Питер Страуб - Глотка
Фонтейн подождал, пока мы переварим увиденное.
– Что-нибудь в этом человеке кажется вам знакомым? – спросил он. – Я понимаю, как это нелегко.
– Никто не сумеет опознать его, – сказал Джон. – От него практически ничего не осталось.
– Профессор Брукнер?
– Это вполне может быть Грант, – сказал Алан. – Волосы Гранта были точно такого же русого цвета.
– Алан, но ведь это уже нельзя назвать волосами!
– Вы готовы опознать этого человека; профессор Брукнер?
Алан снова посмотрел на тело и покачал головой.
– Я не могу ничего утверждать наверняка.
Фонтейн подождал, не скажет ли Алан что-нибудь еще, затем предложил:
– Может быть, вы хотели бы взглянуть на его одежду.
– Да, да, – закивал головой Брукнер.
Фонтейн снова закрыл простыней лицо трупа и прошел мимо нас к двери, ведущей в коридор.
Потом мы стояли в другой комнате, как две капли воды похожей на первую, а Фонтейн стоял по другую сторону каталки, на которой лежала изрезанная, заляпанная кровью одежда.
– Здесь то, что было на нем в день убийства, – прокомментировал Фонтейн. – Пиджак с ярлыком фирмы «Хэтчет и Хэтч», зеленая рубашка из какой-то банановой республики, брюки цвета хаки, трусы, носки, замшевые ботинки.
– Пиджак от «Хэтчета и Хэтча»? – встрепенулся Алан. – Этот пиджак принадлежал когда-то мне. Значит, это все-таки Грант. – Лицо его стало вдруг мертвенно бледным. – И еще он говорил, что хочет купить кое-что из одежды на деньги, которые я ему дал.
– Ты давал деньги Гранту Хоффману? – удивился Джон. – Кроме одежды – еще и деньги?
– Вы уверены, что это ваш пиджак? – переспросил Фонтейн, поднимая со стола покрытый запекшейся кровью изрезанный пиджак.
– Да, уверен, – Алан отступил на шаг назад. – Я дал его Хоффману в прошлом августе, когда мы перебирали старую одежду. Грант примерил, и пиджак ему подошел.
Прижав руку ко рту, Алан смотрел на изуродованный пиджак.
– Вы уверены? – Фонтейн положил пиджак обратно на стол.
Алан кивнул.
– В таком случае, сэр, не могли бы вы еще раз взглянуть на труп?
– Но ведь он уже осмотрел тело, – вмешался Джон Рэнсом. – Я не вижу смысла снова подвергать моего тестя подобной пытке.
– Сэр, – Фонтейн снова обратился к Алану Брукнеру. – Вы абсолютно уверены, что именно этот пиджак подарен вами в августе прошлого года Гранту Хоффману?
– Хотелось бы мне не быть в этом уверенным, – сказал Алан.
– Этот человек только что потерял дочь! – взорвался Джон. – Как вы можете подозревать его...
– Хватит, Джон, – остановил его Алан. Он выглядел сейчас лет на десять старше, чем в тот момент, когда бросал в озеро венок.
– Вы двое можете подождать в вестибюле. – Обойдя вокруг стола, Фонтейн обнял Алана за плечи. Его мягкий, сочувственный тон приятно удивил меня.
Из соседней комнаты пришел санитар в белой куртке и брюках. Не глядя на нас, он подошел к столу и начал складывать одежду убитого в пластиковые мешки для вещественных доказательств. Джон закатил глаза. Мы вышли в коридор.
– Что за черт! – выругался Джон.
Я прислонился к стенке, в то время как он принялся нервно кружить по коридору.
Из-за двери доносились приглушенные голоса, потом послышался звук шагов. Алан вышел из комнаты один.
– Я скоро присоединюсь к вам, – раздался из-за двери голос Фонтейна.
Алан пошел по коридору, не оглядываясь и не говоря ни слова.
– Алан? – окликнул его Джон, но старик продолжал идти.
– Это ведь был кто-то другой, да? – Алан прошел мимо Тедди и открыл дверь в вестибюль.
– Тим, вы подбросите меня домой?
– Конечно, – сказал я.
Алан скрылся за дверью, которая тут же захлопнулась за его спиной.
– Черт побери! – выругался Джон.
К тому моменту, когда мы вышли в вестибюль, за Аланом уже захлопнулась входная дверь.
Мы догнали старика почти у стоянки. Джон обнял его за плечи, но Алан стряхнул его руку.
– Мне очень жаль, что тебе пришлось смотреть на все это, – сказал Джон.
– Я хочу домой, – монотонно произнес старик.
– Конечно, – Джон открыл перед тестем дверцу машины, подождал, пока тот усядется, а затем сам забрался на заднее сиденье. Я включил мотор.
– Наконец-то все это закончилось, – сказал Джон.
– Ты так думаешь?
Я свернул на площадь Армори-плейс. Наклонившись вперед, Джон потрепал Алана по плечу.
– Ты прекрасно держался весь день, – сказал он. – Я могу что-нибудь для тебя сделать?
– Ты можешь перестать болтать, – отрезал Алан.
– Это был Грант Хоффман? – спросил я.
– О, Господи, – закатил глаза Джон.
– Конечно, это он, – сказал Алан.
9
Когда мы проезжали мимо «Зеленой женщины», я притормозил. Но синей машины у бара уже не было.
– Но зачем и кому понадобилось убивать Гранта Хоффмана? – недоумевал Джон.
Никто ничего не ответил. Мы доехали до дома Джона в полной тишине, если не считать звуков едущих рядом машин и ветерка, залетающего в окна. На Эли-плейс Джон попросил меня вернуться, как только смогу, и вылез из машины, затем на секунду остановился и поглядел в открытое окно на нас с Аланом. Глаза его были словно подернуты пленкой.
– Как вы думаете, мне рассказать своим родителям о Гранте?
Алан молчал.
– Я подтвержу все, что ты сочтешь нужным сказать, – пообещал я.
Джон пообещал, что оставит для меня дверь открытой, и пошел к дому.
Войдя в свой дом, Алан Брукнер поднялся в спальню, сел на кровать и, как ребенок, протянул мне руки, чтобы я снял с него пиджак.
– Ботинки, – сказал он, и я расшнуровал и снял с него ботинки, пока Алан возился с галстуком. Потом он попытался расстегнуть рубашку, но пальцы не слушались его, и это также пришлось сделать мне.
Алан прочистил горло и спросил зычным командным голосом:
– Эйприл была так же изуродована, как Грант? Я должен это знать.
Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, о чем он говорит.
– Вовсе нет, – ответил я. – Вы ведь видели ее во время панихиды.
– Ах, да, – вздохнул Алан.
Я снял с него рубашку и положил рядом на постель.
– Бедный Грант.
Алан расстегнул ремень и встал, чтобы спустить брюки. Затем он снова сел, и я стащил штанины с его ног.
Алан в полудреме смотрел, как я достаю из карманов и кладу на столик у кровати его носовой платок, связку ключей и деньги.
– Алан, вы не знаете, почему Эйприл интересовалась мостом на Горацио-стрит? – спросил я.
– Это имеет какое-то отношение к Вюлларду и их гостиной. Вы ведь видели ее?
Я сказал, что да.
– Она говорила, что мужчина на одной из картин напоминает ей некоего человека, о котором она слышала. Полицейского – одного полицейского, который покончил с собой в пятидесятые годы. Эйприл не могла смотреть на эту картину, не думая о нем. И она проводила кое-какие исследования по этому поводу. Эйприл была большой мастерицей проводить исследования, – Алан подложил под голову подушку. – Я должен немного поспать, Тим.
Я направился к двери спальни, сказав, что если он хочет, могу позвонить ему попозже.
– Приезжайте сюда завтра.
Алан заснул еще до того, как я вышел из комнаты.
10
Ральф и Марджори Рэнсом сидели рядышком на диване. Они успели снова переодеться в свои спортивные костюмы.
– Я согласен с Джоном, – сказал Ральф. – Все пиджаки в полоску выглядят почти одинаково. А фирма «Хэтчет и Хэтч» выпускает их партиями по десять тысяч штук.
Как раз в этот момент я зашел в комнату.
– Вы ведь тоже видели этого несчастного, Тим? Он показался вам похожим на аспиранта Джона? – спросила Марджори, перегнувшись через мужа, чтобы лучше меня видеть.
Но Ральф вмешался в разговор, прежде чем я успел что-либо ответить.
– Алан сейчас в таком состоянии, что не смог бы отличить Фрэнка Синатру от Гэбби Хейз.
– Не знаю, – сказал я.
– Мама, – громко произнес Джон, входя в гостиную с кухни с бокалами на подносе. – Тим понятия не имеет, как выглядел Грант Хоффман.
– Это так, – сказал я. – Я здесь совсем недавно.
– Сделай себе выпить, сынок, – посоветовал Ральф. – Сейчас как раз час расслабления и смирения с действительностью.
– Так они называют это время в нашем центре – час расслабления и смирения, – сказала Марджори. – Очень мудро, не правда ли?
– Я сам приготовлю себе выпить в кухне, – сказал я и, проходя мимо, невольно кинул взгляд на полотно Вюлларда.
Только одна фигура на холсте – маленький мальчик – смотрела словно бы на зрителей. Все остальные – женщины, служанки, другие дети – были поглощены происходящим на пикнике. Мальчик, который смотрел вперед, сидел один в густой траве в нескольких дюймах от столба яркого света. Он находился примерно в дюйме от центра картины и от женщины, которая, повернувшись к чайному сервизу, загораживала часть веток можжевельника. Но как только я увидел этого ребенка, он стал для меня центром картины – темноволосый мальчик лет семи-восьми, глядевший несчастными глазами прямо на меня. Он словно понимал, что сидит за рамкой картины, весь смысл которой был заключен внутри его.
