Режи Дескотт - Обскура
Глава 38
Клод Лакомб вышел из дома, надеясь, что свежий воздух и вечерняя прохлада хоть немного смягчат его боль. Еще более жестокая, чем обычно, она появилась в тот момент, когда он понял, что выпустил ситуацию из-под контроля: мартиниканка очнулась от забыться и принялась отбиваться. Он недооценил ее способность сопротивляться усыпляющему воздействию эфира. Оказывается, женщины темной расы живучи, как животные…
Эта ошибка дорого ему обошлась. После того как он попробовал ее в первый раз, ему захотелось продолжения. Взять ее разными способами, на свету и в темноте… Сама того не сознавая, она заставила его обезуметь от желания. Его восхищали ее высокая грудь, округлые ягодицы, полные губы и упругие складки вагины, так плотно облегавшие его член. Клода Лакомба привлекала ее необычная, словно зернистая кожа, источавшая тонкий терпкий аромат. Он приходил к ней по несколько раз в день, словно это был невероятный, захватывающий аттракцион, от которого невозможно было оторваться. Он придавал ей разное положение, и полная неподвижность ее тела не уменьшала, а лишь сильнее распаляла его страсть. С чего бы отказывать себе в подобном удовольствии? Это неподвижное тело, столь невероятно упругое, с таким необычным ароматом, побуждало его на все новые и новые эротические эксперименты.
Но она очнулась как раз в тот момент, когда он собирался снова ею попользоваться. Он этого совершенно не ожидал, и ей удалось два раза его ударить — в нос и в левый висок, — с такой силой, что из глаз у него посыпались искры. Но он лежал на ней, и ей не удалось его сбросить. Его замешательство сменилось гневом. И поскольку она продолжала вопить и отбиваться, ему пришлось принять меры защиты. Не расцепляясь с ней — его член по-прежнему оставался в ее вагине, — он схватил ее за шею обеими руками и сжал изо всех сил. Он не разжимал рук до тех пор, пока ее крики и сопротивление не прекратились. Эта борьба распалила его желание, и он изверг семя в тот самый момент, когда руки ее неподвижно вытянулись вдоль тела. Это был самый сильный оргазм в его жизни.
Пытаясь привести ее в чувство, он тряс ее, хлопал по щекам, но от этого ее голова лишь бессильно двигалась из стороны в сторону. Мартиниканка была мертва.
Луна отражалась в пруду, на дне которого уже покоились останки многочисленных «натурщиц». Скоро к ним прибавится еще одна… Тело каждой с привязанным грузом кирпичей он отвозил на лодке на середину пруда и спихивал за борт с помощью весла, на корм ракам и угрям. В один прекрасный день кому-нибудь придет в голову осушить пруд, чтобы почистить. Тогда их найдут — точнее, то, что от них осталось: скелеты, облепленные тиной.
Но он к тому времени будет уже далеко и не увидит этого открытия.
Собаки бежали рядом с ним, радуясь неожиданной ночной прогулке. Они ластились к ногам, убегали вперед, снова возвращались, и он слышал, как позвякивают в темноте их ошейники. Собаки были выдрессированы до такой степени, что повиновались малейшему жесту или взгляду. Здесь он был полновластным господином.
Внезапно отражение луны в пруду исчезло. Клод Лакомб поднял голову и увидел огромное темное облако, наползающее с запада, закрывшее луну и половину звезд. Вдалеке сверкнула молния. Скоро должен пойти дождь…
Боль утихла, но он знал, что это еще одно напоминание о болезни, о той гнили, что разъедает его изнутри… Даже если на этот раз боль могла быть вызвана ударами, полученными от негритянки, и всплеском эмоций после ее смерти, потеря такого раритета была весьма досадна. Придется искать другую, чтобы можно было завершить картину. А ведь негритянки не бегают толпами по парижским улицам… Он чувствовал раздражение. Разве что этот «художник» решит завершить картину в ближайшие двое суток. До тех пор тело еще не тронет тление, да и отметины на шее не слишком заметны — он уже успел в этом удостовериться, и такая мысль вызвала у него мимолетное облегчение.
Сибилла, запертая в своей комнате-клетке, была полумертва от ужаса. Скрип пружинного матраса и кабаньи всхрапывания за стеной, к которым она за последнее время уже привыкла, внезапно сменились громкими женскими криками и каким-то другим невнятным шумом. Вскоре крики смолкли, сменившись прежними звуками.
Потом послышались хлопки, и Сибилла догадалась, что человек бьет по щекам свою жертву, стараясь вывести ее из бессознательного состояния. Затем раздалось громкое проклятие. Сибилла замерла, прижавшись ухом к стене, обезумев от тревоги и боясь шелохнуться, чтобы случайно не обнаружить своего присутствия и не вызвать у этого человека мысли заняться ею. Наконец она услышала шаги по комнате, затем — по коридору.
Досчитав про себя до тысячи, она осторожно постучала в стену. Никакого ответа. Тогда Сибилла поняла, что ее несчастная соседка мертва, и разрыдалась.
Теперь она понимала, зачем ее похитили и какая участь ее ждет. Скоро насильник придет за ней. Она испытывала леденящий ужас, словно приговоренная к смертной казни, — и ее состояние еще усугублялось тем, что она не знала ни даты, ни времени экзекуции.
Не в силах сидеть без движения, она лихорадочно стала двигать кровать к двери, хотя и понимала, что это ненадежное препятствие задержит похитителя не дольше, чем на пару секунд.
Боль утихла, и вернулось желание. Никогда в жизни он не испытывал удовольствия, сравнимого с тем, какое ощутил недавно, насилуя и одновременно душа мартиниканку. Удовольствие в соединении с яростью. Он вспоминал взгляд темнокожей молодой женщины, в котором смешались ужас и отвращение от понимания того, что с ней собираются делать, — именно этот взгляд и разъярил его, поскольку обратил в прах все его фантазии, лелеемые в одиночестве.
Но сейчас он почувствовал, как внутри словно включился какой-то механизм, отчего вены на шее вздулись, а горло сжал спазм, мешающий дышать. Клод Лакомб уже готов был начать все снова.
Ведь в доме его ждет жена доктора Корбеля! Вспомнив об этом, он сразу ощутил, как набухает член, и, повернувшись, с улыбкой направился к дому.
Разве не все уже мертво? Разве не все уже проклято?
Он был у себя.
У него еще оставалось время. Время, которое отмерила ему болезнь. И он не собирался позволить ей унести лишь его одного.
Глава 39
Обскура не ждала этого визита — хотя, по правде говоря, она никогда не ждала его визитов и прежде. Он ни разу не предупредил ее заранее. Это было одним из проявлений его власти над ней. В этот раз он даже не стал стучать в дверь, а открыл ее своим ключом. Обскура как раз собиралась поиграть с попугаем, как вдруг почувствовала чье-то присутствие у себя за спиной и в страхе обернулась. Пред ней стоял Жюль Энен, неподвижный и бледный. «Поехали», — без всяких предуведомлений сказал он. И, видя, что она колеблется, добавил: «Быстро». Она не произнесла ни слова и последовала за ним, догадываясь, что время для расспросов неподходящее.
Но сейчас, когда экипаж нес ее навстречу неизвестности, она чувствовала себя полной идиоткой — как она могла позволить увезти себя непонятно куда без малейшего протеста? Впервые она поняла, что ее поведение по отношению к Жюлю Энену диктовалось не опасением потерять свое недавно обретенное благополучие, а каким-то иным тайным страхом, природу которого она не могла объяснить и который до сих пор никогда даже не проявлялся со всей очевидностью. Так откуда же эта непонятная слабость в его присутствии? Задать себе такой вопрос означало, по крайней мере, сделать первый шаг к ответу. Может быть, она задала его себе именно сегодня потому, что в этот вечер Жюль Энен казался совершенно другим: ничто в его манерах не напоминало торговца часами, кем он ей представился. Но теперь, когда экипаж увозил ее все дальше от дома, эта загадка сменилась другой, еще более тревожащей.
— Куда ты меня везешь?
Едва она успела задать этот вопрос, как обращение на «ты» показалось ей неуместным.
— За город… У меня для тебя сюрприз, — прибавил он, когда она взглянула на него с непониманием.
При других обстоятельствах она запротестовала бы или попыталась узнать об этом больше, но сейчас она была парализована страхом. Улыбка, которую она попыталась изобразить, выглядела трагической гримасой. Внезапно Обскура вспомнила доктора Корбеля, того молодого медика, которого так забавно было соблазнять, его настойчивые расспросы, касающиеся Фланеля, и свои отказы отвечать, свои повторяющиеся отрицания… Он сказал, что его жена исчезла, но она ничего не хотела об этом знать. А ведь стоило бы узнать подробности… Но теперь уже поздно. Слишком поздно возвращаться назад, равно как и сожалеть о случившемся. Обскура почувствовала, как по телу пробежала ледяная дрожь, и попыталась сдержать подступающие рыдания. Она все еще заботилась о том, чтобы не показаться перед ним в слезах.
