сына, уехавшего в Австралию? Это он прислал. Как мило, что на другом конце света он не забыл мамочку. А разве павлиньи перья не дурной знак? Да, но она говорит, что ей наплевать!
Все ахают. Только дурак искушает судьбу.
Мерседес клонит в сон — от всех этих женских пересудов с ней такое часто бывает. Скука взрослой жизни, ограниченность их мира. Мужчины собрались у подножия утеса. Появляется бутылка граппы — как всегда на похоронах. На свадьбах. В дни государственных и церковных праздников. После ужина. Когда приходят гости. Когда достигаются договоренности и разрешаются разногласия. Чтобы скрепить дружбу. Чтобы убить время. Вот как обстоят дела. И так было всегда.
Оглядевшись вокруг, Мерседес видит, что Донателла ушла — вместе с Феликсом и почти всеми остальными детьми. Вот черт, думает она, чуть было не упустила свой шанс. Потом, не торопясь, встает, стряхивает с голеней и бедер старые маслянистые листья и тихонько ускользает, пока взрослые увлечены беседой.
Никто не видит, как она уходит. * * *
Когда-то храм был просто великолепен. На разбросанных вокруг камнях до сих пор можно увидеть следы элегантных мраморных фризов, в былые времена бежавших под карнизами. Нагие тела, бородатые сатиры, фрагменты сладострастных поз, при взгляде на которые бабушки до сих пор крестятся и просят пресвятую Марию их защитить. Мерседес ступает по растрескавшемуся, покоробленному полу, теплому под ее ногами. Воздух наполняет аромат раздавленных ромашек. Торчат балки обрушившейся крыши. Чтобы храм Гелиогабала не выдержал напора времени, понадобилось две тысячи лет, но совсем скоро от него останется лишь кучка щербатых камней, сломанными зубами вгрызающихся в воздух.
Время от времени сюда забредают туристы с фотоаппаратами, складными брезентовыми стульями и нелепыми наборами акварельных красок, а потом долго вздыхают по красоте одиночества, перед тем как вечером заказать в «Ре дель Пеше» жареную картошку. Делиа им улыбаются, снова и снова, и подают limonxela, но никогда ни словом не обмолвятся о призраках, обитающих на плато. Не стоит пугать призраками дойных коров. И уж тем более — подпускать к призракам детей.
Но у детей есть собственное мнение.
Мерседес торопливо шагает через руины. Мимоходом бросает взгляд на алтарь, вдруг на нем остались следы древней крови. За годы сквозь трещины в его фундаменте пробила себе дорогу пара олеандров, приподняв с одного края, и теперь он клонится набок среди их спутанных корней.
Она идет, прислушиваясь к отдаленному шепоту моря, простирающегося в сотне метров внизу. Голоса взрослых растворяются в легком ветерке.
Мерседес понимает, что на ней до сих пор траурный платок. Она срывает его с головы, сует в карман и ерошит пальцами кудряшки. Потом выходит на солнечный свет и радостно вздыхает, чувствуя, как их треплет бриз. Еще несколько метров, и она будет у цели — на краю утеса, круто уходящего вниз. Мерседес бросается туда, полная решимости собственными глазами увидеть Грот сирен, пока мама не поняла, чем занимается ее дочь.
Остальные ребята уже там. Подойдя к линии мнимого горизонта, она видит целую стайку ровесников, которые сгрудились у отверстия и неподвижно смотрят перед собой. Маленькая шайка Феликса Марино. И ее сестра Донателла, на три года старше ее и на полголовы выше остальных, но по-детски разинувшая рот, как и другие.
— Вы слышите их? — спрашивает Мерседес.
Феликс резко вскидывает глаза и прижимает к губам палец: тихо, они тебя услышат. «Они» — это родители. А еще «они» — это те, кто обитает в этой дыре в земле.
Мерседес замедляет шаг и оставшуюся часть пути проходит на цыпочках, чувствует, как от возбуждения по спине пробегает холодок. Всю свою жизнь они слушали легенды о сиренах — заблудших душах нечестивых девушек, сброшенных во мрак и преображенных океаном. Местные abuejas говорят, что если не шуметь, то можно услышать их стенания. Они оплакивают свою судьбу, вымаливают прощение. Никогда не ходите сюда в одиночку: это опасно. Они хотят только одного — чтобы больше людей присоединилось к ним. Они манят и зовут к себе. От их пения у тебя закружится голова, ты упадешь и пропадешь навсегда.
Донателла смотрит на Мерседес, которая в этот момент подходит к ним, и ухмыляется. Ее лицо сияет. «Она и сама может быть русалкой», — думает Мерседес. Представляет девушек внизу: серебристая чешуя, обнаженная грудь, руки простерты к синему небу над головой — какой безнравственный образ.
Она протискивается сквозь толпу детей и тоже заглядывает во мрак. Воронка морской расщелины совсем небольшая — не более пары метров в диаметре, — поэтому ее взору доступен лишь небольшой участок стен, дальше утопающих во мраке. «Как же там темно», — думает девочка. Что они видели, когда падали? Каково это — когда твое искореженное тело лежит на раскрошенных камнях, омываемое волнами, а глаза смотрят на мучителей сверху?
Мерседес напрягает слух, пытаясь разобрать голоса, но слышит лишь дыхание ребят, шорох
