Режи Дескотт - Обскура
Наконец замок поддался, и Анж открыл дверь. За ней оказался длинный коридор, утопающий в полумраке, по обе стороны которого находилось множество дверей. Свет падал сверху через небольшие слуховые оконца, проделанные под самым потолком. Анж различил тысячи пылинок, танцующих в воздухе. Он осторожно двинулся по коридору, гадая, где ему укрыться, если кто-нибудь появится.
Люсьен Фавр снова погрузился в созерцание фотографии, стоящей перед ним на столе. В комнате воцарилась гнетущая тишина. Жерар чувствовал себя жалким просителем перед этим человеком столь утонченной наружности, для которого, благодаря огромному состоянию, казалось, не было в этой жизни ничего невозможного. Но в то же время, несмотря на повелительный вид, который Люсьен Фавр старался придать себе, он казался Жерару капризным и одиноким подростком, преждевременно состарившимся, — возможно, такое ощущение создавалось из-за его тусклых, свинцового оттенка волос. И все же он оставался сидеть перед этим человеком, хотя тот, скорее всего, не был преступником, которого он и Жан пытались отыскать. Разве могло такое слабое, старообразное существо оказаться автором столь ужасных преступлений?
Но если даже это было так, как добиться от него признаний, которые позволили бы спасти Сибиллу? У Жерара и без того было ощущение, что он зашел уже слишком далеко.
Наконец Люсьен Фавр оторвался от созерцания фотографии и взглянул на собеседника:
— Моя мать была слишком потрясена смертью отца, от этого она в конце концов и потеряла рассудок. Ее пребывание в доме становилось все более… проблематичным. Эта навязчивая идея с лошадью, например, была одной из причин того, почему я вынужден был обратиться к доктору Бланшу. Так что ее абсурдные обвинения в мой адрес лишены всякого основания.
— Но разве первые признаки душевного расстройства появились у вашей матери не после смерти некоего Антонена Швоба, человека, за которого она собиралась выйти замуж вторым браком?
Задавая этот вопрос, Жерар ступил на очень опасную, зыбкую почву. Ему показалось, что в глазах собеседника промелькнуло нечто похожее на удивление, но это длилось всего долю секунды.
— Честно признаться, я не слишком горевал о смерти этого человека, но скорбь моей матери меня невероятно потрясла… Однако этот союз никогда не принес бы ей счастья, — неожиданно добавил он после некоторого колебания.
Жерар хотел еще кое-что узнать, но Люсьен Фавр снова погрузился в созерцание фотографии, словно пытался найти в ней утешение или поддержку. Он смотрел на нее как загипнотизированный, и эта очередная попытка бегства от реальности лишний раз подтверждала его нерешительность и хрупкость, так что Жерар на всякий случай решил воздержаться от дальнейших расспросов.
Осмотр чердака не принес никаких сюрпризов. Старая мебель, картины (особенно Анжу запомнилась одна — большой портрет элегантной женщины в амазонке верхом на лошади странных пропорций), сундуки, свернутые ковры, мышеловки, другие разрозненные предметы: прялка, несколько рапир и шпаг, воткнутых, словно цветы в вазу, в корзину цилиндрической формы, механическое пианино, чучело ирландского сеттера. Все это причудливое собрание разнородных заброшенных вещей было покрыто слоем пыли и затянуто паутиной. Фантазии подростка было где разгуляться, несмотря на то что он перевидал множество домов во время своих «неофициальных визитов». Но сейчас у Анжа не было времени, чтобы рассмотреть все подробно.
Утопая ногами в мягкой ковровой дорожке, покрывавшей мраморную лестницу, он спустился с третьего этажа на второй, где должна была располагаться спальня хозяина дома. Конечно, вряд ли жена доктора Корбеля окажется именно там, но нельзя упустить ни малейшего шанса…
С лестничной площадки второго этажа открывался проход в широкую галерею, окна которой выходили на улицу. Стало быть, окна комнат, расположенных напротив, выходили в сад. Вся прислуга, должно быть, сейчас занята на первом этаже — в кухне, столовой, возможно, в гостиных. Столько комнат, просто немыслимо (и, скорее всего, бесполезно) обыскать их все!..
Первая дверь открылась в помещение вроде прихожей, в центре которого стояла скульптура высотой почти два метра. Бронзовая змея обвивала синий эмалевый шар, на котором лежал еще один, меньшего размера, из прозрачного стекла, а на нем стояла серебряная статуя женщины со сложенными крыльями за спиной. И все это держалось на громадной, потемневшей от времени бронзовой черепахе, впечатлившей подростка больше всего. Черепаха стояла на мощном диске, по окружности которого была выгравирована какая-то надпись крупными буквами. Анжу пришлось обойти скульптуру кругом, чтобы прочитать надпись; смысл выражения ВСЕ ПРИХОДИТ ВОВРЕМЯ К ТОМУ, КТО УМЕЕТ ЖДАТЬ остался для него не вполне ясным. Крылатая женщина с томно-сладострастным выражением лица, венчавшая собой это сооружение, видимо, символизировала то самое «все», что приходит вовремя…
Миновав прихожую, Анж вошел в комнату. Очевидно, это была спальня. Но он никогда бы не подумал, что спальня может быть такой огромной. В центре находилась кровать под черным балдахином, напоминающая катафалк. Он подошел к столу из черного дерева с перламутровыми инкрустациями, стоящему возле центрального окна. Кроме кипы деловых бумаг на столе лежала также толстая пачка банковских билетов. Искушение было велико. Но доктор Корбель строго-настрого запретил уносить отсюда что бы то ни было.
Внезапно Анж услышал шаги в соседней комнате. Он вздрогнул, охваченный ужасом. Несмотря на предупреждения доктора Корбеля, он был заворожен окружающей роскошью и разглядывал убранство комнаты, вместо того чтобы заниматься поисками. Шаги приближались. Анж бросился к большому платяному шкафу резного дерева, распахнул дверцу и нырнул внутрь. Затаив дыхание и чутко прислушиваясь к тому, что происходит в комнате, он забрался глубже в шкаф, укрывшись за плотной завесой из одежды.
Дверь открылась, в комнате вспыхнул свет. Именно в этот момент Анж почувствовал, что подступает новый приступ кашля. Мальчик в панике стиснул зубы, прижав обе руки ко рту. Не найдя выхода, кашель буквально разрывал ему внутренности. Анж содрогался всем телом, так что висевшие рядом с ним костюмы слегка заколыхались. На лбу его выступил пот от страха, что его могут обнаружить с минуты на минуту. Кто-то открыл дверцу шкафа. Анж с ужасом смотрел на грубые ботинки, совершенно неуместные рядом со множеством пар элегантной обуви, стоявших здесь же. Кроме этих башмаков, ничего не было видно. Слабо пахло кедровым деревом.
Наконец дверца закрылась. Потом свет в комнате погас, и почти сразу же хлопнула входная дверь. Анж судорожно выдохнул. На всякий случай он подождал еще несколько минут, потом осторожно выбрался из-за стены одежды и открыл шкаф.
В этот момент он заметил две черные деревянные коробки, которых раньше не было. Затем быстро обошел комнату. Постель была приготовлена на ночь.
Выйдя из спальни, он уже собирался покинуть дом, но тут услышал с первого этажа голоса. Разговаривали мужчина и женщина, и, кажется, этот разговор обещал быть долгим. Анж в нерешительности сделал несколько шагов по ступенькам и вдруг заметил силуэт человека, поднимавшегося с первого этажа ему навстречу. Тогда он быстро взбежал на третий этаж, отыскал комнату, через окно которой проник в дом, и покинул его тем же путем.
Догадываясь о любопытстве собеседника, Люсьен Фавр повернул к нему фотографию — и Жерар едва удержался от гримасы ужаса и отвращения.
— Мой отец, — коротко сообщил Фавр, видимо втайне наслаждаясь произведенным эффектом и ожидая реакции. — На смертном одре. Он покончил с собой, пустив себе пулю в голову. Я держу этот снимок перед глазами, чтобы никогда не забывать, что его кончина была нелегкой.
Жерар не мог оторвать взгляд от фотографии, хотя и сознавал, что она оказывает на его мозг то же воздействие, что червь на здоровое яблоко: лицо Жюля Фавра с сильно выступающим орлиным носом было страшно обезображено глубокой язвой в самом центре.
Жерар знал, что это за болезнь. Он сталкивался с подобными случаями еще во время учебы, пока не выбрал специализацию психиатра. Сифилитическая язва, разъедающая полость рта и носовую перегородку. Когда она добиралась до гортани, это приводило к потере голоса, а порой — к смерти от удушья. Это был страшный конец, и Жерар мог понять человека, который пустил себе пулю в голову, чтобы прекратить страдания.
Причина того, почему Люсьен Фавр сделал щедрые пожертвования на госпиталь Сен-Луи, теперь была ясна.
Одновременно Жерар вспомнил излюбленные теории доктора Бланша, касающиеся вырождения, одной из причин которого мог стать сифилис.
— Что ж, теперь мне остается лишь предоставить вам заботу о моей матери в надежде, что вам удастся ее излечить, — наконец произнес Люсьен Фавр, поднимаясь из-за стола. — И не слишком обращайте внимание на то, что она говорит. Увы, она потеряла рассудок, что вы прекрасно знаете и без меня… Откровенно говоря, меня удивляет, что вы обращаете столь пристальное внимание на бред ваших пациентов.
