Торкиль Дамхауг - Смерть от воды

Он уверил ее, что у него достаточно времени.

— Когда я уехала в Амстердам, это прошло. Там меня никто не знал. А потом снова началось. Как раз перед исчезновением Майлин.

Это случилось в кафе «Альто», когда Зако показал ей фотографию. «Расскажи ему об этом, Лисс. Обо всем, что случилось. Он скажет, что делать». В последнюю секунду она передумала.

— Бергер знал нашего отца, — произнесла она быстро. — Мне кажется, поэтому Майлин его и навещала несколько раз. — Она передала слова Бергера об отце.

— Майлин как-то рассказывала, что не видела его много лет, — прокомментировал Далстрём. — Вы его помните?

Лисс глубоко вздохнула:

— Я не помню почти ничего из детства. Это нормально?

— У разных людей по-разному.

— Но у меня все стерто, вырезано. А иногда что-то всплывает.

Тут же она заговорила о спальне в Лёренскуге. Майлин стоит в темноте, запирает дверь, забирается к ней в кровать. В дверь стучат.

— Она вам об этом что-нибудь рассказывала?

— Нет, — ответил Далстрём. — Мы не говорили о собственных травмах. Я так понимаю, Майлин, как большинство из нас, что-то в себе несла, и я советовал ей самой пройти курс. Она так и не нашла времени. — Он помолчал, потом сказал: — Расскажите про спальню еще раз, как можно подробнее.

Лисс закрыла глаза. Вернулась к картинке. Майлин в голубой пижаме, которая могла быть и желтой, может, несколько похожих случаев слились в один. Майлин обнимает ее: «Я позабочусь о тебе, Лисс. С тобой никогда, никогда ничего плохого не случится».

— Она еще что-то говорила… Про маму.

Лисс выключила свет, прислушалась к темноте. Откуда-то к ней вернулся голос Майлин: «Не рассказывай об этом никому, Лисс. И маме тоже. Она не переживет, если узнает».

31

Одд Лёккему свернул на заправку. Индикатор только-только опустился до красной черточки, дополнительный бак наполнен, восемь литров минимум, а до дома не больше сорока километров. Но от одной только мысли о возможности остановиться на трассе Е6 в январской тьме и идти несколько километров по скользкой обочине с канистрой в руке по спине пробегали мурашки. Вероятность этого была мала, успокаивал он себя, но последствия очень велики. Его уже с полпути донимали эти мысли.

Перед тем как выйти из машины, он проверил телефон. Никаких сообщений. Он послал два Элиасу, чтобы предупредить, что едет. Он требовал хотя бы ответа. Это никогда не обсуждалось, но по негласному договору он должен был где-то болтаться, пока не получит извещения, что можно вернуться. Так было все дни, когда Элиас собирался вечером в студию. Весь дом должен был быть в его распоряжении. Он не выносил ничьего присутствия, особенно Одда. После передачи он совершенно менялся. Тогда он превращался в капризного мальчишку, требовавшего постоянного внимания, и вот тут Одд был ему просто необходим.

Но в этот вечер Элиас попросил его уйти не только из-за «Табу». Одд был уверен, что к нему придут. Тот же гость, который бывал постоянно последние недели. Когда-то они делились такими тайнами, но теперь Элиас становился все более странным и оставлял все при себе.

Одд нажал на кнопку «Оплатить в кассе». Не любил автоматов. Часто они не давали чека, и он не мог проверить, сколько сняли с карточки. Наконец-то в кармане завибрировал телефон. Он собирался повесить пистолет, но сдержался и продолжил следить за счетчиком: количество литров, количество крон, они тихонько ползли к полному баку, который был больше шестидесяти литров, слишком медленно, видимо, насос был неисправен; тем не менее он заставил себя дождаться щелчка пистолета. Смыв с себя запах дизельного топлива в занюханном туалете, где не было бумажных полотенец, а туалетная бумага валялась на полу и хвост ее тянулся до раковины, прихватив пару газет и леденцы, он заплатил девочке-подростку, которая на него даже не взглянула — не увидела. Он — невидимка. Когда это случилось, Одд, что люди перестали тебя замечать? Только забравшись в машину, он достал телефон, открыл сообщение от Элиаса, сидел и смотрел на него. «Не раньше чем через полтора часа». Он поборол желание позвонить. Убедиться, что Элиас не имеет права отказать ему в том, чтобы возвращаться домой, когда захочется. Он жил там столько же. Это была его квартира… Нет, так низко, чтобы напоминать, кто хозяин квартиры, он, пожалуй, не падет. В последний раз, когда он об этом напомнил, Элиас выехал, и пришлось его уговаривать вернуться.

Одд зажег свет в салоне, пролистал первую газету. Он не хотел сидеть с включенным двигателем, и машина быстро остывала. Он отправился в кафе и сел за столик у окна. Взял вторую газету, которую уже читал. Он выходил с утра, купил ее вместе с круассанами и устремился с газетой к Элиасу, сел на край кровати и разбудил, прочитав заголовок: «Разоблачит ли Бергер убийцу в сегодняшнем „Табу“?»

Одд привык, что об Элиасе писали. Шоу «Табу» было самой удачной его работой. Конечно, не с художественной точки зрения, но с коммерческой. Элиас никогда не скупился на средства, чтобы вызвать вокруг себя бурю. Но использовать Майлин Бьерке как приманку для голодной до сенсации публики было, пожалуй, слишком даже для того, кто всегда нарушает границы. Элиас и слышать об этом не хотел. «Это не приманка, это настоящее. Даже ты, Одд, думая, что знаешь обо всем происходящем, будешь в шоке». Больше он ничего не сказал.

Когда Одд свернул на улицу Лёвеншольд, было двадцать минут восьмого. Он сделал круг по кварталу в поисках парковки и увидел машину Элиаса на улице Одина. Судя по всему, Элиас и сегодня ею не пользовался. Он не водил машину по меньшей мере неделю, но, учитывая его нынешнее состояние, это только к лучшему. Они поговаривали о продаже «БМВ». Хватит и «пежо» Одда. Это что-нибудь да значит, когда у двоих одна машина, думал Одд. А теперь это значит больше, чем прежде.

Он открыл дверь. Принюхался в коридоре. Запах испеченного хлеба его обрадовал. Он поставил тесто с утра перед отъездом, Элиас должен был испечь его. Это значит, он помнит о подобных вещах даже в такой день. В ванной из крана капало. Он зашел, завернул кран, но не помогло. Стоял и слушал. Редко когда в квартире бывало так тихо. Во многом было приятно вернуться домой в эту тишину. В этом было какое-то уважение, в том, как Элиас его предупреждал и просил не появляться. Так он не видел Элиаса со всем этим молодняком. «Необходимо, чтобы во мне теплилась жизнь», — обычно говорил Элиас. «А как же я?» — спросил не так давно Одд. «Ты не должен поддерживать во мне жизнь, Одд, ты должен позаботиться, чтобы я умер с минимумом достоинства». И засмеялся, как всегда, когда разговор становился серьезным.

Одд открыл дверь в гостиную. Элиас сидел в кресле за письменным столом в мигающем свете экрана, голова запрокинута. Остальная комната погружена во тьму. Тонкий халат из японского шелка распахнулся и обнажил грудь и низ живота. Одд вздохнул и приготовился звонить в студию — предупредить, что сегодняшнего шоу не будет. Испытал от этого облегчение, потому что в этот раз Элиас зашел слишком далеко, создав у публики ожидания, которые не мог оправдать, и это было бы болезненно и унизительно.

Он пересек комнату, наклонился, чтобы погладить Элиаса по щеке. И только тогда обнаружил широко распахнутые глаза, взгляд, направленный не на него, а мимо, в бесконечную пустоту.

32

Когда Роар Хорват припарковался на улице Одина, начался дождь, а когда он завернул за угол, дождь обрушился на него со всей силой. Он поднял меховой воротник кожаной куртки.

Территория перед входом была перегорожена. Стояла пара телекамер, журналисты, но большинство — зеваки, узнавшие о смерти Бергера. Об этом сообщили в новостях в половине десятого, когда должно было начаться его шоу. Кто-то окликнул Роара, когда он перешагнул через ограждение. Может ли он что-нибудь сказать о причинах смерти? В его работу не входило общение с прессой, и он направился к двери, не оборачиваясь.

Пять или шесть криминалистов были уже в квартире. Ему выдали бахилы и показали на узкий проход в коридоре, по которому можно было пройти. Работали во всех комнатах.

Он заглянул в гостиную. Бергер сидел в том же кресле, как тогда, когда Роар допрашивал его девять дней назад. Кресло выкатили на середину комнаты и развернули. На компьютере была заставка — движение среди звезд, заканчивающееся взрывом, и потом все заново. Перед компьютером, куда Бергер не мог дотянуться, лежал шпагат и шприц на серебряном блюдце. В шприце были остатки молочно-белой жидкости и что-то похожее на кровь. Бергер был в кимоно. Оно было распахнуто — пояс лежал рядом с креслом; под кимоно он был голым, все огромное тело обвисло мешком с тестообразным содержанием, а член свисал с края кресла. Роар подумал, что, возможно, Дженнифер будет склоняться над этим трупом и вскрывать его.