Сара Рейн - Темное разделение
Он остановился как вкопанный, увидев меня, и его глаза засияли, как обычно. Затем в уголках его рта показалась удивленная улыбка, как если бы он подумал: я так и знал, что ты выкинешь чего-нибудь в этом роде. Я уставилась на него, потеряв дар речи (мне пришлось ухватиться за край стола, чтобы не упасть), и через мгновение он сказал:
— Шарлотта.
Это прозвучало как утверждение.
— Какого черта ты здесь делаешь? — Его голос был в точности тот же: глубокий и мягкий, но с памятными мне резковатыми нотками.
— То же, что и ты, Флой, — сказала я. — Сражаюсь на войне.
Двумя большими шагами он пересек комнату, и я была в его объятиях — и пятнадцать лет, прошедшие в тупых попытках быть достойной женой Эдварда, соблюдать приличия и условности, обратились в ничто.
В Лондоне было несколько театральных музеев — самый известный из них располагался на площади Ковент-Гарден, где раньше был цветочный рынок, — и было еще множество людей в телефонной книге, которые рекомендовались историками театра. Было невозможно определить, насколько правдивы эти характеристики, но нужно будет обратиться к ним всем. Вдобавок ко всему было огромное количество книжных лавок вокруг переулка Святого Мартинса, которые торговали театральными реликвиями.
Гарри тщательно составил список и начал работать с ним. Найти мюзик-холл в Ист-Энде, в теории — пустяк, на деле оказалось сравнимым с попыткой найти святой Грааль или Белого Единорога или поиском затонувшего города Лайонесс — в общем, детская игра. Беда в том, что Данси-холл мог никогда не существовать, и, даже если существовал и организовывал музыкальные представления в лондонском Ист-Энде, он мог быть снесен и разграблен. После мародеров и строителей, не говоря уже о немецкой «Люфтваффе», остатки Данси-холла могут лежать под прочными строениями какого-нибудь уродливого офис-блока. Ланселот, сэр Гавэйн и другие члены этого сборища сказали бы, что это проще простого: им стоило только вскочить в седло и блуждать вокруг королевства Лугрского, пока облако или видение не снизойдет и не укажет верного направления. Им всего лишь на время надо было дать обет безбрачия, а может быть, и бедности и крайних лишений, и Грааль сам шел к ним в руки.
С этой мыслью Гарри прервался, чтобы проверить голосовую почту. Было два или три нужных сообщения, срочных: одно от Розамунды Раффан, которая интересовалась, как идет его расследование, и не может ли она помочь чем-либо, и, быть может, им снова стоит обсудить это. Любой вечер на неделе подойдет. Было невозможно не отметить, что любая ночь до третьего тысячелетия подойдет ей, и Гарри решил отложить звонок.
Другое сообщение было от Анжелики Торн, которая предлагала пойти сегодня вечером в театр, а потом в клуб с несколькими друзьями. Похоже, целибат не грозил ему сегодня, но обет бедности и лишения выплывал на горизонте. Гарри перезвонил Анжелике и сказал, что согласен.
Из дневника Шарлотты Квинтон
22 октября 1914 г.
Так, после всего сказанного и сделанного, я вернулась к своему статусу — шлюхи. Я грешница, и блудница, и неверная жена, война шествует по Европе, пожирая людей, а я за всю свою жизнь никогда не была счастливее.
Когда я сказала все это Флою, лежа в его комнате на верхнем этаже в доме в Блумсбери — такой милый, знакомый и гостеприимный дом! — он засмеялся и спросил: неужели я не изменяла Эдварду все пятнадцать лет?
Да, я не была верна Эдварду, конечно, но есть разница между неверностью, когда изменяешь телом (что не так важно), и неверностью в душе (что имеет глубокое значение).
И я сказала Флою, что я изменяла Эдварду однажды или дважды (на самом деле это было шесть раз, если не считать молоденького мальчика у Клары Уиверн-Смит, и то это было только раз, днем, когда все отправились на охоту, и в любом случае он был девственником, бедное дитя, и глубоко благодарным после, так что это не считается).
— Но я не думаю, — сказала я Флою, — что ты вел жизнь монаха все эти годы?
— Нет.
— Я так и думала, — сказала я немного язвительно. — Это твоя религия — соблазнять доверчивых женщин.
Флой сказал:
— Некоторые обращают молитву к Мекке, а я — к твоему ложу, Ясмин.
— О, проклятие! — сказала я. — Если ты чему-то и молишься, то книгам. Своим и других людей.
Я повернула голову на подушке, чтобы посмотреть на него. Мы лежали на широкой кровати в комнате, которая выходила на переполненные лондонские улицы, и его волосы лежали в беспорядке — черным шелком на белом белье. Кожа его слегка поблескивала от пота после наших недавних занятий любовью, и я понимала, что безумно люблю его. И я сказала мягче:
— Расскажи мне о войне.
Выражение его лица мгновенно изменилось, и свет в глазах вдруг погас.
— Шарлотта, это чудовищно. Это ужасно, но будет еще ужаснее, еще хуже. Я не думаю, что будет еще война, подобная этой. — Он умолк, а я ждала. — Официально я прикомандирован к «Рейтерс», и еще я посылаю материалы в «Лондон газетт» и «Блэквуд мэгазин» по собственной инициативе, и это значит, что мне дозволяют быть очень близко от передовой. Иногда я был так близко, что помогал выносить раненых — эту работу делают уклоняющиеся по религиозным убеждениям, ты знаешь?
— Нет.
— Я помогал, сколько мог, — сказал он. — Особенно после того, как основные силы двинулись во Фландрию — ты ведь слышала?
— Да. — Я слежу за развитием событий, читая статьи в «Таймс», разговаривая с ранеными в центре, и даже прислушиваюсь к новостям, что приносит Эдвард из Военного министерства. Мысль о Флое, окунувшимся в это, помогающем выносить раненых или убитых отделениям Красного Креста, паническим ужасом и болью отдалась в моем теле.
— Да, я видел так много в последние месяцы, — сказал он. — И все это ужасно. Сражение под Ипром — они так невыносимо молоды, эти солдаты. Это разрывает сердце на части, их молодость и единственное слово, которое приходит на ум, — невинность. Ты знаешь, ни один из них не представляет, на что они идут. Они приезжают из дома, покинув все, до сих пор составлявшее их жизнь. Луга и проселочные дороги, своих возлюбленных. Из этого они попадают в темноту. В бой, в страх и боль. Некоторые из них тонут в грязи, густой, как зловонная болотная тина, и пули со свистом впиваются в их лица.
Он беспокойно подвинулся на кровати, как будто прогоняя ночной кошмар.
— Я все вижу этих мальчиков, Шарлотта. Я все еще вижу их на проселочной дороге с мускусными розами в полях и колокольчиками в лесах, поющих эти проклятые шовинистские песни. И ни одному из них не приходит в голову, что они направляются прямиком к братской могиле.
Когда Флой говорит так, перед глазами с ужасающей ясностью встает вся картина: грязные поля и ураганные ливни, которые превращают поля в болота. Так просто представить себе, как умирают эти мальчики в боли и страхе, под крики людские и конское ржанье вокруг, и грязь засасывает их, и кровь сочится отовсюду из тел мертвых и умирающих…
Но я слушала не перебивая и думала: однажды он напишет обо всем этом, и это будет для него очищением, почти все, что он пишет, — чистилище. Я не сказала об этом, поскольку некоторые области его сознания абсолютно недоступны — и так у каждого человека. Он говорил, я слушала, и я обнимала его, и мы вновь любили друг друга, в этот раз спокойнее, но так, что я плакала от любви и радости, и потом мы спустились вниз и съели то, что он купил на уличном рынке недалеко от госпиталя сегодня утром. Прекрасные свежие шампиньоны и сыр, и десяток яиц, и деревенское масло. Мы приготовили из всего этого омлет и поели за кухонным столиком, на котором лежал хрустящий хлеб, намазанный толстым слоем масла. Хотелось бы мне посмотреть, как Эдвард готовит омлет, да еще обедает за кухонным столом!
Пока мы ели, Флой сказал, что, возможно, продаст этот дом: правительство интересуется собственностью в Лондоне, чтобы открыть несколько военных отделов.
— Тебе ведь так не хочется расставаться с этим домом! — сказала я. — Ты любишь его. И я тоже.
— Да. Я не хочу расставаться. — Он улыбнулся. — Но я не отдам его просто так, я не настолько альтруист. А когда все закончится, будут другие дома.
Другие дома. Имел ли он в виду, что и я буду жить с ним? И когда война закончится, смогу ли я наконец оставить Эдварда?
Как хорошо, что Эдвард на севере, составляет бесконечные списки по снабжению. Не смогла бы посмотреть ему в лицо сегодня — никого вообще не хочу видеть.
Я покинула Флоя и медленно пошла домой, через сгущающиеся сумерки, и мысли мои были спутаны.
Глава 31
Гарри сидел за обеденным столом в своей квартире и разглядывал полустертую, рваную по краям театральную афишу.
Он провел последнюю неделю в поисках мюзик-холла Данси и за это время повидал самых разных людей: джентльменов с лицами персонажей Диккенса, которые держали таинственные книжные лавочки в самых необычных местах Лондона и носили перчатки без пальцев, как Урия Хип; исполнительных библиотекарш, предлагавших особый профессиональный поиск; девушек с чистыми голосами, ничего не понимавших в товаре, который продают, и советовавших ему записаться на рассылку по е-мэйл, она ну очень выгодная; и несколько проницательных книгопродавцев, настойчиво пытавшихся втянуть его в подозрительные торги по сомнительной на вид беллетристике и спорным первым изданиям.
