Деон Мейер - Телохранитель
Я спускался по склону горы один.
Мне нужно было определиться. Десять лет я считал себя телохранителем. Так официально называлась моя профессия. Слова, слова… Можно ли считать Коса Тальярда врачом до того, как он исцелил первого пациента? Можно ли считать Джека Патуди полицейским до того, как он произвел первый арест? За десять лет людям, которых я охранял, ни разу не угрожала настоящая опасность. Политические митинги, публичные выступления, общественные мероприятия, поездки в машине, торжественные церемонии открытия новых зданий и школ… В основном я бездельничал. Моей главной заботой было поддерживать себя в состоянии постоянной готовности. Я холил и лелеял свое тело, оттачивал навыки. Я был как острый нож, которым никогда ничего не резали. Я наблюдал — о да, я следил орлиным глазом за десятками, сотнями, даже тысячами людей.
Но с моими подопечными ничего никогда не происходило.
Меня спасало само содержание моей работы телохранителя, потому что после школы на моем жизненном пути встретилось множество развилок — и все остальные ни к чему хорошему не вели. Я был молод, отчаян и нарывался на неприятности. Я носил в себе ненависть к родителям и своему миру. Меня спасала только дисциплина, постоянные тренировки — а также отеческие спокойствие и истинная мудрость министра транспорта. Человека, который однажды приказал мне остановиться в Восточном Трансваале, чтобы помочь водителю микроавтобуса-такси сменить покрышку. Он беседовал с шофером и пассажирами об их жизни, их проблемах и трудностях. Когда мы поехали дальше, он покачал головой и сказал, что дальше так в нашей стране продолжаться не может.
Но, несмотря на то что все прошедшие годы мной управляли, меня вели, все же я проводил жизнь в праздности. Десять лет в роли стороннего наблюдателя, десять лет на обочине жизни, десять лет ничегонеделания.
Я был праздным зевакой, несмотря на мои гены. Моя мать, английская роза, была таким же бесцветным цветком, как и я. Мой отец был смуглым, мужественным и сильным, но я унаследовал мамину светлую кожу, рыжеватые волосы и хрупкое телосложение. Благодаря пышной груди ее фигура выглядела потрясающе. Она и лицо меняла — с помощью помады, туши, пудры и румян. Она могла преображаться каждое утро и превращалась в чувственную сирену, горшок с медом, вокруг которого роились все обитатели Си-Пойнта мужского пола.
Однажды я целых четыре месяца растил бороду, но Мона так ничего и не заметила. Пришлось спросить ее, не замечает ли она во мне перемен. Прошло целых пять минут, прежде чем она сказала: «ах, у тебя борода!»
Мою дальнейшую жизнь определил один-единственный поступок. Убийство, совершенное в состоянии аффекта. Вот как это назвали средства массовой информации. На единственном снимке, появившемся в газетах, я стоял между своими адвокатами, но Гус Кемп милосердно закрывал мне лицо папкой. Я по-прежнему оставался невидимкой.
Мне сорок два года, а кто я такой?
Разум подсказывал: ты устал. Сказываются последствия недосыпа.
Не важно!
Сегодня я спускаюсь с горы один, потому что хочу кем-то стать.
Кем же?
Кем-нибудь. Кем угодно. Мне хотелось что-то сделать, оставить след. Хотелось прекратить беззаконие. Хотя бы раз в жизни стать благородным рыцарем на белом коне.
Я остановился. Больше мне не хотелось спорить с самим собой. Я вынул из-за пояса «глок» и проверил его. Потом осторожно начал спускаться. По обеим сторонам тропинки залегли длинные тени.
В воскресенье пятого октября 1986 года командир Якобуса Леру созвал все патрули и объявил, что на следующей неделе все отпуска отменяются. После смены отдыхать можно на базе. Вернуться им предстояло в понедельник, тринадцатого октября.
Вот и все. Никаких объяснений. Как будто намечалась какая-то заваруха.
Они и так что-то подозревали, потому что в соседней 5-й разведроте солдаты перешептывались о предстоящей операции. Ходили разные слухи. Вроде бы РЕНАМО собирается предпринять наступление на позиции ФРЕЛИМО[9] в двух северных провинциях Мозамбика. Возможно, их перебросят на подмогу прозападному РЕНАМО. Какое-то движение наблюдалось и в 7-м пехотном полку, судя по тому, что на базу и с базы все время ездили грузовики из Бедфорда.
ОООС оставалось как будто в стороне от всего происходящего. Их дело — охрана природы, а не политика, а в армии, если тебя что-то не касается, ты не обращаешь на это внимания.
Но в понедельник, тринадцатого октября, они с Пего на базу не вернулись. Более того, они вообще больше никогда не были в расположении своей части.
Все произошло в воскресенье, двенадцатого. Якобус и Пего собирались вернуться вовремя. Они осматривали последний участок своего квадрата и шли вдоль двухколейки, проложенной параллельно мозамбикской границе на юго-восточной оконечности заповедника. В час дня они отсыпались в камышах на берегах реки Кангаджане, в четырех километрах от границы, между мемориалом Линданда-Волхутер и пограничным постом Шишенгедзим. Их разбудил шум моторов. Они выползли из камышей и посмотрели вверх. Чуть западнее, вокруг горы, которая называлась Ка-Нвамури, кружил небольшой двухмоторный самолет. Якобус и Пего удивились. Очень странно, ведь гражданским самолетам уже год как было запрещено здесь летать. Им не разрешалось пролетать над этим участком даже на большой высоте. А самолет, который они видели, летел низко, метрах в пятистах над землей и всего в ста метрах над вершиной горы, расположенной чуть западнее.
Потом самолет плавно развернулся и полетел им навстречу. Они заползли назад, в камыши. Якобус достал бинокль, чтобы рассмотреть его получше. На крыльях не было никаких букв и опознавательных знаков. Простой белый самолет «сессна». Приблизившись, он спустился ниже, а потом вдруг повернул на север. Якобус разглядел у иллюминаторов несколько лиц; одно из них показалось ему знакомым, но он решил, что обознался.
Знакомый человек был похож на одного министра. Хорошо известного министра. Но самолет снова повернул, Якобус больше никого не видел. Самолет же взял курс на северо-запад и вскоре скрылся из вида.
Они с Пего переглянулись и покачали головами. Что самолет здесь делал? Почему он пролетал над Ка-Нвамури? Надо будет вечером подняться на гору и осмотреть окрестности, а потом доложить обо всем по начальству.
Они ждали до заката, а потом свернули лагерь и пустились в путь. Им предстояло подняться на пять километров. В густых зарослях нельзя было продвигаться быстро, зато джунгли представляли собой хорошее прикрытие.
Через два часа, на полпути к вершине, они впервые увидели огни. Огни двигались и мигали, словно ночные светлячки.
Браконьеры так себя не ведут. Что же там происходит?
Якобус пытался связаться с базой по рации, но слышал только треск радиопомех. Они с Пего шепотом совещались, как лучше подобраться к огням.
Местность, примыкавшая к Ка-Нвамури с востока, слишком плоская и открытая. Но неподалеку протекает обмелевшая речка Нвасвитсонго, которая потом делает петлю и огибает Ка-Нвамури с запада. Дальше на речке есть плотина Эйлен-Орпен-Дам, а потом Нвасвитсонго образует маленький каньон и бежит в сторону границы. Можно пройти по берегу и подобраться к горе с тыла, а потом взобраться наверх и посмотреть, что творится на восточном склоне Ка-Нвамури.
На подъем ушло более часа. У плотины они набрели на львиный прайд; хищники были разъярены после неудачной охоты на зебру. Наконец в десятом часу вечера они заглянули за гребень Ка-Нвамури и увидели внизу людей. Блуждающих огней уже не было, зато у подошвы горы горел огромный костер. Вокруг костра сидели люди. За ними Якобус и Пего разглядели какие-то непонятные сооружения, закрытые камуфляжными сетками.
Пего тихо присвистнул и сказал: бефа, плохо. Якобус направил бинокль на людей, сидящих вокруг костра. Все были белые. В гражданской одежде.
Потом он увидел тушу, которая жарилась на костре. Антилопа импала.
Они с Пего стали совещаться. Они должны подобраться ближе. Нет, сказал Пего, пойдет он, он ведь черный как ночь, его не заметят. У самого лагеря мошута, густые заросли. Он может незаметно подползти поближе, осмотреться и вернуться. Якобус пусть остается здесь и попытается снова связаться по рации с базой. Может быть, на вершине холма связь лучше.
— Но ты вернешься ко мне?
— Конечно, ведь я оставляю с тобой бушва. — Пего ухмыльнулся их старой шутке. Он вернется, потому что именно Якобус несет продовольствие.
— Чечиса, — сказал Якобус — одно из немногих известных ему слов языка мапуленг. Скорее!
Пего исчез в темноте, а Якобус переместился на вершину холма и включил рацию. Нажал кнопку и прошептал:
— Браво-один, прием, говорит «Жюльет Папа». — И вдруг он услышал голос — очень громкий и четкий, ему даже пришлось прикрутить звук.
