Скотт Туроу - Презумпция невиновности
Я не раз слышал, как говорили, что дома в этих кварталах построены по таким же архитектурным планам, что и студенческие общежития в Стэнфорде. Если сходство и было, то оно исчезло. Достаточно сказать, что балконы в каждой квартире теперь затянуты проволочной сеткой. Сделано это для того, чтобы не падали вниз малые дети и безалаберные пьянчуги, чтобы не выбрасывались на мостовую решившие покончить с постылой жизнью, чтобы не сталкивали с верхних этажей несчастных жертв. Вместо раздвижных дверей на балкон установлены фанерные щиты, а с балконных перил свисает всякая рухлядь – грязное белье, мусорные ящики, старые автомобильные покрышки, бандитские знамена, а зимой то, что портится в тепле.
Нет таких слов, чтобы описать, как далеко от нормальной жизни беспросветное существование в этих бетонных башнях. Лайонел Кеннили говаривал: «Не, это тебе не воскресная школа». И он был прав. Это не издевательство над людьми и даже не откровенный расизм. Это вообще недоступно пониманию. Здесь – зона военных действий, примерно так рассказывают о войне вернувшиеся из Вьетнама. Это страна, у которой нет будущего, где не знают причинно-следственных связей, не знают, что случится на следующий год, даже на следующей неделе. Когда обитатели этих кварталов давали на судебных процессах сбивчивые показания, касающиеся их будничной жизни, мне казалось, что они бредят. Морган Хобберли, человек, порвавший с «Ангелами» и уверовавший в истинного Бога, рассказывал мне, как однажды, услышав за дверью выстрелы, он выскочил из постели на лестничную площадку и увидел двух головорезов, сцепившихся в смертельной схватке. «И что же ты сделал, стал разнимать?» – спросил я. «Еще чего! Обратно под одеяло и голову накрыл подушкой. С такими лучше не связываться». Своими скромными успехами за те четыре года борьбы с «Ангелами» я обязан именно Моргану Хобберли. О них, кстати, не устает трубить обвинению и присяжным Стерн. Это была редкая удача – встретить Моргана.
Неверно думать, что «Ангелы» были сплоченной организацией. Между ними вспыхивали разногласия и распри; кроме того, многие из них были платными агентами городской полиции и федеральных служб. Но беда в том, что из разных источников поступала противоречивая информация. Один Морган доставлял нам достоверные данные, потому что у «Ангелов» он был своим в доску.
У одних дар к музыке, у других – к верховой езде, третьи отлично прыгают в высоту. У Моргана был дар нравиться людям. Собранный, гибкий, не столько красивый, сколько презентабельный, он был всегда хорошо одет и учтив. Во мне он задел такие струны, вызвал такое чувство, какое я испытывал к Нату. В один прекрасный день он услышал голос свыше, говоривший, что пути Харукана – это пути зла, и начал работать на нас. С миниатюрным микрофоном, спрятанным в кармане, он участвовал в сборищах «ангельской» верхушки. За те два с половиной месяца, что Морган помогал нам, мы собрали материалы для судебных процессов, которые длились еще два года.
Морган Хобберли прожил недолго. Добро вообще недолговечно. Кеннили сказал мне, что ему позвонили из администрации городского парка и сообщили, что произошло убийство. Я сам приехал на место происшествия. Повсюду бродили полицейские, медики, репортеры. Никто ни с кем не разговаривал. Я не мог понять, где же труп. Лайонел стоял засунув руки в карманы ветровки. «Поганое дело», – проскрипел он и показал глазами, куда идти.
Морган захлебнулся, сделал потом заключение коронер Рассел – Кумачаи я к телу не подпустил. Захлебнулся в общественной уборной. Моргана засунули головой вниз в очко. Ноги его торчали в разные стороны. Кожа на щиколотке, между штаниной и носками, была ярко-багровой. В дощатом нужнике было нечем дышать и назойливо жужжали две мухи, хотя уже наступил ноябрь. Я стоял и думал – не об ангелах и не о демонах. Я думал о человеке, который мог бы пройти по жизни совсем другим путем…
Липранцер зябко ежится, хотя ночная температура в нынешнем августе не опускалась ниже двадцати градусов. «Молния» на куртке застегнута до самого верха. Он втягивает голову в плечи – ему явно не по себе.
– Как настроение, служивый? – спрашиваю я, когда мы начали подниматься по бетонному лестничному маршу.
– Хуже некуда, босс. Не по душе мне все это, честное слово.
Лестницы в таких домах – главная жизненная артерия. Лифты чаще всего не работают, а если и работают, то кому охота вдруг застрять между этажами нос к носу с «Ангелами». На лестнице торгуют травкой, распивают пузырек, занимаются сексом. Сейчас около трех ночи, но жизнь здесь кипит. На четвертом этаже двое парней, отхлебывая какую-то жидкость из пакета, обхаживают девчонку, которая, запрокинув голову, поигрывает глазами. «Как дела, браток?» – спрашивают они негра, идущего впереди нас. Нам они ничего не говорят, но глядят недружелюбно. Не сбавляя шаг, Лип словно ненароком отворачивает лацкан, чтобы был виден полицейский жетон. Не хватало еще, чтобы его приняли за белого фраера.
На последнем, восьмом, этаже Лип прикладывает палец к губам и открывает тяжелую металлическую дверь. Я вхожу за ним в типичный для таких зданий коридор. Горит яркий свет – для острастки незваных гостей, вдоль стен – домашний мусор. В одном месте на стене наклеен плакат с изображением торговой марки, которая странным образом напоминает человеческую голову.
Почти в таком же доме и таком же коридоре подчиненные Лайонела Кеннили подстрелили Мелвина Уайта. Было это вечером того дня, когда мы предъявили судебным органам первую партию обвинений. Я был на улице, руководил арестами. И вдруг из дома раздались выстрелы, но лишь минут через двадцать полицейские пустили меня внутрь. К этому времени уже прибыла «скорая помощь», и я вместе с медиками поднялся наверх. Хирурги в итоге спасли Мелвину жизнь, проложив ему тем самым дорогу в Редьярд. Но когда я его только увидел, шансов у бедняги, казалось, не было. Его положили посреди коридора, рядом с автоматической винтовкой. Он едва слышно стонал, руки на животе и сам живот были в крови. Над ним стоял Стейплтон Хобберли, брат Моргана, который потом тоже работал на нас. Он мочился Мелвину прямо в лицо. Полицейские ему не мешали.
– Вдруг он захлебнется и отдаст концы? – сокрушался врач.
Лип колотит в дверь:
– Эй, Леон, открывай: это полиция. Поговорить надо!
Здание словно погружается в еще более глубокую тишину. За дверью не слышно шагов. Лип снова стучит. Такую дверь не вышибешь ногой. Она стальная. Лип качает головой, и в этот момент дверь медленно бесшумно отворяется. Внутри непроглядная тьма. Сердце начинает учащенно биться, появляется пронизывающее ощущение опасности. Слышится щелчок затвора. До меня вдруг доходит, что мы представляем собой отличную мишень, стоя на свету, но сдвинуться с места я не могу.
– Мать твою за ногу! – кричит Лип, бросается на пол и подкатывается под меня. Я падаю, больно ударившись локтем. И вот мы оба лежим на полу по обе стороны двери.
– Леон! – вновь оглушительно орет Лип. – Я из полиции! Второй тоже из полиции! Если ты через десять секунд не выбросишь винтовку, я вызываю наряд, слышишь? Ты и пикнуть не успеешь, как тебе отвернут башку. Начинаю считать. – Он садится, прижавшись спиной к стене, и подбородком дает мне знак сделать то же самое. – Р-раз!
– Эй, мен, – слышим мы голос, – откуда я знаю, что ты из полиции?
Из кармана куртки Лип достает полицейский значок и удостоверение с фотографией. Потихоньку подвигается к двери, сует свои «верительные грамоты» за косяк.
– Два! – считает Лип и показывает на надпись «Выход». Похоже, нам придется бежать туда. – Три!
– Погоди, мен, я сейчас свет зажгу, ладно? Но ствол не отдам.
– Четыре!
– Ладно, ладно. – В коридор с грохотом вываливается винтовка. На порог падает свет из квартиры.
– Давай сюда! Ползи на коленях!
– Ты чего, мен?
– На колени!
– Черт… – Леон выползает из квартиры. Смотреть на него смешно. С легавыми шутки плохи.
Лип хлопает Леона по бокам. Другого оружия у него нет.
– Вставай, дурила, – говорит Лип.
Мы тоже встаем. На Леоне черная футболка и шорты. На голове красная повязка. Видно, мы вытащили этого белого здоровяка из постели.
– Я детектив Липранцер из Особого отдела. Поговорить надо.
– А это кто, мен?
– А это мой кореш. Давай заходи. – Лип пистолетом подталкивает Леона. Тот входит в квартиру, Лип за ним. Через полминуты он возвращается, прячет пистолет в кобуру под форменной курткой, взмахом руки зовет меня с собой.
– «Мен», мы чуть в газеты не попали. – Это первое, что я смог сказать, с тех пор как началась эта заварушка. – Я был бы обязан тебе жизнью, если бы он начал стрелять.
Лип строит гримасу:
– Если бы он начал стрелять, ты бы уже отдал концы, «мен».
