Ожившие кошмары - Павел Владимирович Рязанцев
Потом Саня рассказал, что он видел, как парень с девочкой дошли до замороженной избушки. Дверь закрыта была. Потом открылась и что-то тёмное из неё вышло. Саня не очень разглядел: издалека смотрел, ближе струсил. Свечки там никакой не было в тот раз, а вот Машка вроде как светилась и Сане показалось, что тот, который из избушки вышел, боится этого, не может к ней сунуться. Затем парень закричал и в лес по сугробам ломанулся, будто тропы позади него не было. А следом почти сразу темно стало. Как до дому домчал Саня не запомнил.
— Парня этого весной только нашли, — закончил он.
— Да, а некоторых, кто геройскими парнями слыли, рассказывают, тех рядом с избушкой находили. Обмороженных, как обожжённых. Словно железо в дикий холод к плоти прикладывали и рвали с мясом прилипшими, — добавила Никитична.
Тут мне что-то совсем боязно стало. На Нюрку глянул: та взглядом ясным и открытым ответила и улыбнулась так, понимающе, что ли, а меня стыдом как ошпарило — девчонка мелкая меня, мужика, вроде как поддерживает, не судит за страх этот.
Подошли к заброшенному дому: в этот раз тропа на месте была, будто и всегда. Точно приглашала, хоть всей толпой по ней иди, но сопровождавшие нас деревенские остановились. Никитична тоже Саню придержала, на меня глянула:
— Дальше вдвоём ступайте. Давай, Андрюшка, на тебя надеюсь, — напутствовала, впервые назвав по родному. Мне чё-то приятно так стало, даже страх отступил.
Пошли мы с Нюркой, тоже спешить не стали. Сделав несколько шагов, я задал вопрос, который с прошлого вечера — серьёзно? всего лишь вчера было? — сидел внутри, а случая спросить не было:
— Я там, когда сознание терял — или умирал, или что там со мной было, — ты же меня звала? И когда чуть в яму не рухнул, вспышка — тоже ты?
— Я, — просто ответила девочка.
— А как?
— Просто ты увидел меня: тогда во дворе. Это как ниточка — так бабушка говорит, — вот я и услышала, когда тебя обманкой потянуло.
— Выходит, если б не я, то и не узнал бы дух этот, что ты есть?
— Не знаю. Но ты хороший: плохой бы не увидел, если бабушка прячет. И она со мной согласилась, когда мы вчера с санками за тобой побежали.
Я и не задумывался о таких деталях: как-то задвинуло сознание на задний план. А ведь и вправду: ещё целый день почти жизни радовался. И всё из-за того, что кто-то и не думает, плохо ему с того будет или как: хороший человек, значит от ямы его отдернуть надо и с санками за ним. А ты тут взвешиваешь, машину бежишь заводить. Лишь бы не вдуматься, понимание внутрь не пустить, не признаться самому себе.
Тропа ещё раз плавно изогнулась и вот: конусообразный сугроб крыши с проглядывающей сквозь изморозь чернотой древних брёвен. В этот раз избушка стояла угрюмой тенью среди белизны заснеженного леса: дверь закрыта, никакого проблеска огонька.
Мы подошли к столбику с обрывком верёвки и остановились. Всю дорогу в моей руке был включённый фонарик. Он и сейчас выхватил из окончательно сгустившейся тьмы детали вставшего перед нами строения. Я вышел вперед. Вдруг в конусе света закрытая дверь дрогнула и начала со скрипом открываться. Невольно отпрянув, я оказался в стороне от Нюрки. В то же время фонарь заморгал, стоп-кадрами проявляя картину словно рывками распахивающейся двери, наполнился обжигающим пальцы холодом и потух. На миг мрак надвинулся со всех сторон, но его тут же разогнало яркое свечение, которое начало исходить от девочки. Она улыбнулась мне, когда я озадаченно глянул в её сторону, держа в руке подведшее дитя технологий.
Из недр избушки, плавно двигаясь вышло нечто. В этот раз я разглядел, что брошенное на топчан тряпьё и впрямь словно налилось материальной сущностью, формируя из складок материала человекоподобную фигуру. Она жадно двинулась в сторону Нюрки, но тут же, точно от преграды, отпрянула от линии свечения, что окружало девочку. Мне послышался разочарованный полустон-полувой, существо на пару мгновений застыло и вкрадчиво двинулось в мою сторону. На лице Нюрки появилась тревога.
Сказать, что я, в свою очередь, встревожился — это ничего не сказать. Страх, оказалось, не так далеко отошёл: так, отступил деликатно, дал себя на миг мужиком почуять. Но тут же обратно вернулся — извини, работа такая — руку протянул и кишки узлом скрутил. Когда существо из избушки лапу плавно протянуло, отмахнулся не из лихости — так, на автомате. Обожгло руку будь здоров — сразу всплыли слова Никитичны о парне, которого словно железом промороженным терзали. Следом я фонарём потухшим вмазал, уже отскакивая — что-то отлетело от жуткой фигуры. Правда ещё один момент выяснился: ей это так, не особо важно: на смену куска тряпья, заиндевевшего в виде грубого подобия руки, которая отломилась от удара, прямо из воздуха нечто из намерзающих кристаллов льда собралось. Похоже нет разницы духу этому, из чего скафандр себе ваять для прогулок в нашей реальности.
Желание бежать окатило волной, все мысли в себе растворило. Нестись так, чтоб без оглядки, когда сердце горлом выпрыгивает и сам не поймешь в какую сторону мчишь. Холодом пронизывающим захлестнуло: будто голый на зимнем ветру или простынь мокрая ледяная на и так озябшее до крайности тело. Тут на левом запястье приятным отдалось, будто кто-то рукой теплой коснулся, стиснул ободряюще, выше ладонью провел, по щеке погладил. Чуть схлынул цепенящий ужас — сам удивился, как на месте остался. На руку глянул — про веревочку вспомнил, что Светка мне по напутствию Никитичны повязала. Удержала, выходит, на краю: вряд ли что доброго было, если б кинулся без разбора со слепыми от страха глазами. Попутно отметил, что ореол света от Нюрки уменьшился и существо тут же в ее сторону вильнуло, словно невтерпеж ему: не прорваться пока, а любое намек достать желаемое — и рвётся в ту сторону.
Тут и Санину историю вспомнил: что убежал парень, а свет возьми и погасни. Выходит,
