Кристофер Эйтс - Черный мел
LXVII(ii).Но теперь настало время примешать к моему признанию настоящее. Жизнь в моей квартире-«паровозике» продолжается. Жалкая, но все-таки жизнь.
Иногда, сидя за письменным столом, я перестаю набирать текст и гадаю, придет ли Дэ, постучит ли в мою дверь и простит ли меня. Конечно, она меня не простит. Нельзя простить. И вдруг в голову закрадывается спасительная мысль: неслучайно я потерял ее книгу. Кажется, в глубине души я предпочел потерять ее стихи, чтобы не рассказывать подробности гибели Марка. Я потерял книгу Дэ, и она сбежала от меня, так пусть никогда ничего не узнает и не возненавидит меня за содеянное.
Фокус удался. Я остался один, наедине со своим рассказом. Со мной только прошлое, далекое прошлое.
LXVIII.Эмилии очень шел черный цвет — на фоне свечей и витражей она выглядела настоящей хичкоковской вдовой. Джолион вошел в церковь и сразу же заметил их с Джеком. Они сидели рядом. Джек неуклюже ерзал на скамье, в таком месте шутить не положено, и ему было не по себе. Джолиону показалось — в какие-то минуты Джек и Эмилия держались за руки, но, может, ему просто померещилось. Через несколько рядов от Эмилии и Джека сидела Дэ, совсем одна. На ней черная одежда выглядела совершенно естественно. И Чад тоже сидел один, через проход от остальных, во взятом напрокат костюме, который был ему на два размера больше нужного. Если не считать костюма, выглядел Чад неплохо. Он старался держаться хорошо. Настоящий стоик!
Джолион поднял голову к потолку и сразу вспомнил бар в Питте. Своды напоминали огромные каменные зонты. Казалось, чуть навостришь уши — и услышишь гул голосов и веселый пьяный смех.
В Лондон он приехал один, в церкви постарался устроиться как можно дальше от остальных… Как можно дальше от гроба, от горя.
Но потом мать Марка пригласила всех к себе домой на поминки. Там Джолиону уже не удалось остаться в одиночестве. Народу собралось очень много. Джолион невольно вспомнил, как они отмечали там же день рождения Марка — пили за его здоровье шампанское из узких бокалов. Ему исполнилось девятнадцать лет. Подумать только, в том же самом доме — и всего три месяца назад! Теперь Джолион вел светские беседы с людьми, с которыми был едва знаком. Все ели сэндвичи и говорили приличествующие случаю слова. Какой ужас, какая трагедия, какая потеря, он был таким молодым…
Джолиону показалось: на него, кружась, опускается потолок, словно завинчивается крышка банки. От духоты и толчеи горе отодвинулось на второй план. Оно оседало на стеклах, пропитывало обивку мебели, собиралось каплями на оконных рамах. Джолион старался не замечать боли в глазах окружающих, но чувствовал — чужая боль просачивается в него, без слов пронизывает его сердце.
Когда к нему подошла мать Марка, Джолиону почудилось — он вот-вот распадется на миллион черных осколков. Только руки матери Марка обхватили его, как когда-то, наверное, обхватывали сына, и удержали Джолиона в целости.
— Джолион, Марк столько рассказывал мне о тебе… — Она положила руки ему на плечи и заглянула в глаза. — И могу тебе признаться, тебя он любил больше всех. Прошу тебя, Джолион, ответь, если ты хоть что-то знаешь… Зачем он так поступил? Зачем мой красивый сын… Что заставило его?..
В горле у Джолиона пересохло, он смотрел на мать Марка, на ее дрожащие губы, на покрасневшие от бессонницы глаза. Если бы он мог сказать ей: «Не знаю, миссис Катлер», все было бы кончено, они бы еще раз обнялись, и он просто выразил бы ей свои соболезнования. Но как он мог так сказать? Он же отнял у нее сына! Как он мог бросить мать Марка одну, как мог заставить ее мучиться и гадать, каждую ночь и каждый день задаваться проклятыми вопросами. Почему? Зачем?
Их игра была бледной имитацией жизни, имитацией по-детски грубой. Настоящие испытания предлагает только жизнь, только жизнь способна причинить настоящую боль. Чаду и Дэ было не под силу придумать для Джолиона испытание страшнее настоящего. Он увел мать Марка в сторону, и они осторожно опустились на край дивана, словно боялись удобной позой оскорбить память Марка.
Умер молодой многообещающий человек, и никто не заслуживал удобств. Никто не заслуживал отдыха, сна, даже дыхания. И меньше всех — Джолион.
* * *LXIX(i).После похорон прошло четырнадцать лет, и я переселился в Нью-Йорк, но до сих пор слышу каждое произнесенное тогда материнское слово, слышу свою ложь, которой я запятнал мать Марка.
Она смотрит на меня с душераздирающей смесью боли и признательности и осторожно вытирает глаза, а я говорю, что ни разу не встречал людей умнее ее сына. По-моему, Марк был самым одаренным студентом Питта. Я говорю: Марк всегда хотел быть самым лучшим, в этот момент его мать сжимает мне руку. Он и был самым лучшим, продолжаю я, но не видел себя со стороны. Он был требовательным к себе, очень требовательным. Мы все считали себя умниками, а в Питте внезапно очутились в окружении таких же умников. Но Марк был перфекционистом. Да-да, верно, кивает его мать. Считал — любое дело необходимо делать наилучшим образом или не делать вообще. Из-за этого начала страдать его учеба… А в таком месте, как Питт, на человека оказывают сильное давление. У меня есть друзья, которые учатся в других университетах, по сравнению с нами, по их собственным словам, просто валяют дурака. Если же студент Питта начинает пропускать занятия, ему не дают покоя. Мать сильно мнет в дрожащей руке носовой платок. На Марка очень действовало давление извне. Да и он сам себя загнал этим стремлением к успеху. Он разрабатывал собственную теорию, что-то связанное с темной энергией, с невидимыми силами Вселенной. Я не понимал, какие физические законы стоят за его теорией, и Марк очень досадовал, ведь ему не с кем поделиться своими взглядами на такую красоту. Он не хотел показывать теорию никому из своих наставников до тех пор, пока полностью не завершит ее, но на это могли уйти годы, даже десятки лет. Мать Марка тихо улыбается, вспоминая своего упрямого и гордого сына. Но я понятия не имел, продолжаю я, как тяжело давило его бремя… Да, он иногда бывал подавленным. Бывало, валялся в постели до позднего вечера. Она сглатывает подступивший к горлу ком, вспоминает то же самое. В последнюю неделю жизни Марк утверждал, что нашел решение. Вид у него был дикий, возбужденный, и я полагал — он имеет в виду теорию темной энергии. Но теперь, говорю я, понятно — он имел в виду нечто совсем другое. Я прошу меня простить, не знаю, важно ли для вас мною рассказанное.
Мать Марка кладет руки мне на плечи. Да, говорит она, теперь ей все стало гораздо яснее. И она всегда будет очень, очень благодарна судьбе, пославшей Марку такого хорошего друга, как я.
Такого хорошего друга, как я. Такого друга. Такого…
LXIX(ii).Ну вот, теперь вы знаете все, перед вами мое полное признание. Правда, вся правда, и ничего кроме правды. Не в моих силах изменить прошлое, зато я могу его записать — поведать о нем миру. И что бы ни случилось со мной, я готов.
Готов иметь дело с последствиями.
LXX(i).Джолион позвонил в медный колокольчик. Сэр Рейф Уайзмен сам открыл ему дверь. Стояло почти лето, и ректор перестал носить свитер под твидовым пиджаком.
— Вы ведь Джолион? — спросил Уайзмен. Джолион кивнул. — Хорошо, хорошо… Входи-ите.
Итак, учеба Джолиона в Питте официально закончилась в гостиной ректора. В саду за окнами в свинцовых переплетах пестрели цветы. Джолион и ректор сидели в креслах с цветочным рисунком, им наливали из хрустального графина виски, они пили. Восхитительно, подумал Джолион, все выдержано в лучших британских традициях. Обаяние, дружелюбие, гостеприимство. Как будто он не объявил о решении бросить Питт, а просит назначить его на какую-нибудь другую имперскую должность. Ему необходимо начать жизнь заново. Меньше крови, больше солнца.
Хотя Уайзмен говорил сурово, он заботился о нем. По его словам, хотя он прекрасно понимает, почему Джолиону сейчас хочется все бросить и уйти, но сжигать за собой мосты не стоит. Если захочет, он восстановится без труда. А в течение года можно отдохнуть и хорошенько все обдумать.
Джолиону трудно было сдерживаться и не начать бурно говорить: «Вы ничего не понимаете, ректор. Я ухожу не потому, что не могу сжиться со смертью Марка. И даже не потому, что все произошло по моей вине. Я ухожу потому, что как раз могусжиться с его гибелью, я уже сжился с ней. Я бросаю Питт потому, что заслуживаю наказания. Мне не нужно ни привилегий, ни особого отношения. До самого конца жизни мне больше ничего не понадобится — я не заслуживаю».
LXX(ii).Перед своей комнатой Джолион обнаружил — Коротышка и Чад уже ждут у его двери. Настало время для второго заявления об отставке.
