Крейг Смит - Портрет Мессии
— Итан был в курсе с самого начала?
— Нет, он понятия не имел, что я замышляла. Для него я была лишь источником полезной информации, которую он рассчитывал использовать и не раскрыться при этом.
Мэллой улыбнулся.
— Думаю, вы изрядно удивились, увидев меня на пороге своего дома.
— Скорее, забеспокоилась, Томас. По правде говоря, мне тогда казалось, что все позади: Корбо не станет гоняться за тенью и никогда не найдет картину. Я не знала, что она все еще находится в Швейцарии.
— Вы считаете, что мне не стоило вмешиваться?
— Но вы уже вмешались. И было ясно, что вы никогда не отступитесь, поскольку связаны условиями соглашения. Тогда я сочла возможным напомнить вам, что вы смертны.
— Вы хотели устранить Корбо, — сказал Мэллой. — Почему вы не обратились прямо ко мне или к одному из ваших друзей? Похитить его вряд ли получилось бы, но нанять киллера и убить не составило бы труда.
— Главной целью было забрать у него портрет, Томас. Именно он стоял в центре ритуалов и магии тамплиеров, являясь основным условием существования ордена.
— Мы сожгли эту картину, графиня.
В глазах ее промелькнуло любопытство, не более.
Мэллой покачал головой.
— Одна мысль о том, что Ричленд будет показывать лицо Иисуса в своих передачах и продавать копии картины верующим, казалась невыносимой.
— Полагаю, эта троица вовсе не собиралась выставлять ее на всеобщее обозрение. Хранить портрет для избранных верующих — вот их цель.
— Как в случае с тамплиерами…
Графиня холодно улыбнулась.
— «Благословенны чистые сердцем».
Мэллой с отвращением покачал головой.
— А вы не находите странным, что это изображение Спасителя превращало многих верующих в чудовищ, но никак не повлияло на вас, леди Кеньон, Итана, Роланда Уиллера и даже Ханса Гётца? — спросила графиня.
— Те верующие, о которых вы говорите, мечтали о чуде. Для нас же вся магия этой деревянной доски сводилась к тому, сколько можно было за нее выручить. Наличными. Интересно, как вам удалось избежать этого искушения? Ведь если я вас правильно понял, вы потратили многие годы на поиски священного лика. А когда нашли, вместо того чтобы завладеть сокровищем любыми средствами, предпочли организовать кражу, вырвать из рук одного преступника и передать другим. Как-то не слишком вяжется с образом истинно верующей женщины.
— Почему вы решили, что я не испытывала искушения?
— Я понял это по вашему поведению. По тому, как вы смотрели тогда на эту картину на кухне. С любопытством, но не так, как другие. Словно совсем не боялись, что теперь, когда она у вас, кто-то может отобрать ее.
Она кивнула, довольная тем, что он верно истолковал ее реакцию.
— Именно по этой причине, Томас, ее когда-то замуровали в каменной стене в Эдессе. Да достаточно взглянуть на плоды, которые она принесла со временем, — смерть, предательство, — чтобы понять: ничего, кроме отвращения, она вызвать не может!
— Вы в самом деле думаете, что она действительно способна приносить зло?
— Разумеется, нет. Зло существовало в сердцах тех, кто ей поклонялся. Картина служила для них стимулом к действию.
— Как вы считаете, там изображено лицо Иисуса?
— Испугались, что совершили чудовищное преступление?
Мэллой сдержанно улыбнулся.
— Вы правильно меня поняли.
— Корбо получил то, что заслуживал, Томас. Я рада, что дьявол, которому он молился, отправился в ад вместе с ним.
— Но тогда это просто портрет неизвестного?
— Кто знает, возможно, это какой-то шарлатан, выдававший себя за воскресшего Христа. Таких всегда хватало.
Мэллой отвернулся.
— Чем вы теперь занимаетесь, графиня?
Выражение лица женщины заметно смягчилось. Она смотрела на прохожих, на разноцветные рождественские гирлянды, хохочущих ребятишек.
— Теперь, когда в Европе меня считают покойницей и я живу в стране великих возможностей как пожилая бедная иммигрантка?
Мэллой рассмеялся.
— Вы так романтично это описали!
— На самом деле все не так плохо, как кажется. Да, в Швейцарии я оставила целое состояние. Но я всегда могу вернуть его до того, как меня официально объявят умершей. Ну и с собой кое-что удалось прихватить.
— Ту картину?
Графиня улыбнулась.
— Рене говорил, что вы хотели знать, почему я взяла именно ее.
Мэллой снова отвернулся, оглядел толпу. Он до сих пор не знал, стоит ли верить рассказу графини.
— Почти уверен: вам удалось заполучить истинный образ, пока все остальные охотились за портретом самозванца.
— Я забрала именно эту вещь, оставив другие, по одной простой причине: это не подделка. Ну а если добавить антикварное кольцо и ожерелье, можно считать меня вполне обеспеченной женщиной.
— Так вы продали картину? — изумленно воскликнул Мэллой.
— Что за глупости, Томас! Я использовала ее и драгоценности как гарантию, чтобы взять под залог деньги у одного друга в Женеве. — Она кивком указала в сторону катка. Гвен перестала кружить по льду и оглядывалась в поисках Мэллоя. — Мне, пожалуй, пора. Друзья заметили ваше отсутствие.
— Увидимся ли мы снова?
Глаза их встретились, и Мэллой на секунду ощутил жгучее желание.
— Это ведь риторический вопрос? — заметила она.
И вся игривость и кокетливость сразу испарились. Барьером между ними пролегла долгая история дружбы и союзничества.
— Пожалуй, — ответил Мэллой.
Графиня поцеловала его в щеку, глаза ее смотрели печально.
— Теперь нам лучше попрощаться, — тихо произнесла она. — А что касается будущего… все в руках Господних.
Она отступила на шаг, еще какое-то время не сводила с Мэллоя темных сияющих глаз, потом отвернулась.
Через секунду графиня де Медичи исчезла в толпе.
Эпилог
Кесария, Самария и Рим
30–41 годы до н. э.
О первой ошибке Пилата — неудачной попытке водрузить штандарт Тиберия в Иерусалиме — никто не упоминал, зато каждый отметил появление портрета человека по имени Иешуа в пиршественном зале.
— В Иерусалиме, — объявил Пилат гостям, смотревшим на картину, прикрепленную к императорскому штандарту, — римлянам не позволили выставить изображение императора. Но здесь, в Кесарии, мы продемонстрировали истинную широту взглядов и терпимость. Изображение царя иудеев у нас на почетном месте, среди императорских регалий.
Шутка имела успех — ее пересказывали еще много недель, и лишь затем Пилат велел Корнелию снять портрет умершего еврея.
На следующий год свояченица Тиберия Антония получила из Кесарии послание, которое передала императору. В нем описывались действия «самого преданного слуги императора», упоминалось также и о тайной попытке Сеяна развязать войну против евреев. Тиберий очнулся от летаргического сна, и вскоре ему без труда удалось устранить Сеяна и его союзников, в том числе сенатора Вителлия. Затем он сослал Антипу и Иродиаду в Галлию, после чего удалился на Капри, где тихо прожил еще лет шесть.
Все это время Пилат оставался наместником Иудеи, Самарии и Идумеи. Событие, приведшее к его отставке, заключалось в появлении нового Мессии — самаритянина Симона Мага.[22] У него была армия, поклонявшаяся его образу в бесчисленных вариациях. На одном из портретов Симона изображали в терновом венце, ибо он объявил себя главным наследником величайших пророков, в том числе и самого знаменитого в недавнем времени, человека по имени Иешуа, которого кое-кто, по его словам ошибочно, считал Мессией.
Последователи его молились перед образами Симона с утра до вечера, в надежде, что столь истовое поклонение святому спасет их от старения и смерти. Поскольку они считали себя бессмертными, то вскоре превратились в группу яростных и фанатичных бойцов, впрочем, без единого руководства: в решающий момент их предводителя с ними не оказалось. Соотношение сил было неравным — примерно два к одному, — но Пилат со своими легионерами встретил и разбил эту радикальную секту одним ударом. Он приказал распять всех, кто уцелел во время боя, и велел доставить ему Симона Мага. Тот бежал в Сирию, где впоследствии ему поклонялись еще на протяжении нескольких веков, поскольку этот человек обладал даром убеждения и был искусным чародеем. Некромантии он обучался в Египте, у жрецов культа Гермеса Триждырожденного.
Победа Пилата в Самарии не обошлась ему даром — он получил ранение в пах. Оно оказалось очень болезненным, но на первый взгляд угрозы для жизни не представляло. Однако со временем в ране развилась инфекция, что едва не погубило Пилата. Во всяком случае, врачи наместника уже не обнадеживали Прокулу, когда через пять дней после битвы Пилат впал в кому. Они советовали ей совершить жертвоприношение в храме Асклепия, бога медицины, считая, что это единственный шанс спасти прокуратора.
