Максим Шаттам - Кровь времени
— Он написал, что в начале вечера примерно четверть часа беседовал с Хэмфрисом, затем, уже около полуночи, общался с доктором Корком. О его действиях между этими двумя встречами мы опять-таки ничего не знаем.
Чтобы увидеть реакцию Марион на свои слова, старик крутил головой, как сова, сидящая на ветке дерева.
— В этот промежуток времени он был со мной.
Марион с такой силой сжала руками дневник, что острые углы кожаного переплета больно впились в кожу.
— Шли часы, и я все сильнее утрачивал связь с реальностью. На следующий день потерял сознание и очнулся от соприкосновения с водой из перевернутой бочки. Вокруг кромешная тьма, меня покрыл холодный пот, колотила дрожь, во всем теле ужасная боль из-за того, что я очень долго был без движения. Горло как будто чем-то сдавлено, я едва мог дышать. На ощупь мне удалось найти спички и свечу: в комнате лежал труп монстра. Не знаю, что на самом деле произошло между ними. Думаю, Джереми явился удостовериться, что я мертв, — ведь именно этого он ожидал от гул. И он убил своего раба, чтобы тот не выдал его тем или иным способом. На столе лежала записная книжка, я открыл ее: там была написанная им история. Не знаю, что на меня нашло, но я стащил книжку и спрятал под надетыми на меня лохмотьями. А потом приехала полиция.
У них под ногами раздался гром аплодисментов: концерт подошел к концу.
— Я не мог произнести ни слова в течение пяти недель. О записной книжке тоже никому ничего не сказал, хранил ее втайне, как свой трофей. И прочел — постепенно, страница за страницей, в те минуты, когда оказывался в одиночестве. Способность говорить вернулась ко мне только после того, как я дочитал дневник до конца. После этого пришел к отцу и спросил его, правда ли, что он был убийцей. У нас с ним состоялся длинный разговор.
Однако финал истории я узнал лишь десять лет спустя, когда отец умер. Иезавель рассказала мне, что произошло той ночью между ними и Джереми. Тот действительно явился на нашу виллу. Перелез через решетку, вошел в дом и навел пистолет на отца: хотел заставить его признаться в убийстве детей. Тряс коробку сигар свободной рукой и вопил, что эта улика найдена в логове монстра. Это «вещественное доказательство» Джереми сам приобрел в магазине «Гроппи» — ведь отец сообщил ему название магазина в ту ночь, когда они ужинали вместе. Мэтсон совсем лишился разума — он ударил моего отца, затем еще и еще раз — хотел любой ценой заставить его признаться на глазах у Иезавели. Кончилось тем, что Иезавель схватила револьвер, который хранился на вилле на случай самообороны, и выстрелила в детектива.
Марион не сводила глаз со старика: Джордж Кеораз рассказывал эту историю с огромным трудом, голос его был не таким уверенным, как обычно, руки дрожали.
— Иезавель выстрелила практически в упор, и Джереми Мэтсон был убит наповал. Они с отцом не знали, что делать, и запаниковали. Еще бы — ведь они только что убили полицейского, причем тот обвинял отца в совершении тяжких преступлений. Даже самый тупой судья без труда усмотрел бы в этом мотив для убийства. Тогда они привязали к трупу груз и бросили тело в один из бассейнов с ртутью в саду. Тайника получше им придумать не удалось. Почти сразу после этого на виллу примчалась целая армия офицеров полиции, но не для того, чтобы арестовать подозреваемых в убийстве, а чтобы привезти меня.
Несколькими днями позже отец похоронил Мэтсона в пустыне. Начатое по поводу исчезновения детектива расследование ни к чему не привело. По словам людей, хорошо знавших Мэтсона, в последние месяцы он становился все более вспыльчивым и раздражительным. Характер у него менялся на глазах, зверь, сидящий внутри, лез наружу. Инстинкт постепенно брал верх над охотником. Со своей стороны, я утверждал, что ничего не помнил. Лгал, так как не знал, что сказать. Следствие пришло к выводу, что убийцей детей был чернокожий гигант, и все этим удовлетворились. Потом Иезавель долго искала дневник Мэтсона — детектив некогда сам показал ей свою записную книжку. Она очень беспокоилась о том, что там написано. Я так и не решился признаться ей, что дневник у меня.
Джордж несколько раз подряд сглотнул слюну.
— Ну, вы еще сомневаетесь в том, кто был настоящим убийцей? — спросил он.
Марион хотела возразить, однако не могла произнести ни слова.
— Вы спрашиваете себя — почему? — догадался Джордж. — Почему он совершил такое? Это была истерзанная душа, человек, из-за безумной страсти потерявший всякое представление о действительности. Иезавель прямо сказала ему об этом той самой ночью, во время их встречи в вагоне. Ей не удалось понять его, как других мужчин, потому что он был не похож на других людей. На самом деле в нем больше не оставалось ничего человеческого. Можно сказать, что он был безумен, но сознавал свою ненормальность и страдал от этого. Думаю, Иезавель ценила его потому, что личность Мэтсона, столь сильная и оригинальная, позволила ей испытать чувства, каких в обычной жизни не встретишь. В свою очередь, страшные преступления подарили Джереми новые ощущения. К тому моменту от Мэтсона осталась лишь пустая скорлупка. Он стонал, ощущая внутреннюю пустоту, и мог заполнить ее только с помощью чудовищных, нечеловеческих поступков.
Беспорядочная стая летучих мышей пронеслась мимо двух фигур на крыше монастырской церкви.
— Чтобы лучше определить сущность этого человека, следует сказать, что бред относительно извращенной личности моего отца — всего лишь отражение собственной личности Мэтсона. На страницах, посвященных составлению психологического портрета вероятного убийцы, Джереми лишь переносит темные стороны своей натуры на человека, выбранного им в козлы отпущения, уничтожает счастливого соперника и одновременно обеляет самого себя. Другими словами, описание Мэтсоном преступных наклонностей, которые якобы постепенно проявляются в личности моего отца, кажется при чтении дневника смехотворным. Зато оно становится гораздо правдоподобнее, если применить его к внутренней сущности самого Джереми. Достаточно лишь заменить упоение властью как основную причину и отправную точку нравственной деградации в случае с моим отцом жуткими последствиями пребывания на войне — для Джереми Мэтсона, и мы будем в состоянии понять, почему зло завладело его душой. Война почти полностью разорвала связь англичанина с реальной жизнью.
Джо хлопнул в ладоши.
— В конечном счете он оказался проклят. Войне удалось сделать зверя из ребенка, каким, по сути, был Мэтсон в ее начале.
Марион вздрогнула: война, пытки, которые тот несчастный солдат перенес на глазах у Джереми… Джордж кивнул в сторону дневника.
— Возьмитесь за первую страницу и оторвите ее вместе с обложкой. Ну же, не бойтесь! Я сам некогда сделал этот переплет, чтобы замаскировать дневник.
Марион подчинилась и потянула кожу на себя — крышка переплета с хрустом надорвалась.
— Достаточно! — скомандовал Джордж, наклонился и стал ковырять кончиками пальцев под разорванной кожей. — Ага, вот она… — И вытащил из-под обложки старую фотографию. — Держите. Взгляните — это Джереми Мэтсон!
Марион взяла фотографию и стала изучать облик автора дневника. Каким-то образом она сразу его узнала. Он очень точно описал собственную внешность: красавец, но со странным, мрачноватым выражением лица. В действительности это лицо внушало тревогу тому, кто на него смотрел. Во взгляде проскальзывало нечто почти неуловимое — некий отблеск, столь же смутный и непостоянный, как изображение лица на голограмме, меняющееся в зависимости от угла зрения. Это признак гнева, холодного и постоянного, определила Марион, впрочем без особой уверенности. Или непрерывного, нескончаемого страдания, которое уничтожило все живое у него внутри.
Вслед за этим у нее возникло другое, гораздо более тревожное ощущение. Этот отблеск принадлежал мятущейся душе, сгоревшей скорлупке, бьющейся внутри тела Джереми. В глазах его было пугающее сияние — свет давно умершего сознания, которое оставило это тело плыть по течению жизни. Душа Мэтсона полностью сгнила, он превратился в ходячий труп.
Рядом с Джереми стояла необыкновенно красивая женщина. Марион без труда определила, кто она: идеальная правильность и вместе с тем удивительная живость черт ее лица не оставляли никаких сомнений — Иезавель. Фотография сделана на пляже; купальный костюм Джереми — длинные шорты, по моде той эпохи, — оставлял открытой верхнюю половину тела, исполосованную широкими, вздувшимися шрамами. Марион перевернула снимок: «Александрия, сентябрь 1926 года».
— Фотография служила закладкой в дневнике, когда тот попал ко мне в руки, — пояснил Джордж. — Оставив ее, Джереми совершил серьезную ошибку. А все из-за страсти к Иезавели…
И Джордж открыл последнюю остававшуюся невидимой зубчатую передачу в безумном механизме по имени Джереми Мэтсон:
