Петр Разуваев - Синдром гладиатора
— А где… Сама синьора? — тихо, боясь спугнуть едва устоявшуюся тишину, спросил я.
— На кухне, — пожал плечами Давид. — Она что-то говорила о спагетти «болоньезе»… Мне не удалось ее отговорить.
— И напрасно, — искренне подосадовал я. — Терпеть не могу спагетти.
Подойдя к столику, я с опаской взял в руки бутылку с дешевой итальянской водкой и, сняв пробку, осторожно понюхал ее содержимое. Б-р-р… В России такое называется косорыловкой. Я торопливо завинтил крышечку и поставил страшную бутылку на место.
— Да… — протянул Давид, внимательно следивший за моими действиями. — Вам, наверное…
Что именно он собирался сказать по этому поводу, узнать мне так и не довелось. За окном послышался характерный шум, и прямо под нашим окном остановилась машина. Хлопнула дверца. В этот момент я уже держал в каждой руке по автомату и даже успел в длинном прыжке дотянуться до выключателя, погрузив комнату в кромешную темноту. Может быть, и зря. А возможно и нет. Боги любят тех, кто сам о себе умеет позаботиться.
Осторожно прокравшись мимо испуганно притихшего Давида, я подошел к окну. На улице было темно, но не совершенно, и сквозь большую щель в рассохшейся деревянной ставне я увидел машину, стоявшую под окном. Маленький «Жук», которого раньше здесь не было. Серьезно утешало то обстоятельство, что на моей памяти еще ни одна группа захвата не использовала для своих операций подобную модель «Фольксвагена». Внизу раздался звонок. Короткий, длинный, короткий, короткий. Похоже на примитивный код — опознавательный знак для «своих». Неужели все-таки Паола?
В комнату заглянула хозяйка, и ее радостный вид подтвердил мои предположения. Она как раз шла открывать дверь. Не выпуская из рук оружия, я крадучись последовал за ней.
Последние сомнения пропали, когда дверь внизу с треском захлопнулась и до меня донеслись возбужденные голоса. Итальянский язык по-прежнему оставался для меня загадкой, но голос Паолы, ее интонации — не узнать их было невозможно. На этом этапе жизнь удалась окончательно. Прогрохотав по ступенькам, я пинком распечатал мощную деревянную дверь и влетел в крохотное помещение магазина. Две пары глаз уставились на меня, вначале с испугом, а затем…
— Андре! — Вырвавшись из рук заботливой няни, Паола молнией пролетела разделявшие нас несколько метров и очутилась в моих объятиях.
Даже руки, занятые парочкой «Узи», не помешали мне крепко обнять девушку. И как-то совершенно само собой получилось, что наши губы соединились еще раньше, чем ее горячее, трепетное тело прижалось ко мне.
— Ты жив! Боже, ты не представляешь, как я молилась за тебя… — тихо, но — громко прошептала Паола, когда нам удалось на мгновение разрушить тесные объятия. — Я люблю тебя, милый… — И вновь мы оказались сжатыми в одно нежное и страстное целое.
Сзади сердито закашлялась синьора Лонги, явно не одобрявшая столь вопиющего поведения своей «маленькой Паолы». Няни, как и матери, упрямо не желают видеть своих детей взрослыми. Какая-то часть сознания настойчиво пыталась одолеть захватившие меня эмоции, и с помощью кашля сердитой синьоры и оттягивающих руки автоматов ей это наконец удалось.
— Я должен тебе кое-что сказать, Паола, — произнес я, с трудом отрываясь от ее мягких, горячих губ, отстраняя от себя это гибкое, желанное тело, на корню пресекая инстинкты и давя эмоции. — Я здесь не один.
Она непонимающе смотрела на меня, и, с усилием отводя взгляд от ее влажных, приоткрытых в ожидании губ, я закончил:
— Там, наверху, Давид. И — он мне нужен.
Она отшатнулась, словно от удара. Разом вырвавшись из моих рук, Паола отступила на шаг, глядя на меня сузившимися глазами.
— Ты! — Секунду она подбирала подходящее слово, а затем выпалила мне в лицо: — Подонок! И ты, ты тоже предал меня, боже…
Она отступила еще дальше, не сводя глаз с моих рук. В это мгновение я искренне любовался ею, и к черту весь бред, который она еще может сказать… Она была — Леди в Черном, короткие волосы, джинсы, футболка с причудливой разноцветной надписью «Paris», туфли — все это было цвета ночи и ее огненный взгляд завораживал и сжигал меня одновременно, словно колдовство, удар молнии в зловещей тиши Стоунхенджа. Ты прекрасна, спору нет…
— Вы не совсем правы, Паола, — раздался за моей спиной мягкий, по-домашнему уютный голос Давида, и я кожей ощутил, что пик пройден.
Взгляд Паолы потух, она, расслабившись и отступив к дверям, смотрела куда-то за мою спину. Насколько я понимал, кроме скрипучей лестницы и мистера Липке, стоявшего у ее подножия, смотреть там было особенно не на что.
— Мне кажется, нам всем стоит объясниться, — вкрадчиво продолжил Давид. — Возможно, между нами гораздо больше общего, чем вы думаете. Кроме того, ведь это вы, синьорина Бономи, желали моей смерти? Совершенно не имея на то оснований… Так что у меня гораздо больше поводов к неудовольствию, нежели у вас. Не правда ли? Выслушайте месье Дюпре, и, возможно, вы станете иначе относиться ко многим вещам.
С этими словами мудрый Давид почтительно и церемонно поклонился Паоле и, развернувшись, нарочито тяжело начал подниматься по ступенькам. Проводив его взглядом, я обернулся к Паоле, и — наши глаза встретились. «Узлы надо рубить», — подумалось мне, а губы уже сами произнесли необходимое:
— Я не работаю на отца, Паола. Прости, но все это время я обманывал тебя.
* * *— Поймите, синьорина, — уже в который раз повторял Давид, — я вовсе не собираюсь сдаваться итальянскому правосудию. Это бессмысленно. Давать показания я хочу в России, и говорить намерен лишь о том, что касается самой России, а отнюдь не Италии…
— Паола! Необходимо, чтобы господин Липке уехал в Россию, — поддержал я его. — Это очень важно… Лично для меня. И не имеет никакого отношения к твоим делам. Ваша банковская операция — внутреннее дело твоей страны, в России это совершенно никого не интересует. Тем более что ты сейчас не в том положении, чтобы опасаться за свою репутацию.
— Словом, все очень плохо, — понуро произнесла Паола. Машинально она взяла со стола рюмку с налитой туда заботливой синьорой Лонго граппой, сделала маленький глоток и, сморщившись, быстро отставила ее в сторону.
— Наверное, ты прав, Андре… Моим друзьям в Риме хватило сил и желания вытащить меня из рук комиссара Катани, но… Не более того. Я разорена, и вдобавок к этому за мной охотятся люди Кольбиани.
— Насколько мне известно, синьорина, подобная участь постигла не только вас, — осторожно заметил сидевший в углу Давид. В ответ Паола гневно полыхнула в его сторону глазами.
— Да! И в этом виноваты вы! — обвиняющим тоном заявила она.
— Тише, тише… — Мне до смерти надоели их препирательства. В течение всего этого времени они с завидным упорством занимались тем, что пытались обвинить друг друга во всех смертных грехах, возможных в банковском деле. Половины их доводов я просто не понимал, но зато вторая половина надоела мне чрезвычайно. — Проблема вовсе не в том, кто из вас более виноват в случившемся. Главное, на мой взгляд, заключается в том, как нам всем выбраться из этой ситуации.
— Это уже не проблема, Андре, — отвернувшись, тихо сказала Паола. — Лично у меня нет выхода.
— А как же… Ты говорила с… — Я никак не мог произнести слово «отец». — С месье Дюпре?
— Нет. Я четыре раза пыталась связаться с ним, и… Бесполезно. Он не желает говорить со мной. Все кончено, Андре…
Она опустила голову. Тонкие пальцы нервно теребили край старой скатерти, тонкая прядка волос свисала вниз, закрывая от меня часть ее лица, но и так я прекрасно видел — силы Паолы на пределе. Еще чуть-чуть — и она расплачется. Выразительно взглянув на сидевшего в глубоком кресле Давида, я без околичностей взглядом указал ему на дверь. В сложившейся ситуации консультант нам был не нужен. Он это понимал не хуже меня, поэтому молча выбрался из своего убежища и, учтиво поклонившись не обратившей на это внимания Паоле, тихо покинул комнату. А я присел перед ней на колени, крепко и очень нежно обняв ее за бедра и уткнувшись лицом в холодные, узкие ладони. Какое-то время она сидела без движения, прижавшись грудью к моей голове, а потом я услышал тихий, наконец прорвавшийся на волю, полувздох-полувсхлип. Высвободив руки, Паола порывисто обняла меня, прижимая к себе, и душившие ее слезы полились чистой, легкой рекой, придавая вкус соли нашему поцелую.
Комната была погружена во тьму, и только слабые намеки на бушующую снаружи лунную ночь прорывались сквозь частую решетку деревянных ставень. В этом призрачном свете смуглое тело Паолы казалось матовым, лишь узкая полоска на крутых бедрах светилась белизной не загорелого тела. Она лежала на спине, тесно прижавшись всем телом ко мне, и шелк ее кожи будоражил мою кровь, пробуждая к жизни очередную волну страсти. Мягкими, нежными касаниями поглаживая тугую, устремленную вверх грудь, я осторожно сжал крупную ягоду соска. От этого прикосновения по ее телу прошла волна дрожи, и она еще плотнее прижалась ко мне.
