Театр кошмаров - Таня Свон
В каком он городе? Сейчас зима или лето? Ви не имел понятия. Ход времени он мог отследить лишь через взросление собственного отражения, которое Ви ловил в зеркалах фокусников и видел в луже в подвале.
Он ненавидел других артистов цирка, узником которого стал. Ненавидел акробатов, гимнасток и дрессировщиков, потому что они имели право уйти в любой момент. Их можно было заменить. Они здесь находились ради собственной забавы и денег.
Ненавидел уродцев, которых Мадам коллекционировала как диковинные находки. Томаса – мужчину без ног, который напоминал сломанную игрушку и шагал на руках. Сросшихся спинами близнецов – Лэсси и Кэсси – две души, живущие в едином теле. Эша – мальчика с ладонями, похожими на клешни. Красавицу Лею, от которой сбегал любой, если опускал взгляд ниже ее очаровательного лица. Ведь вместо одной пары рук у Леи их было две. Здоровые конечности отходили от узких плеч, а над аккуратной грудью выступали еще одни. Короткие и неуклюжие – их будто оторвали у куклы и вшили под ключицами.
Ви ненавидел тех, чьи имена даже не помнил: пугающую женщину со слоновыми ногами, ребенка, что больше походил на лохматого зверя, мальчишку с жабрами и девушку со змеиным языком.
Он ненавидел уродцев за то, что они смирились со своей участью заключенных и забыли думать о побеге.
– Здесь нас любят, – сказала Лэсси, когда однажды Ви спросил, почему она все еще может улыбаться. Почему не надеется обрести свободу?
– Здесь мы особенные, – поддакнула Кэсси своей близняшке. – Здесь мы звезды.
– А снаружи были бы обычными уродками, – сказали они в унисон.
В тот день Ви впервые прилюдно выпороли. Его голого вывели на сцену театра, в подвале которого он жил уже несколько лет. Ему связали руки и ноги и толкнули на колени. Какое-то время юношу истязали молчанием и тишиной. Ви видел, что в зале собрались все артисты и помощники Мадам. Они взирали на него, не говоря ни слова.
Там же в толпе Ви заметил Лэсси и Кэсси. Близняшки избегали смотреть юноше в глаза, что только подтвердило – это они выдали его.
Ви в красках представил, как создает разлом и вынимает из него что-нибудь тяжелое или острое. Он по-прежнему не мог удерживать предметы из Изнанки в человеческом мире слишком долго, но ему хватит и минуты, чтобы вскрыть два предательских горла. А затем улика растворится в воздухе, вернувшись обратно в Изнанку.
Ви почти успел ощутить удовлетворение от этой жестокой мысли, когда тело прошила боль. Плеть жгла кожу, рассекая ее хлесткими языками. Ви пытался сдерживать крик, но не мог. Мадам же не проронила ни звука в те долгие минуты, в которые спина юноши превращалась в кровавое месиво.
Он и так знал, за что его наказывают. А она знала, что боль – лучший учитель.
– Ты – мой самый ценный экспонат, – сказала она, когда двое жилистых акробатов втолкнули обмякшего после пытки Ви в его личную камеру – сырую и темную комнату в подвале. – Если дашь еще хоть один повод усомниться в твоей покорности, я выколю тебе глаза, Ви.
Он знал, что она не лжет. Еще никто не пытался сбежать из театра, но Ви не сомневался, что, если хотя бы заговорит о свободе, Мадам сдержит слово.
Это для уродцев цирк стал домом, которого у них никогда не было. Снаружи они изгои. Но Ви где-то ждала мать, у которой он так и не успел спросить – действительно ли то, что с ним сейчас происходит, его дар и проклятье, – это печать смерти, из лап которой он вырвался обманом?
Он жаждал правды, но и боялся ее. И только этот страх был единственной причиной, по которой Ви всерьез не пытался бежать. Он заикался о свободе, когда был еще ребенком, не знавшим порки, и молчаливо думал о воле, когда стал старше.
Его единственным настоящим домом была Амелия. Ви знал, что с ней все в порядке, потому что в его груди все еще билось сердце, разгонявшее по телу кровь, а легкие наполнялись кислородом. Он убеждал себя в том, что с матерью все хорошо. Раз жив он – значит, жива и она.
Но что, если пророчество Кэтлин – ошибка? Вдруг никакой связи нет, а Ви – обычный человек, пусть и со странными способностями? Вдруг Зрячая прогадала? Или просто время Ви и Амелии, которое они разделили на двоих, не истекло?
Узнать истину можно было лишь двумя путями: смиренно положиться на ход времени и ждать либо наконец показать свои истинные силы, использовать разломы и Изнанку себе во благо, а не ради развлечения толпы, и сбежать.
Но Ви не осмеливался признать, что задыхается в неведении. Он продолжал плясать под дудку Мадам, выполняя все, даже самые глупые наказы.
Трещины в его камере со временем разрослись. Вода дошла до щиколоток, и чтобы Ви не спал в луже, ему в комнату постоянно приносили новые деревянные ящики. Их выстраивали наподобие кровати и меняли, если дерево прогнивало и ломалось. И в этих ужасных условиях Ви не только грезил о побеге, но и изучал латинский язык.
– Будешь использовать эти знания для «заклинаний». Так твои трюки станут эффектнее для зрителей, – приказала Мадам.
Языку Ви учил безногий уродец, Томас. Как оказалось, когда-то Томас мечтал стать врачом, но таких, как он, ни в больницах, ни в обществе видеть не желали. Как и у всех «драгоценностей» Мадам, у Томаса был всего один путь – цирк. По крайней мере, так считал сам актер, и Ви его за это презирал.
Однажды, когда латинский Ви стал достаточно хорош, он использовал его, чтобы сказать о своей ненависти Томасу. Но тот лишь рассмеялся.
– Тебе этого не понять, – загадочно улыбнулся мужчина. Его безногое туловище покоилось на одном из ящиков, куда Томаса подсадил Ви.
Другой человек сейчас скрестил бы руки на груди, но Томас никогда не использовал этот жест. Вместо этого уродец уперся ладонями позади таза в ящики, чтобы удерживать вертикальное положение.
Ви вообще заметил, что его собственные руки и руки Томаса – будто совершенно разные части человеческого тела. У Ви они были тонкими и красивыми, а руки Томаса – крепкими столбами с толстыми ладонями и короткими пальцами. Его кисти всегда оставались грязными и пыльными, потому что заменяли стопы. Оттого Ви кривился, когда видел, как Томас этими же руками ест.
– И что же мне не понять? Вашу слабость, которую называете выбором? – все так же на латинском спросил Ви. – Я с вами в одной
