Р. Скотт Бэккер - Нейропат
— Ну что, дошел до дна, как думаешь?
Улыбка Нейла получилась одновременно скептической и искренней. Повернувшись к ближайшему столу, он вытащил из-под груды бумаг книгу в потрепанном переплете. Томас мельком заметил название, тисненное золотыми буквами на черном матерчатом корешке: «Сквозь потемки мозга». Нейл раскрыл ее на странице, заложенной одним из оранжевых стикеров, торчавших из книги, как языки. Приподняв и держа ее в вытянутой руке, как проповедник, он прочитал:
— «Если мы что-либо и знаем, то лишь следующее: части мозга, связанные с рассудком, получают доступ только к крохотной доле информации, обрабатываемой мозгом как таковым. Рассудочный опыт не просто продукт мозга, это продукт мозга, который видит только малейшую часть себя». — Нейл поднял глаза, вздернул бровь. — Так, значит, ты больше не согласен с этим?
Еще одна безуспешная попытка пожать плечами.
— Факты — вещь упрямая. Послушай, Нейл...
Но тот продолжал читать:
— «Магия фокусника зависит от того, насколько ему удастся отвлечь публику от своих манипуляций. Стоит нам только заглянуть через его плечо, как вся магия улетучивается. То же происходит и с рассудком. Забыв о манипуляциях, которые делают это возможным, опыт основывается на том, что нельзя назвать иначе как иллюзиями. Рассудок это всегда «сейчас», поскольку нервная система коррелирует с рассудком, который, хотя и способен осознавать время, не может осознавать время этого осознания. Рассудок всегда един, поскольку нервная система коррелирует с рассудком, который, хотя и способен дифференцировать окружающую среду, не может дифференцировать свои собственные процессы. Снова и снова основополагающие черты опыта обретают смысл, лишь когда мы подвергаем их анализу как результат разного рода несостоятельностей...»
Закрыв книгу, Нейл дочитал отрывок по памяти:
— «Вот почему рассудок исчезает всякий раз, как мы осмеливаемся заглянуть через плечо мозга. Все мы — не многим более чем ходячие, разговаривающие фокусы».
Он замолчал. Было слышно только монотонное гудение вентилятора, встроенного в механизм над головой Томаса. Воздух пропитался запахом озона и паленой резины.
— Хм, — наконец сказал Томас, — можно мне хлебнуть пивка?
Игры, конечно, играми, но ему чертовски захотелось пить.
— Да, это был удар, — ответил Нейл, явно имея в виду прочитанный отрывок. — Теперь было достаточно просто увидеть других людей в истинном свете... даже собственных родителей. Но как можно подумать такое о самом себе? Я имею в виду, глядя на тебя, — пытаться обхаживать человека, который убил твоего сына ради глотка пива, и при этом думать, что ничего естественнее не бывает! В конце концов, и я такой же. Я точно в такой же степени механизм, как и ты, точно в такой же степени результат процессов, которые не контролирую. А ведь когда-то я точно так же поддавался обману, не сомневался, что мне доступно иное знание, что, если бы меня подвергли такой же обработке, как тебя, кое-что бы изменилось, какая-то искра или остаток духовности разгорелись бы во мне и позволили переступить границы, предначертанные мне неврологией...
Нейл поднял книгу и потряс ее так, что она чуть не разлетелась у него в руках.
— Этого просто не может быть. И все-таки это есть...
Томас скептически уставился на него, хотя не переставал дивиться, как это здорово — снова спорить, болтать о всякой чепухе.
— Теперь мне действительно позволено говорить? — спросил он, улыбаясь.
— Всегда пожалуйста. — Нейл метнул в него один из своих знаменитых взглядов искоса, исподлобья.
У Томаса вдруг зачесалось в носу, что мигом напомнило ему о связывающих его путах. Но он знал стиль поведения Нейла и его штучки: если вы игнорировали что бы то ни было, Нейл в конечном счете не выдерживал и отступался. Вот почему было ошибкой просить у него пива.
— Так ты утверждаешь, — медленно начал Томас, — что весь этот дурдом, похищения, искалеченные люди и записи — все это из-за моей книги?
— Спор затеял ты, Паинька. Ты всегда был сильнее меня в теории.
— А ты, значит, просто человек практический.
— Предпочитаю все делать собственными руками, — пожал плечами Нейл.
Томас рассмеялся, хотя сотрясение неприятным дребезжанием отозвалось в голове.
— Тогда ответь мне на такую загадку: как ты мог заинтересоваться спором, который затеял я, вообще любым, если считаешь причины иллюзорными?
Нейл усмехнулся и покачал головой.
— Придумал бы что-нибудь получше. Причины могут быть обманчивы — результат того, что мозг в последнюю очередь осознает решение собственных проблем, но все же они функциональны, как ты мог догадаться, поскольку являются плодом реальной сделки. Пока мы с тобой спорим, пребывая в мире осмысленном и оправданном, и твой и мой мозг просто реагируют на входящую и исходящую слуховую информацию — в буквальном смысле перепрограммируют себя, откликаясь на сигналы друг друга и окружения. Вот где творится подлинное действо. Проектор — и экран. Вот почему мы с изумлением взираем на толковательную пропасть всякий раз, когда пытаемся отыскивать за одними причинами другие, хотя считаем, что совсем не сложно разобрать на составные части механизм, который делает это возможным. Вот почему философия — чушь собачья, тогда как наука преобразила мир.
Томас осклабился. Если бы не зажимы, он поднял бы руки, сдаваясь, однако вместо этого просто сказал:
— О!
Нейл попросту перефразировал его собственный ответ на этот вопрос из книги.
— А это какая страница?
— Триста восемьдесят вторая.
— Ты что, это дерьмо наизусть выучил?
Нейл нахмурился, сунул руку в карман и достал небольшой черный пульт дистанционного управления. Нажал на кнопку.
Внезапно Томас почувствовал острую боль, словно в каждую из бесчисленных пор вонзилась раскаленная добела булавка. Он завыл и закричал, утратив самообладание. Его чуть не вырвало.
Щелк. И он снова был счастлив.
Нейл улыбнулся.
— Решил сменить тему, — сказал он.
Сквозь пелену хорошего настроения Томас чувствовал дрожь, будто мороз пробрал его до костей.
— Надежная штука... Где мы были?
— Я объяснял, что мозг не снабжен механизмом слежения за собой, что у него недостает возможности обрабатывать информацию о самом себе, эволюционной родословной, что единственное, на что он способен, это малевать шаржи на самого себя.
— Ну да, — ответил Томас, — ты имеешь в виду сознание.
— Точно. Неподражаемый шарж.
— Но так не кажется.
— Конечно нет. Он должен казаться глубоким, непропорциональным и убийственным, потому что «глубина», «непропорциональность» и «убийственность» — неотъемлемые составляющие шаржа. Мы не можем переступить границы нашего рассудка и обозреть его со стороны, как наш мозг.
— Вот поэтому-то, — воскликнул Томас с интонацией, которую можно было описать как пьяное добродушие, — ты никогда никого не убедишь, что ты не псих!
— А кто сказал, что кого-то надо убеждать?
— Но тогда зачем было все это делать?
— Зачем? — повторил Нейл и снова стал перелистывать книгу Томаса. — «Наш мозг, — громко начал читать он, — способен отследить свою собственную поведенческую реакцию, но полностью слеп к глубокой обработке механизмов, управляющих ею. Вместо того чтобы поступать в зависимости от этого или того, что заставляет механизм продвигаться вперед, мы совершаем наши поступки «по тем или иным причинам», проще говоря, для достижения желаемых результатов. Поставленная на голову случайность выдается за сознательность. Результаты и последствия — цели — становятся движущей силой наших действий, поскольку коррелирующая с сознанием нервная система не имеет доступа к подлинным нейрофизиологическим подспудным силам».
Он резко закрыл книгу, словно прихлопывая муху. Томас вздрогнул.
— Намерения? — спросил Нейл. — Суть? Все это призраки, Паинька, навязанные нам галлюцинации. Они кажутся реальными только потому, что мы оседлали нашу нервную систему и скачем на ней задом наперед.
Томас хмыкнул: слова Нейла позабавили его, но не произвели никакого впечатления.
— Тогда какова же суть и предназначение действий шаржа, именуемого Нейлом?
Слова его, похоже, застали Нейла врасплох. На долю секунды он воззрился на Томаса с почти безумной пристальностью.
— Нейл, — повторил он так, словно его имя было каким-то нелепым китайским словечком, — этого шаржа больше не существует...
— Тогда что же существует?
— Я отключил некоторые запрещающие цепочки, — почти неохотно произнес Нейл. — То, что ваш брат психолог называет страхом, беспокойством, — всю эту чушь. Теперь для меня это не более чем абстракции. Но, кроме того, я вырубил некоторые из наиболее обманчивых цепочек. Так, например, теперь я знаю, что абсолютно ничего не хочу. Я больше не позволяю дурачить себя мысли о том, что «я» вообще что-то делаю.
