Пьер Леметр - Алекс
Она попыталась заговорить, но ей мешала клейкая лента. Так или иначе, все, что ей удалось бы произнести, было бы: «Пожалуйста, прошу вас…» Она пыталась сообразить, что ему сказать, если он ее развяжет. Ей хотелось найти какие-то другие слова, кроме этих, жалких и умоляющих, но ничего другого не приходило на ум — ни вопроса, ни просьбы, только мольба. Слова не приходили — мозг словно застыл. Лишь смутно трепыхалось нечто вроде: он меня похитил, связал, запер здесь — что он собирается со мной делать?..
Не в силах сдержаться, Алекс снова заплакала. Человек отошел, так и не произнеся ни слова. Он остановился в углу помещения и резким жестом сдернул с какого-то непонятного предмета укрывавшее его широкое брезентовое полотнище. Все это время Алекс повторяла про себя, как заклинание: только бы он меня не убил.
Сейчас он стоял к ней спиной, наклонившись, и обеими руками тянул к себе что-то тяжелое (ящик?), скрежещущее по бетону. На нем были матерчатые темно-серые брюки и полосатый пуловер, сильно растянутый и далеко не новый.
Протащив непонятный предмет несколько метров, он прекратил пятиться и посмотрел вверх, словно прикидывая высоту. Выпрямившись, он какое-то время стоял, по-прежнему глядя вверх и уперев руки в бока, как будто обдумывал, как лучше взяться за дело. Наконец он обернулся и взглянул на Алекс. Затем подошел к ней и опустился на одно колено — оно оказалось у самого ее лица. Резким движением он вытянул руку и сорвал клейкую ленту, опутывавшую ее лодыжки. Потом его грубая ручища ухватила за край ленты, залепившей губы Алекс, и бесцеремонно рванула ее. Алекс вскрикнула от боли. Он выпрямился, одновременно подхватывая ее с пола одной рукой. Конечно, она не такая уж тяжелая, но все-таки… одной рукой! От такого резкого подъема у нее закружилась голова, и она едва удержалась на ногах — тем более что тело, долгое время остававшееся без движения, ее почти не слушалось. Пошатнувшись, она ткнулась головой в грудь незнакомца. Он с силой сжал ее плечо и развернул в противоположную от себя сторону. Прежде чем она успела произнести хоть слово, он разрезал путы на ее запястьях.
Тогда, набравшись храбрости, Алекс произнесла те слова, которые все это время вертелись у нее на языке, — даже не размышляя о том, какое будет продолжение:
— Пожалуйста… прошу вас…
Она не узнала свой собственный голос. К тому же она снова начала заикаться, как в детстве.
Сейчас они стояли друг к другу лицом, как на очной ставке. Алекс вдруг пришла в дикий ужас от одной мысли о том, что он может с ней сделать, и на мгновение ей захотелось умереть — вот прямо сейчас, ничего не требуя. Пусть он просто ее убьет… Чего она боялась сильнее всего — долгого ожидания, за время которого ее доконает собственное обезумевшее воображение, рисовавшее жуткие картины всего того, что он способен с ней сотворить. Она почти воочию видела собственное тело, словно уже не принадлежащее ей, неподвижно лежащее на полу в той же позе, в какой пребывало еще совсем недавно, покрытое ранами, кровоточащее, страдающее от невыносимой боли… Это была она и как бы уже не она. Алекс отчетливо видела себя мертвой.
Холод, запах мочи, страх и стыд… Что угодно, лишь бы он меня не убил… пусть только он меня не убивает…
— Раздевайся, — сказал человек.
Голос звучал бесстрастно и непреклонно. Это был приказ. Алекс открыла рот, но прежде чем она успела произнести хоть слово, человек отвесил ей оглушительную пощечину — такую сильную, что она пошатнулась и сделала шаг в сторону, потом, потеряв равновесие, еще один и упала на пол, сильно ударившись головой о бетон. Человек медленно приблизился к ней и схватил ее за волосы. Это было невыносимо больно. Он рванул ее вверх. Чувствуя, что еще немного — и он буквально сдерет с нее скальп, Алекс уцепилась обеими руками за его руку, пытаясь заставить ее разжаться. Затем, неожиданно для себя, нашла в себе силы рывком подняться на ноги. Когда на нее обрушилась вторая пощечина, человек все еще держал ее за волосы, так что она не упала — ее лишь с силой встряхнуло, и голова резко дернулась в сторону. Пощечина буквально оглушила ее — Алекс чувствовала лишь звон в ушах и вновь нахлынувшую боль.
— Раздевайся, — повторил человека. — Догола.
И отпустил ее. Алекс сделала неуверенный шаг, стараясь удержаться на ногах, но вместо этого рухнула на колени и снова застонала от боли. Он приблизился, склонился над ней. Прямо над ней оказалось его грубое лицо, тяжелая голова с выпирающим лбом, холодные серые глаза…
— Ты поняла?
И, словно в ожидании ответа, снова занес над головой руку с широко раскрытой ладонью. Алекс торопливо пробормотала несколько раз подряд «Да, да, да» и поспешно поднялась на ноги — все что угодно, лишь бы не получить еще один удар. Очень быстро, чтобы он понял, что она абсолютно и всецело готова ему повиноваться, Алекс стянула майку, сорвала лифчик и начала торопливо расстегивать пуговицы джинсов — как если бы всю ее одежду вдруг охватило пламя. Она хотела раздеться как можно быстрей, чтобы он снова ее не ударил. Наклоняясь, разгибаясь, она стягивала все, что на ней было, — все, все! — и вот наконец выпрямилась, опустив руки вдоль тела, и лишь в этот момент отчетливо поняла все, что только что потеряла и никогда больше не вернет. Ее поражение было абсолютным — раздеваясь так быстро, как только могла, она словно заранее соглашалась со всем, говорила «да» в ответ на все. В каком-то смысле она только что умерла. Ее ощущения были почти нереальными, как будто она существовала отдельно от своего тела. Возможно, поэтому она нашла в себе силы спросить:
— Чего вы… от меня хотите?
У него и в самом деле фактически не было губ. Даже когда он улыбался, получалось все что угодно, только не улыбка. Сейчас это скорее походило на скептическую гримасу.
— Да что ты можешь предложить, грязная шлюха?
Он задал вопрос тоном гурмана, словно и впрямь решил ее «снять». Для Алекс эти слова имели смысл. Для любой женщины они имеют смысл. Она судорожно проглотила слюну. Она подумала: он не собирается меня убивать. Все ее мысли теперь вращались вокруг этой уверенности, сплачиваясь в неодолимую преграду для противоположных доводов. Что-то говорило ей, что в конце концов он все-таки ее убьет, но круговой поток мыслей окутывал ее сознание все плотнее, плотнее, плотнее…
— Вы можете… со мной п-переспать… — пробормотала она.
Нет, не так. Она почувствовала, что нужно сказать это иначе… не в такой нейтральной манере.
— Можете меня оттрахать… — запинаясь, добавила она. — Можете делать все, что хотите…
Его улыбка застыла. Он сделал шаг назад и слегка откинулся назад, чтобы рассмотреть ее целиком, с головы до ног. Алекс слегка развела руки в стороны, словно предлагая себя: она хотела предстать перед ним полностью открытой, незащищенной, показать, что всецело отдана ему во власть, принадлежит ему душой и телом, — чтобы выиграть время, только выиграть время. В подобных обстоятельствах время — это жизнь.
Человек спокойно рассматривал ее. Его взгляд медленно скользнул сверху вниз и надолго остановился на промежности. Алекс стояла не шелохнувшись. Он слегка склонил голову набок, на его лице отразилось сомнение. Алекс испытывала жгучий стыд из-за того, что стояла перед ним вот так, полностью выставив себя напоказ. А что, если она ему не нравится, или ему недостаточно того, что она может дать? Что он тогда с ней сделает? Наконец он слегка кивнул с таким видом, словно был недоволен, разочарован: чем-то она ему не угодила. И, как будто для того, чтобы дать ей четко это понять, он сжал ее правый сосок большим и указательным пальцами и повернул его так резко и сильно, что Алекс буквально сложилась пополам, закричав от невыносимой боли.
Затем он разжал пальцы. Алекс схватилась за грудь. Глаза у нее вылезали из орбит, она с трудом переводила дыхание, переступая с ноги на ногу — боль ее буквально ослепила. Почти не замечая непроизвольно катившихся по щекам слез, она с трудом спросила:
— Что вы… собираетесь делать?
Человек улыбнулся и произнес таким тоном, словно речь шла о чем-то совершенно очевидном:
— Как что? Я хочу посмотреть, как ты сдохнешь, грязная шлюха.
Затем сделал шаг в сторону — с подчеркнутой торжественностью, словно актер на сцене.
И тогда Алекс увидела. За его спиной на полу лежала электродрель. Возле деревянного ящика. Не слишком большого. Как раз с нее.
4
Камиль скрупулезно изучал план Парижа. У входа в привратницкую стоял присланный из комиссариата полицейский в форме и терпеливо объяснял все новым любопытным, что им незачем здесь задерживаться — разве только у них есть что сообщить по поводу недавнего похищения. Похищение! Такое событие! Настоящая сенсация, сродни театральной. Правда, исполнительница главной роли отсутствовала, но это никого не смущало — в самих декорациях уже было что-то магическое. Целый вечер новость обсуждалась на все лады, как в деревне: а кто, а кого, не знаю, говорят, женщину, это-то я понял, а кого именно, ее тут кто-нибудь знает, а кто-нибудь ее знает? Слух летел все дальше, и вот уже дети спускались вниз в надежде что-нибудь увидеть, хотя им давно полагалось спать, но взрослые были слишком возбуждены, чтобы обращать на них внимание. Кто-то спрашивал, приедут ли с телевидения; вообще все раз за разом задавали одни и те же вопросы; полицейский, дежурящий у входа, чувствовал, что голова у него идет кругом, но по-прежнему терпеливо ждал, сам не зная чего, лишь стараясь оставаться в полной боевой готовности на случай, если что-нибудь произойдет — но ничего не происходило. Наконец возбужденный гул начал стихать, интерес понемногу ослабевал, темнота все сгущалась — еще пара часов, и настанет глухая ночь. Первоначальное возбуждение сменилось нарастающим раздражением — из окон все чаще доносились окрики, призывающие к молчанию. Люди уже хотели спать и требовали тишины.
