Джессика Смит Коултер - Прерванная жизнь (ЛП)

— Это ребята из новостей, — пытается он успокоить мое нервное постукивание зубов.

Но это не помогает.

— Остановись, — шепчу я, облизывая языком пот над верхней губой.

Не медля, Деда останавливается на обочине, и я тяну дверную ручку так сильно, что выпадаю из грузовика. Я только смогла сделать несколько шагов, прежде чем меня вырвало на новую пару ботинок, которые купил мне Деда. Мои ноги трясутся и очень сильно устали. Опираюсь рукой о капот грузовика, чтобы сохранить устойчивость. Ожидаю, что Деда, моя скала, подойдет ко мне, чтобы помочь, но, когда этого не происходит, я озираюсь и вижу, что он пытается отобрать видеокамеру у мужчин в фургоне.

Набираюсь сил и, хромая, направляюсь к ним. Подойдя, я опираюсь рукой на плечо Деды, сжимаю и говорю:

— Деда, все хорошо. Давай просто пойдем.

Несмотря на то, что страх, настигший меня ранее, все еще подавляет, я, держа спину прямо, поднимаю дрожащий средний палец двум мужчинам, которые продолжают снимать нас. Деда хихикает и отводит меня назад к своему грузовику. Делаю несколько глубоких вдохов, в то время как он идет к водительской двери и открывает ее.

Мне становится стыдно за свою реакцию, но я не позволю стыду взять надо мной верх. Не думаю, что для него есть место в условиях страха и тревоги. Но они сделали это. Те двое мужчин, все СМИ — они все сделали это. Они вытолкали, вырвали и вторглись в каждый сантиметр моего личного пространства, пока я не могла справиться с этим. Если кто и должен быть смущен, так это они.

Деда поворачивает назад на дорогу, а я кладу голову на спинку своего сидения. Уже измученная дневными происшествиями, я наблюдаю, как деревья пролетают мимо нас. Яркое голубое небо простирается перед нами, вдоль дороги, сквозь деревья и вокруг нас. Облака исполосовали открытое небо. Они легкие и красивые, немного потемневшие. Между нами повисает тишина, и мне интересно, каким будет мое будущее.

Деррик продолжал посещать меня, и я больше не думала ни о каких скрытых мотивах. Мы друзья, и мы общаемся — конец истории. Мы привыкли спокойно сидеть рядом друг с другом, рисовать на наших листах бумаги, однако уровень нашей дружбы повысился на несколько отметок. Теперь мы корректируем рисунки других, настаивая, что улучшаем их работу. Это приятно, поскольку лишь немногие из моих друзей навестили меня. Никто не вернулся после осознания того, что я не знала, кем они были. Думаю, моя потеря памяти больше напрягает их, чем меня или Деду, но я не злюсь.

Хотя, честно говоря, я не могу злиться на Эмбер или Стефани за то, что они больше не приходили. Я повела себя перед ними не очень хорошо. Будь я на их месте, то тоже бы не хотела себя видеть.

Чем ближе к дому, тем меньше цивилизации. Мы окружены деревьями и грунтовыми дорогами со случайно проезжающим мимо грузовиком. Поскольку деревья становятся гуще, я борюсь с головокружением, которое возникает от удовольствия и страха. Я принимаю решение игнорировать страх и сосредотачиваюсь на приятном. Визуализируя пространство, открытые просторы и свободу, которую она предлагает, я пытаюсь представить себя ребенком, блуждающим по лесу, не беспокоясь по поводу опасностей, таящихся в темноте.

Когда мы подъезжаем ближе, Деда указывает на наш дом, и я вижу фигуру, стоящую рядом с ним, облокотившуюся на белый пикап. Я не готова к встрече с незнакомцем, сердцебиение становится неравномерным — не думаю, что мое тело выдержит. К сожалению, мой язык стал толще, лишая меня возможности предупредить Деду о зле, которого я не могу помнить.

К счастью, Деда знает меня лучше, чем я знаю себя. Он хватает меня за руку и ободряюще сжимает.

— Это всего лишь Деррик, — его собственные глаза округляются от того же страха, что охватил меня.

Я улыбаюсь ему, сжимаю его руку и слушаю его устойчивое дыхание, заставляя свое замедлиться и стать более размеренным. Звук дыхания Деды успокаивает меня больше, чем какая-либо другая техника, которой я научилась у Энн.

Деда медленно подъезжает, давая мне достаточно времени, чтобы перегруппироваться, прежде чем я выберусь из грузовика. Деррик встречает меня объятьями, что в дальнейшем облегчает мою нервозность.

— Скучал по мне, правда? — спрашиваю я у него.

— Неправда, — он морщит нос. — Но у меня есть подарок для тебя от меня и твоего Деды.

Деда улыбается ему улыбкой, полной тайны и озорства, и затем зовет Деррика следовать за нами в дом.

— Я называю это чушью собачьей, — говорю я, бросая на Деда извиняющийся взгляд за мой болтливый язык.

— Не смей краснеть при мне, девочка, — смеется Деда. — Я слышал словечки гораздо похуже, выходящие из этого грязного рта.

Я оставляю Деда и иду, наконец, осматривать наш дом. Он огромный, как плантация- усеянная-умершими-родственниками-преследующими-нас. Я убежала домой так быстро, насколько позволили мне мои давние травмы. Рассматривая дом, я рада видеть, что его внутренняя часть столь же историческая, как и снаружи. Интересно, навестят ли меня мои умершие родственники сегодня ночью и дадут мне ключ к разгадке относительно того, кем я была, к чему стремилась и кем хотела стать? Возможно, я унаследовала свои таланты от одного из них, и они могли бы нарисовать точный портрет моего похитителя.

Я озираюсь, стараясь ничего не задеть, и просто осматриваю свой дом. Высокие потолки с различными люстрами украшают каждую комнату. Я иду по коридору до столовой, которая намного больше, чем необходимо, с сервантом, вмещающим большие тарелки и столовое серебро, в чем, вероятно, мы нуждаемся. Рядом со столовой находится гостиная, являющаяся, очевидно, центром дома. Диваны кричат о комфорте, в то время как журнальные столики требуют уважения к своей изысканности. Небольшой вдох наполняет мои легкие, когда я вижу камин, и перед глазами мелькает картина, где я сижу на диване, читаю книгу, в то время как в камине горит огонь.

— В твоей комнате тоже есть камин, — говорит мне Деда.

Мои глаза становятся дикими от волнения, дыхание учащается. Мне не терпится узнать, где моя комната.

Деда приводит меня наверх в мою спальню, и он прав: изысканный камин украшает мою комнату — немного радости, скрывающей вездесущее горе. Это так прекрасно, что я начинаю плакать, крупные слезы текут по щекам.

— Она любила эти камины, с тех пор как была маленькой девочкой, — объясняет Деда Деррику.

Я трогательно улыбаюсь ему, потому что действительно сожалею о своем поведении. У меня не хватает сил справиться с эмоциями и обуздать их. Деррик по-дружески похлопывает меня по плечу, давая понять, что он со мной, несмотря на то, что я ходячая катастрофа. Я хвалю себя, что не обращаю внимания на его прикосновения, как делаю каждый раз, когда кто-то прикасается ко мне. Думаю, самое подходящее время для физического контакта — это когда я чем-то эмоционально занята.

Отворачиваюсь от него и осматриваю свою комнату, надеясь хоть на какое-то воспоминание. Веселое, грустное — не важно. Это желание знать свое прошлое — тайна, запертая внутри. Вся напряженность этой ситуация отражается на лице Деды, и я хочу оградить его от своих губительных потребностей. Потому что это правда, даже при том, что я знаю Деду меньше месяца, но уже люблю его. Так что я держу свои секреты при себе, но по-прежнему полагаюсь на свою веру в неосязаемое и надеюсь, что буду помнить не мое похищение, а все остальное. Я хочу помнить этого человека — этого замечательного, доброго, нежного человека, чье терпение и любовь ко мне безграничны. Его глаза не могут замаскировать такую глубокую печаль, и я боюсь, что он никогда не перестанет страдать.

Стараясь не обращать внимания на две пары глаз, наблюдающих за мной, я оцениваю свою комнату и сажусь на полу перед большой музыкальной коллекцией. Беру по одному свои альбомы, изучая музыку и пытаясь вспомнить, что я слушала, а затем возвращаю их на свое место, где они разделены по жанрам. Хочу остаться наедине со своей музыкой. Так, чтобы я могла слушать каждую песню, сидя на своей кровати; мне кажется, в прошлом я именно так и делала.

Нехотя покидая свою комнату и ценности, которые нашла, я следую за Дедой и Дерриком, спускаясь по лестнице, чтобы съесть уже приготовленный для нас ужин. Интересно, а кто для Деды готовит и убирает? Не могу представить, как можно убирать такой большой дом. От этого нелепого предположения мои глаза распахиваются.

— Деда, — говорю я. — А я когда-нибудь убиралась в этом доме?

Деда, маленький и хрупкий на вид, настолько громко хохочет, что моя голова дергается назад. Его глаза оживляются, когда он держится за живот.

— О, Холл, ты ничуть не изменилась.

Я улыбаюсь, видя удовлетворение в глазах Деды и его улыбке.

— Ты заставлял меня убирать этот громадный дом? — подстрекаю я его, не желая видеть, как у дедушки исчезает первый признак настоящей радости.