Торкиль Дамхауг - Смерть от воды

Последнего мужчину, несущего гроб, Роар опознал как научного руководителя, потому что Турмуд Далстрём был одним из известных психиатров, у которого всегда было свое мнение по любому поводу, начиная от разрыва супружеских отношений до катастрофы в Дарфуре. За гробом шла Лисс рядом с матерью, почти на голову выше ее. Она смотрела в пол. Потом остальная процессия. Пожилые люди, дети, взрослые. Роар узнал пару лиц из Лиллестрёма и в самом конце процессии — многообещающего футболиста элитной серии. Он вдруг подумал, что Майлин Бьерке связывала друг с другом очень разных людей, и, хотя он с ней не был знаком, он заметил в церкви, как горестная атмосфера пронзает и его.

На улице солнце пробилось тонкими лучами между облаками. Гроб поставили в катафалк. Несколько сот людей собралось вокруг него в тишине. Ближе всех стоял отчим и обнимал мать Майлин. Лисс в метре от них вместе с Вильямом. Какая-то птичка защебетала на дереве поблизости — синица, решил Роар. Она пела, будто уже наступила весна.

Когда машина тронулась, мать рванулась вперед и побежала за ней. Роар слышал ее выкрики, наверняка имя дочери. Она догнала машину, та остановилась. Она попыталась открыть заднюю дверцу. Отчим и пара других людей быстро ее догнали, он схватил жену за руку, но она вцепилась в ручку. Выкрики перешли в долгий крик без слов. Роар вспомнил Эмили, которая просыпается одна в темноте.

Они долго стояли и обнимали Рагнхильд Бьерке, пока она не отпустила машину и та не продолжила медленное движение к воротам на старую магистраль.

Я все еще сижу в комнате, которую ты только что покинула. Пыль улеглась на полу, но снаружи ветер усилился. Все, что я должен был рассказать тебе, Лисс, если бы ты не убежала. У тебя не было причин оставаться. Наверное, ты меня испугалась, того, что я могу с тобой сделать. Ты мне ничего не должна. Но я обязан дописать это, не потому, что хочу признаться, но потому, что это надо рассказать.

Остановив Йо в тот вечер, когда он собирался отправиться в волны, я увел его с пляжа. О нем никто не беспокоился. Я отвел его в свой номер. Он замерз, и я отправил его в душ. «А вы не пойдете в душ?» — спросил он. Ему было двенадцать лет, Лисс, и я знал, что он не отвечает за то, что случилось.

Потом я заставил его все рассказать. Что-то произошло с той девушкой, которую звали Ильва, и что-то с кошкой. Он был страшно влюблен в Ильву и пришел в ярость, что она ушла с другим мальчиком. Мы с ним долго об этом говорили. Я пообещал ему помочь. Рано или поздно Ильва станет его, в этом я должен был поклясться. Когда он уходил из моего номера посреди ночи, я был уверен, что он уже не отправится топиться. И для меня это стало поворотным пунктом. Что он выживет и переживет. Не только эти каникулы, но и дальше. Поэтому я должен был встретиться с ним снова, я знал это, когда видел, как он заходит в автобус утром, возвращаясь в Норвегию… Разумеется, не только поэтому. Я блуждал по этой бесплодной земле и чувствовал, что все еще иссыхаю. Моя жажда снова привела меня к нему. Она была запретной. Но она спасла меня. Мне всего-то было нужно несколько капель воды, говорил я себе, и Йо нуждался в этом так же сильно. Ему было хорошо со мной. Но он никогда не забывал о той девочке, встретившейся ему на Крите. Он все время напоминал мне о моем обещании, что я должен объяснить, как ему ее заполучить, научить его, как поступить. Ильва была принцессой, которую принц Йо собирался завоевать. И хотя ему постепенно исполнилось четырнадцать, мы все еще играли. И наш пакт был игрой. Ты можешь сказать ребенку: лучше умри, но не выдай другим нашу тайну. Этот тайный и священный пакт мы скрепили кровью из маленьких надрезов на наших ладонях. И его детское рвение вызывало во мне воспоминания о забытой радости, капли, напоминавшие, что где-то есть вода в этом иссохшем мире, по которому я бродил.

Понимал ли я, насколько он изранен? Даже когда он рассказал, что может становиться другим, тем, кто стоит в темноте и колотит кувалдой? Понимал ли я, что эти наши игры для него были чем-то большим, что они превращались в истории, наполнявшие его жизнь, приводившие ее в движение? Понимал ли я, когда через несколько лет увидел заголовки газет о девушке, найденной убитой недалеко от Бергена? Отреагировал ли, когда увидел ее имя?

Часть IV

1

Пятница, 16 января

Вильям вернулся около двух. Лисс сидела в гостиной с блокнотом на коленях и смотрела в окно. Она слышала, как он прибирает холодильник, складывает пакеты под раковину. Потом его шаги по коридору и вниз по ступенькам.

— Я поставил рагу. Ты сегодня пообедаешь?

Она пожала плечами:

— Футболист пригласил меня в ресторан.

— Не пора ли уже называть его по имени? — спросил Вильям с улыбкой, и она попыталась представить себе чувство, с которым его улыбку встречала Майлин. Очень сильное чувство, радость или грусть.

Он положил на стол перед ней извещение:

— Может, он и сдастся, если ты будешь продолжать делать вид, что он ни черта не значит.

Она взяла извещение — бандероль из Амстердама. «Не надо ее забирать», — пронеслось у нее в голове. После похорон она почти не вспоминала того, что случилось ночью на Блёмстраат. Но одной бандероли достаточно, чтобы все накатило снова. Письмо от отца Зако было выброшено, но кое-что оттуда она запомнила наизусть. «Надо прибраться, Лисс». Так сказала бы Майлин. «Прибраться и идти дальше». Была бы Майлин здесь, она бы рассказала, куда дальше.

— Ближайшая почта на площади Карла Бернера? — спросила она.

— Точно. Кстати, могу забрать твою бандероль. Все равно надо немного подвигаться перед работой.

Он стоял, опираясь на перила, — может, ждал от нее каких-то слов.

— Вильям, я ночевала здесь почти каждую ночь с Рождества. Я не планировала.

Он выпрямился, посмотрел на нее:

— Мне легче, когда ты здесь. Без тебя было бы просто чудовищно.

Она чуть не поддалась желанию встать и прижаться к нему. Оказаться как можно ближе к Майлин.

Он снова заскочил через полчаса и протянул ей конверт формата А4. Она оставила его на кухонном столе, вышла на крыльцо и зажгла сигарету. Медленно курила, глядя, как темнеет небо над крышами. Подумала, не выкинуть ли ей бандероль, не открывая. «Я больше туда никогда не поеду», — подумала она. Надо послать Рикке сообщение, попросить больше не пересылать почту. Попросить отдать одежду в Армию спасения. Пленки и кресло она может оставить себе.

В бандероли лежали два письма из школы, почтовый сбор и пара других квитанций. И ответ из модельного бюро. Вим обещал, что куда-нибудь пристроит фотографии. В кои-то веки он не наврал. Она разорвала письмо, не читая, и добралась до конверта в самом низу стопки. На конверте было ее имя, написанное синим фломастером. Она узнала кривой мелкий почерк Майлин. Конверт был со штемпелем от десятого декабря, за день до ее исчезновения. Лисс с трудом его вскрыла, руки задрожали, поэтому она никак не могла открыть клапан, достала нож из ящика.

Внутри лежал диск. К нему прикреплена небольшая записка: «Я сказала по телефону, что все хорошо, но это неправда. Береги этот диск ради меня. Объясню позже. Надеюсь на тебя, Лисс. Обнимаю. Майлин».

Когда она встала из-за кухонного стола, уже стемнело. Она поднялась по лестнице в комнату Вильяма и Майлин, потому что это все еще была ее комната. Включила компьютер на столе перед окном, стояла и кусала губу, пока он загружался.

На диске было два документа. Лисс открыла первый, под названием «История пациента № 8: Йо и Куртка». В документе было несколько страниц в виде интервью.

Терапевт: Вы рассказывали в прошлый раз о каникулах на Крите. Вам было двенадцать лет. Там что-то случилось, что-то, что произвело на вас впечатление.

Пациент: Та девушка. Она с семьей жила в соседнем номере. Я ей нравился. Она хотела, чтобы мы были вместе. Хотела, чтобы мы делали разные вещи.

Т.: Какие вещи?

(Долгая пауза.)

П.: Например, с кошкой. Хотела, чтобы я мучил котенка. У него был только один глаз, и мне было его жалко, но Ильва хотела поймать его и мучить.

Т.: Она заставляла вас делать то, чего вам не хотелось?

П. (кивает): И когда я сказал «стоп, я этого не хочу», она настроила остальных против меня.

Т.: А как насчет взрослых, они не видели, что происходит?

П.: Они были заняты своими делами. Кроме одного.

Т.: Про которого вы говорили в прошлый раз, которого вы назвали Курткой?

П.: Это он хотел, чтобы я называл его Курткой. Его так называли в моем возрасте. У его отца был магазин одежды. Конфекцион, как он сказал. Он не хотел, чтобы я называл его по-другому. Постепенно я выяснил, как его звали. Может, сразу знал. Видел его фотографии в газете.