Александр Бородыня - Крепы
— Градов!
— Алан, Алан… Это я, Марта, — слышалось в телефонной трубке возбужденное женское всхлипывание. — Алан, я счастлива!
— Марта? — почему-то удивился он.
— Алан… Я знаю, ты сейчас переживаешь самый трудный, самый кошмарный момент своей жизни… Поэтому я и позвонила…
— Откуда ты…
— Я знаю, потому что я звоню из будущего. Это совсем недалеко, года полтора получается. Алан, умоляю тебя, не сопротивляйся судьбе, и мы будем счастливы — и ты, и я, и Олег…
— Как? — У него даже в горле пересохло. — Как счастливы?
— Олег же уже умер? — спросила Марта.
— Да… Умер!
— И ты умрешь! И мы будем вместе. Понимаешь, вместе! Не сопротивляйся им, Алан. Вечно вместе!
Алан Маркович посмотрел на Олега, тот все слышал. И губы мальчика все больше и больше растягивала судорожная улыбка, а рука с зажатым кулачком поднималась все выше и выше.
Я медленно спускалась по лестнице. Осторожно ставила каблуки на каменные ступеньки — будто расставляла нежные хрустальные рюмочки на скатерти. Я боялась упустить хотя бы одну деталь из своего триумфа.
«Не нужно никого убивать, — думала я. — Алан соединится со своей женой в одно существо, как и я со своим учителем, как старуха Герда с полковником. Не нужно никого убивать, потому что и без того все будущее наше. Не мое, а наше. Мы можем видеть лучше мертвых и двигаться быстрее живых».
Перед глазами моими вдруг встала страница — наугад открытый псалтырь.
«Читай! — сказал во мне учитель. — Читай».
«Ибо не враг мой поносит меня, не ненавистник мой величается надо мною, — повторяла я, следуя его голосу, — но ты, который был для меня то же, что и я, друг мой и близкий мой. Да найдет на них смерть! И сойдут они живыми».
В последний раз ударил мой железный каблук о каменную ступеньку. Я выиграла. Олег разжал кулак, и из него выпала на стол раздавленная цветочная луковица. Алан Маркович сквозь слезы смотрел на сына. И это были вполне счастливые слезы.
Побоище
I
Поставленный на багажную тележку, темный гроб показался почему-то особенно коротким. Шел дождь, и гроб блестел, также блестели и прижатые непогодой к бетону взлетных полос огромные самолеты. Маленькая девочка стояла рядом, она задирала голову и следила за движением облаков. Девочка держалась за руку Алана, ее пальчики так и впивались в его ладонь.
— Он ведь здесь, рядом? — спросила она, когда багажная тележка с гробом Олега пропала за пеленой. — Он меня слышит?
— Вот только мы его не слышим…
Говорили они шепотом: Алан — пригибаясь, а Мусина — вставая на цыпочки. Так они вышли из здания аэропорта и сели в ожидающее такси.
— А когда?
— Цветы выросли… Может быть, сегодня.
— Вы дадите мне с собой лепесток?
— С собой?
— У меня есть друзья среди мертвых. Видели бревенчатый домик с флагом? В гараже под вашими окнами? Алан Маркович, они же, наверное, смеются над нами. Они, наверное, рядом и мне «нос» показывают!
— Хорошо, обязательно дам тебе лепесток, а сейчас иди домой. — Такси остановилось, и девочка вышла. — Приходи завтра вечером, — сказал Алан и захлопнул дверцу. — Завтра…
Достав из ящика извещение, он развернулся в подъезде и отправился на почту. Было пять часов вечера, весенняя сырость пробирала до костей, хотелось вытянуться в кресле, глотнуть чего-нибудь горячего, но бандероль — прежде всего. Он ждал ее уже полтора месяца. Посылочка оказалась совсем маленькая, граммов сто пятьдесят, не больше.
Последнюю неделю он почему-то надеялся на таблетки, думал, штук десять луковиц пришлют и пачку таблеток, может быть, маленькую фляжку вина из лепестков. Судя по весу, фляжки не было. Вскрыл бандероль лишь дома, как следует заперев двери. Луковиц оказалось четырнадцать. Таблеток не было вовсе. Из бандероли на стол выпала записка. Алан разгладил ее, смахнул ладонью сухую цветочную шелуху.
«Уважаемый Алан Маркович! Это письмо ничего не даст в ваших спорах с журналистами, но, возможно, оно вам пригодится. Мы надеемся, что к моменту получения посылки ваш цветок уже вырастет и у вас в руках будут более веские доказательства.
Со всею ясностью понимая, как хочется вам воссоединиться с женой и сыном, мы все же вынуждены просить еще об одной услуге. В последнее время появились новые данные по нашей проблеме, которые в корне меняют саму задачу. До сих пор мы хотели лишь одного — чтобы мир обратил внимание на город. Теперь, перед угрозой появления новых крепов, мы вынуждены полностью сменить тактику.
Вы знаете, что мертвые не в состоянии действовать в отдалении от своих могил; живых у нас здесь почти не осталось, а те, что есть, загружены работой и не могут приехать.
В последнее время крепы поутихли, они перестали убивать и за два месяца присоединили к себе только одного умершего, но у нас появились достоверные данные о том, что ГКАЯ готовит большую акцию. В это трудно поверить, но уже в ближайшее время могут быть искусственно созданы несколько десятков новых крепов, на основе роботов и мертвых солдат.
Операцию, по нашим данным, проведут во второй декаде апреля, в деревне Гнилая Слободка. Там в сорок первом шли тяжелые бои, и там много мертвых, готовых на синтез. Более подробной информацией мы не располагаем.
Вы должны им помешать. Не доверяйте больше телефонной связи. Искренне надеемся, что цветок уже созрел.
Кириллов».
Цветок стоял на подоконнике, и, положив письмо, Алан Маркович долго его разглядывал. Еще не раскрывшийся тяжелый бутон чуть покачивался, притягивал. Нужно было подождать, дать бутону раскрыться. Но ждать не было сил. Осторожно соединив ладони вокруг бутона, Алан чуть сдавил его, почувствовал шелковистое дрожание и вдруг, решившись, отнял один лепесток. Глядя на горящую лампочку, с замиранием сердца растер лепесток между пальцами.
Воздух в комнате будто подвинулся, потемнел, но ничего не изменилось. Алан отдернул штору. Ничего. Может быть, только слабые тени, прозрачные, еле различимые отблески мертвого мира пританцовывали в самых темных углах. Сняв телефонную трубку, он набрал знакомый номер.
— Герда Максимовна!.. — Услышав ее голос на том конце, он весь сжался, прежде чем сказал: — Герда Максимовна, а я мог бы поговорить с полковником?
По опыту, телефон немного усиливал, и, если есть хоть какое-то действие, если это не кажется, полковник возьмет трубку. В ухе раздался сильный кашель, и веселый голос спросил:
— С кем имею честь?
— Егор Кузьмич?
— Алан?.. Давно ты что-то не появлялся. Случилось что?
— Ничего не случилось. Пока ничего. Егор Кузьмич, вы воевали на западном направлении?
— Я много где воевал.
— В сорок первом, двести километров отсюда.
— Было! Как бишь деревушка называлась?.. Ага, вспомнил, Гнилая Слободка. Много там народу полегло. И немцы, и наши. А в связи с чем это тебя интересует?
— Егор Кузьмич, а что стало с детской колонией? — не желая ничего объяснять и неуклюже меняя тему, спросил Алан. — Как они после всего, что случилось-то?
— Ну как?.. — В голосе полковника появилось легкое раздражение. — Антонину изгнали… Заходят ко мне, к старику. Хорошие ребята. Они, на манер наших воинов-хранителей, за школьников взялись… С несправедливостью борются… Пионеры, что с них возьмешь?! — Он покашлял и добавил: — Если ты, Алан, ничего не хочешь мне говорить, то и не звони. Чего душу-то теребишь! Страшное место — Гнилая Слободка! Там лес и болота так скелетами засеяны, что до сих пор не разобрались, где французы, где Первая мировая, а где Вторая! Жуткое местечко!
Егор Кузьмич что-то рассказывал в трубку — о бомбардировках, о пылающих танках, таранивших немецкую артиллерию, о девочках-санитарках… Алан почти его не слышал. Прямо перед ним в кресле сидел Олег. Он сидел неподвижно, схватившись за подлокотники, и во все глаза смотрел на отца. Какое-то время мальчик был еле различим, прозрачен, но быстро обретал плотность.
— Димка Лепешников, — гудел в трубке голос полковника, — в танке сгорел, хороший мой приятель. Будешь в тех местах, передай привет. Я-то, видишь, не могу. Как умер, так и привязало к могиле. Да ты слышишь меня, Алан Маркович? Алло!
Дрожащей рукой Алан опустил телефонную трубку на рычажки. Где-то очень далеко за окном в небе прошел реактивный самолет, и Алан вспомнил, что тело Олега еще в воздухе, в самолете. Он покосился на часы. Нет, самолет с гробом уже приземлился.
— Ты меня видишь, отец? — спросил Олег, напряженно приподнимаясь в кресле. — Ты меня видишь, отец?
II
Давно разработанный в деталях план не давал Алану покоя. Лишенный каких бы то ни было доказательств и вынужденный ждать несколько месяцев, теперь он готов был к действию. Были выписаны десятки телефонов и адресов, придуманы и выучены все слова, которые он хотел сказать перед телекамерами и микрофонами. Все это придется отложить. Письмо Кириллова связало руки. Он был раздражен, но раздражение моментально погасло при первом же звуке голоса Олега. Вновь обретенная возможность видеть сына и говорить с ним вполне его умиротворяла.
