Дэвид Моррелл - Крайние меры
Сквозь пробитые выстрелами дыры в окне до Питтмана доносились торжествующие вопли Деннинга.
В большом, с неровными краями отверстии в стекле, словно в раме, появилось гротескное лицо безумца. Кожа так плотно обтягивала скулы, что казалось, это хохочущий череп смотрит в комнату пустыми глазницами.
Почувствовав какое-то движение в другом конце комнаты, Питтман, преодолевая боль, повернулся и увидел Уэбли, который, укрывшись за креслом, целился из кольта в старика за окном.
Пистолет Гэбла валялся рядом с Питтманом. Истекая кровью, с трудом сдерживая рвотные позывы, Питтман схватил оружие и несколько раз подряд выстрелил в сторону Уэбли. Он даже не целился, просто нажимал раз за разом на спусковой крючок, с трудом удерживая прыгающий в руке пистолет. Когда патроны кончились, а держать тяжелое оружие не оставалось сил, Питтман выпустил пистолет из рук, корчась от нестерпимой боли в груди.
Он ожидал ответных выстрелов Уэбли. Но их не последовало. Питтман прислушался. Тишина. Он с трудом поднялся. Рядом лежал мертвый Гэбл, но Уэбли видно не было.
«Неважно, где он, — мелькнула мысль. — Если я не убил его, мне крышка».
Питтман чуть-чуть выпрямился, ухватился за кресло и, заглянув за него, увидел Уэбли, неподвижно лежащего в луже крови.
Через мгновение со стороны окна до Питтмана донесся стон. Несмотря на боль в груди, он заставил себя обернуться. Деннинг обеими руками держался за сердце. Ухмылка на его лице превратилась в гримасу страдания. Глаза, которые секунду назад сияли восторгом победы, были полны ужаса и удивления. Деннинг выронил пистолет, упал грудью на подоконник, соскользнул с него и исчез.
Когда Питтман доплелся до окна, старик был мертв. Он лежал на цветочной клумбе с вытаращенными глазами и полуоткрытым ртом. Руки и ноги все еще дергались, затем движение прекратилось, сменившись мертвенным покоем.
Питтман покачал головой.
Где-то вдалеке послышался вой сирены. Тут же к ней присоединилась вторая. Вой становился все громче. Патрульные машины приближались на большой скорости.
Прислонившись к креслу, Питтман смотрел вниз, пытаясь расстегнуть пиджак. Пуля, ударившая его в грудь, торчала из свитера. Гэбл удивился, что Питтман так тепло одет, и тот испугался, как бы это не вызвало лишних подозрений. Ведь из-за этого свитера Питтман встречался еще с одним специалистом, которого ему в свое время приходилось интервьюировать. Иначе он просто не рискнул бы пойти на встречу с Гэблом.
Специалист этот занимался оружием и способами защиты от него, а свитер был не чем иным, как бронежилетом последней модели.
«Да, я всего лишь совокупность людей, которых мне пришлось интервьюировать», — с грустью подумал Питтман, глядя сквозь разбитое стекло на тело Деннинга.
Он отвернулся от окна, каждый вздох приносил боль. Эксперт объяснил, что бронежилет может задерживать пули и осколки, но не предохраняет от удара. В некоторых случаях не удается избежать ушибов и даже переломов ребер.
«Экспертам всегда надо верить, — подумал Питтман. — Такое чувство, что меня лягнула лошадь».
Сирены — теперь их было множество — раздавались уже совсем рядом.
Питтман проковылял через гостиную, миновав трупы Гэбла, Слоана и Уэбли. В помещении витал отвратительный дух смерти и пахло пороховой гарью.
«Надо выйти наружу. Глотнуть свежего воздуха».
Он прошаркал в вестибюль, ноги едва держали его после пережитого страха. Подходя к двери, Питтман услыхал визг шин на мощеной подъездной аллее. Он открыл дверь и, шатаясь, шагнул на террасу, вдыхая живительный прохладный воздух. Полицейские выскакивали из патрульных машин, на ходу вытаскивая оружие. Служители закона не захлопывали дверцы своих автомобилей. Им было некогда, они бежали прямо на Питтмана. Тот поднял руки, демонстрируя, что не представляет собой угрозы. Но тут среди полицейских он заметил Джилл. Она мчалась едва ли не быстрее всех и звала его. Питтман понял, что, по крайней мере, сейчас ему нечего бояться. Он обнял ее и привлек к себе, забыв о боли в груди. Джилл рыдала. Он прижал ее крепче, словно желая удержать навсегда.
— Любовь моя! Я так боялась тебя потерять, — сквозь слезы говорила она.
— Не сегодня. — Питтман поцеловал ее. — Слава Богу, не сегодня.
Эпилог
«В основе любви лежит вера, — думал Питтман. — Люди постоянно болеют и умирают, гибнут в автомобильных катастрофах, заражаются сальмонеллой и в результате уходят из жизни, падают с лестниц, ломают себе шеи. Но случается так, что с тобой больше не желают встречаться, перестают отвечать на телефонные звонки или же подают на развод. У любви есть тысячи способов приносить мучения. Конечно, всякая любовь, даже самая верная и горячая, может обречь на страдания в случае невосполнимой потери — смерти любимого. Любовь требует огромного оптимизма и бесконечной веры в будущее. Человек с сильно развитой практической жилкой может сказать, что сиюминутные радости не компенсируют возможные страдания в будущем. Он способен подавить свои чувства, отказаться от искушения полюбить и таким образом прожить жизнь в тихом, лишенном эмоций вакууме. Но это не для меня, — думал Питтман. — Если любовь требует веры, значит, я — глубоко верующий».
Он размышлял об этом, держа Джилл за руку и шагая между рядами надгробий к могиле любимого сына. Был четверг. Прошла неделя после событий в поместье Юстаса Гэбла и две недели после попытки Питтмана спасти жизнь Джонатана Миллгейта в Скарсдейле. Полиция, обнаружив трупы в залитой кровью гостиной Гэбла, задержала Питтмана и Джилл. Но, как он и надеялся, его спасла ретрансляция разговора на полицейской волне. Их долго допрашивали. Миссис Пейдж рассказала о своей роли в разыгравшейся драме, а полиция Бостона и Нью-Йорка (с помощью коллег штата Вермонт, проверивших события в Академии Гроллье) установила все остальные детали. После этого их наконец отпустили.
И вот они стоят у могилы Джереми в этот светлый, озаренный ярким солнцем, весенний день. И от этого света и солнца сердце Питтмана ноет еще сильнее. Как ужасно, что сын никогда не испытает счастья общения с природой.
Словно ища поддержки, Питтман обнял Джилл за плечи. И вдруг заметил, что зелень травы на могиле Джереми особенно яркая. Слезы выступили у него на глазах, он вспомнил слова Уолта Уитмена о том, что трава на могилах — это волосы умерших. Волосы Джереми. Но это неправда, думал Питтман. Слова поэта были справедливы, может быть, лет сто тому назад, когда гробы изготовлялись из дерева и их не погружали в бетонную яму и не накрывали бетонной плитой. В те времена тело и гроб распадались, возвращались в землю прахом и порождали новую жизнь. Теперь же, когда тела запечатываются по всем правилам гигиены, смерть является абсолютным концом жизни. Если бы бывшая жена согласилась, тело мальчика кремировали бы, а прах любовно рассеяли по лугу, и теперь Джереми дал бы жизнь ярким цветам. Но жена стояла на своем, а убитый горем Питтман ничего не мог сделать. И, глядя на безликую могилу сына, готов был рыдать.
Проблемы жизни и смерти, занимавшие его весь год, теперь приобрели иной смысл. С момента бегства из поместья в Скарсдейле Питтман стал свидетелем гибели своего друга и отца Дэндриджа, не считая еще нескольких человек, убитых им самим и расстрелянных во время бойни в доме Гэбла. Чем больше Питтман размышлял о насильственной смерти, тем больше склонялся к мысли о том, что к ней следует отнести инсульт Энтони Ллойда и самоубийство Виктора Стэндиша. И, уж бесспорно, гибель Джонатана Миллгейта.
«Я начал готовить некролог на человека, который еще не умер, — думал Питтман. — И в процессе его подготовки оказался замешан в его смерти и стал причиной гибели всех его коллег».
«Большие советники» были носителями зла, в этом Питтман не сомневался. Впрочем, говорил себе Питтман, им и так недолго оставалось жить. Может быть, и не стоило пытаться раскрыть их отвратительные тайны ценою стольких жизней? Интересно, произошли бы все эти события, не будь он искренне убежден в праве общества знать правду о злоупотреблении властью? Но он был уверен в своей правоте, иначе не стал бы семь лет назад преследовать Джонатана Миллгейта, а Берт две недели назад не поручил бы ему подготовить некролог знаменитого старика. «Несу ли я ответственность за случившееся?»
Питтман в это не верил. «Нет, я был прав, начав их преследовать, — мысленно говорил он себе. — Эти выродки полагали, что стоят надо всеми. Ради своей карьеры они готовы были причинить людям невыносимые страдания, даже лишить их жизни. Они заслужили возмездие. Нет, не смерть. Это для них слишком легкий исход. Их необходимо было разоблачить, осудить, высмеять наконец. В старые времена таких монстров выставили бы в клетке на городской площади, чтобы каждый мог плюнуть им в лицо. Может быть, другие дипломаты теперь остерегутся использовать власть во зло».
